его проблемы, казавшиеся прежде столь неразрешимыми, теперь утратили свое значение. Еще минута, две… и вода раздавит его. «Как это бессмысленно и просто… Но зачем ждать, не лучше ли прямо сейчас выбросить изо рта загубник? Короткое удушье — и все кончено…»
Все слабее видны контуры подлодки. Уходила жизнь… И не было силы удержать ее.
«Нет Лиды, — думал он, — ей бы тяжело пришлось. Но ее нет. Есть дочь. А что же с ней будет?!»
Эта невольная мысль была мгновенным прозрением, хотелось закричать самому себе: «Да что же ты делаешь, очнись! Ведь еще не поздно!» И он рванулся что было силы вверх, уже не помня себя от злого безумия.
Но сеть не отпускала, медленно увлекая за собой все глубже и глубже.
«Успокойся, подумай…» — приказал он себе.
И точно кто подтолкнул его. Линьков, даже не слишком торопясь, изогнулся и почти без труда снял запутавшуюся ласту.
Онемевшей от напряжения ноге вдруг стало свободно и легко, точно он разулся. Владимир почувствовал, как стало слабеть глубинное давление на барабанных перепонках. Опомнившись, окончательно поверив в свое избавление, он поплыл в сторону, где только что скрылась из виду лодка. Его вдруг охватила буйная, неуемная радость. И самому захотелось дурашливо перевернуться в воде через голову, как это сделал старшина, но он только крепче стиснул влажный загубник и всей грудью вдохнул кислород.
«Сто лет, сто лет…» — в такт гребкам мелькали в голове одни и те же навязчивые слова…
Так он плыл несколько минут, отталкиваясь от воды одной ластой и попеременно разводя в стороны руками. Подлодки нигде не было видно. Вода слева и справа, впереди тоже вода, кругом вода — и ничего больше…
«Уж туда ли я плыву? — с беспокойством подумалось ему. — Не хватало еще заблудиться…» Он плыл все так же сильно, хотя и не слишком торопясь. «Сто лет, сто лет…» — стучала в висках кровь. Вода становилась необычайно упругой, липкой, словно бы он и не плыл, а еле полз, разгребая руками зыбкое желе.
«Только бы ноги не свело судорогой, тогда уж ничто не поможет». Но его стал обволакивать предательский, тихий страх. И приходилось напрягать все силы, чтобы не поддаться отчаянию.
Он нашел этот выход, последний и единственный. Как торпеда, не захватившая цель на прямом курсе, он начал искать лодку, двигаясь по большому кругу. И когда уже почти не было надежды, лодка показалась в самом неожиданном месте, где-то внизу. Она зависла на глубине, как большая уснувшая рыба. Поначалу Владимиру так и показалось, и он из последних сил поплыл навстречу к ней, как к единственно живому существу, чтобы не оставаться здесь в полном одиночестве. Смутные обводы этой рыбы все больше прояснялись, пока наконец не обрели знакомый силуэт подводного корабля. Но Владимир лишь тогда поверил в свое избавление, когда рука его коснулась припаявшихся к днищу водорослей, пушистых и нежных, как волосы на голове ребенка.
Вскоре Линьков неуклюже стоял посреди отсека, и матросы стягивали с него отяжелевший гидрокомбинезон, с которого вода струйками стекала на палубу. Владимир посмотрел на часы, привинченные к переборке, и не поверил, что пробыл за бортом всего лишь двадцать минут. Но так как время уже не имело для него рокового смысла, он нисколько не удивился, а всего лишь приметил, что скоро заступать на очередную вахту. Владимир щурился от света и слушал, как чудесную музыку, голоса людей.
«Двадцать минут, — думал он, — будто ничего и не случилось. Да и что за такое короткое время могло случиться с человеком, у которого на берегу столько дел. И еще сто лет, сто лет…»
— Вот те раз, — огорченно сказал Илья Фомич, разглядывая его снаряжение, — а где нож, где ластина?
Линьков бессмысленно улыбнулся ему и вяло кивнул в сторону, — мол, за бортом осталась… Механик насупился и нарочито осерчал:
— Это не дело. Я ведь предупреждал. А теперь из твоего месячного содержания придется вычесть полную стоимость одного ножа и двух ласт. А это будет… — Механик задумался, деловито шевеля губами.
— Брось темнить, — вступился за Линькова штурман, — все равно ведь спишешь.
— Хм, спишешь… — недовольно буркнул механик. — Порядок должен быть. А то привыкли сидеть на моей шее. Вам дай волю, все растеряете, а мне отвечать.
До своей каюты Линьков еле добрался. Только лег на диван — и провалился в глубокую пропасть сна. Спал беспробудно и долго. Снилась глубина. Будто бы он без конца рвал сеть и никак не мог пробиться через нее к подлодке. Сеть вдруг заходила ходуном, затрясла его и заговорила голосом штурмана:
— …Да проснись ты. — Владимир еле размежил веки. — Вставай, а то прикажу из ведра тебя окатить.
— Отстань, — прохрипел Владимир, отпихиваясь, но заставил себя свесить ноги и сесть на диване. Ошалело помотав головой, спросил:
— На вахту?
— Успеешь, — ответил Вырин. — Через минуту «дипприем» в командирских апартаментах. Надень фрак.
Штурман выбежал, оставив дверь открытой. Пока Линьков протирал опухшее, заспанное лицо одеколоном и застегивал китель, Вырин метался по коридору и деятельно гремел в буфете посудой.
— Поторопись, — напомнил он, мимоходом заглянув в каюту и брякнув надетыми на пальцы стаканами.
Линьков резко встал, потянулся, сделал несколько энергичных боксерских движений, чтобы размяться, и вышел в коридор. Дверь командирской каюты была распахнута. Оттуда слышались умеренно возбужденные голоса, деликатный смех. «Тоже еще… развеселились», — подумал Владимир, переступая через высокий порог. Он был недоволен, что ему не дали доспать.
Шесть офицеров, свободных от вахты, разместились кто как сумел: кто на койке, кто в креслах, кто стоял, прислонившись спиной к переборке. Толя Вырин, наморщив лоб, со всей серьезностью вскрывал банку маринованных огурцов. На столе стояли несколько принесенных им граненых стаканов.
Вошел механик, бережно, будто хрупкую вазу, держа в руках небольшую канистру со спиртом.
— Вот, как приказано, — вздохнув, сказал он. Поставил канистру на стол, почтительно и вопрошающе глядя на командира.
Командир понимающе улыбнулся.
— Действуйте, Илья Фомич: символически, так сказать, по тридцать граммов.
