из райцентра мужчина, сидя слева и доверительно обращаясь к Дарке, гудел, что вот эту кралю (и кивал на крашеную блондинку с хитро уложенными «под абажур» просяными волосами) он привез в гости к Якову: пусть познакомятся, пора ему уже покрепче уцепиться за какую-нибудь юбку, но тут бес ударил в ребро батюшку — у Якова батюшка еще такой, что оторви да брось, ему тоже приглянулась приезжая сдоба, теперь вот оба домогаются ее, а лукавая сдоба кочевряжится, обоим подмигивает, цену себе набивает да и старику, чтобы его подзадорить.
— А может, им поиграться захотелось? — спросила Дарка.
Мужчина из райцентра сверкнул золотом вставных зубов:
— А и то правда, играют! — И когда с Даркой выпили еще по одной, загудел: — И старому хочется поиграть, и молодому, а что про нас говорить, коли уж немалый опыт за плечами, а?
Вдруг Дарка так от всего сердца смазала своего соседа по щеке, что у того зубы клацнули по-собачьи, а в пьяных глазах стыло удивление. Переведя взгляд на Якова, мужчина из райцентра прижал к щеке ладонь, словно просил защиты и справедливости. Сияя стеклянной прозрачностью глаз, крашеная блондинка неожиданно засмеялась:
— Анисим Петрович во всякой компании заработает леща, ха-ха-ха! Ну не было еще такой компании, чтоб Анисим Петрович не схватил горячего леща.
— Ты ж гляди, Яков, как оно получается! — с угрюмой мукой в голосе хотел обратить все в шутку побитый Анисим Петрович. — Мои кадры, — и кивнул на блондинку, — рукам воли не дают, а у твоих гостей, видать, руки любят погулять.
— Мои бы не гуляли, если б ваши не озорничали, — оправившись и тоже пробуя перейти на шутливый тон, отозвалась Дарка.
— Она еще не знает, кого ударила! — смеялась блондинка.
— Если б знала, больше дала бы? — улаживал ссору не совсем пьяный Яков. — Иль очень горячо ляпнула?
А так как Дарка уже переступала порог веранды, кинулся следом за нею. Взяв за локоть, увлек почтальоншу в зеленолистый орешник за хатой, упал на ее плечи руками-крючьями, привлек к своему пылающему лицу, шелестя словами:
— Ну их всех к чертовой матери, пусть батько женихается с нею!
— Помолвка у вас? — насмехалась Дарка. — Одна невеста на двоих, на отца и сына? Чтоб дешевле обошлось? То ли вы такие отчаянные, то ли девка такая бедовая?.. Да убери свои губы, — вырывалась, — да убери свои руки, а то закричу — полсела сбежится.
— Кричи — только поцеловать дай!
И вдруг красно-огнистые жуки брызнули из его глаз, так Дарка угостила кулаком.
— Тебе уже есть с кем целоваться!
— Когда же ты такой стала? — вытаращился придурковато. — Недотрога? Фифка эта допекла? Фифка до сих пор не мешала — и мешать не будет.
— Целуйся с фифкой, а со мной хватит!
— Тю, сбесилась! Да я и не собирался тебя бросать. Фифка фифкой, а Дарка Даркой… А я тут для Юрчика, для сыночка, в райцентре штанишки на лямках купил.
— Сам надевай штаны на лямках! — тихо и зло шипела Дарка, посинев лицом. — Не было у тебя никакого сына и нет, вот!
— Значит, дурила?
— Да, дурила! А как такого олуха не дурить, коли ты всех дуришь!
— А я ж одежей помогал, деньгами… Разве что алиментов не платил. — И, помолчав, спросил, как в воду опущенный: — Правда или шутишь?
— Тебе не все равно? — никак не могла отойти. — Ты радуйся, что жернов с груди сдвинулся. Побаивался, что заявлю, что ославлю? Теперь можешь распоясаться! Гуляй разгульней! Ха, одну фифку делишь на двоих с отцом! Да насобирай их в райцентре сотню и привози в автобусе, пусть погуляют ваши с батюшкой души!
Яков почему-то не радовался, лицо его делалось все землистее, и даже белые пряди чуба казались увядшими.
— Не шлюха же ты, Дарка, врут про тебя…
— Врут? — старалась ужалить как можно острее. — Правду говорят! Вот и радуйся, что не женился на мне, а то узнал бы со мной лиха…
— Как-то так… будто ребенка у меня отсудила… что ли… Так долго за нос водила, для чего?
— Длинный нос у тебя… Ну, айда на гульбище, а то базарная фифка забудет про тебя.
— Какие женщины, а!
— А какие мужчины, а?!
Дарка ехала на велосипеде, и слезы душили ее, туманной пеленой дрожали в глазах. Вишь ты, штанишки с лямками купил, да надень их сам и шатайся к непутевым, а то ты до смерти не собьешь оскомины. Меня умел мучить — теперь сам помучься. Ну, не шустрый ли: за стол посадил, чтобы я любовалась его шлюхой, чтоб за шлюхино здоровье выпила! Если б не огрела словом, моего благословения попросил бы на мир и согласие со шлюхой… Ведь петухом кукарекал, что имеет сына, прихвостень бабский. А Юрчик все равно без отца не останется. Разве из Миколы Григорьевича плохой отец? Хоть и калека, хоть и в летах уже, а сколько любви в сердце! Да и Шекеря Макар такой отец, то до могилы не откажется от Юрчика. Хотят быть отцами — пусть будут, Дарка не запрещает, а тебе, Яков, запрещает, потому что по тебе душа страдает по-настоящему, пусть и шалопутная душа, пусть и ветрогонка, но другой нет. Вот эта щедрая и сбившаяся с пути душа и не пожалела Юрчика для настоящих мужчин, а теперь ты, Яков, пощелкай зубами от зависти и злости, попробуй очистить раны от соли… Дождешься, что пойду к Бескаравайному варить борщ, наварю самого вкусного, так что облезший от хитростей и плутовства вислоусый Бескаравайный тоже попросится отцом к Юрчику, к такому славному хлопчику всякий в отцы попросится…
Когда стемнело и набегавшийся за день сын лег спать с подаренными игрушками, Дарка дошила длинную льняную сорочку, а потом и примерила перед зеркалом. В белой сорочке вышла во двор, под весенний месяц, что искрился далеким пепельным пухом низко над селом. Вспаханный огород густо дышал терпким черноземом, горчила в воздухе остуженная ночным холодком крапива, и плыли запахи вишневого и яблоневого цвета. Видно,
