— Папа!
Она вернулась, на лице — нерешительная улыбка.
— Ты уверена, что поступаешь правильно? — говорит он не потому, что видит альтернативу, но потому что это вроде та вещь, про которую ты, прокручивая все задним числом, должен знать, что все-таки ее произнес.
— У тебя есть идея получше?
— Нет.
— У меня такой ранний срок, что они могут использовать метод вакуумного отсоса, а это, по сути, то же, что стимуляция месячных. Безболезненно и никакого восстановительного периода. Я ничего не почувствую.
— Окей.
— И это останется нашим маленьким секретом, да?
— Да.
Надо признать, ужасно приятно иметь с ней свой секрет.
— Спасибо.
— За что?
— За то, что не говорил, что я идиотка, раз занималась незащищенным сексом.
— Да это вроде и так понятно.
Она смеется. Никто из них так и не сделал ни полшага в направлении клиники.
— Ты много занималась сексом? — спрашивает он.
Вопрос ее удивляет, но отвечает она скорее охотно.
— Это был мой первый раз.
— Вот черт.
— Ага.
— И как это было?
Она отвечает очень не сразу.
— Вообще-то это было очень здорово, — говорит Кейси, и тут, впервые за много лет, прямо при нем она не сдерживается и плачет.
Бумаг заполнять немного, поскольку «РПБ» не принимают страховку. Впрочем, Кейси и так бы ей не воспользовалась, не желая объясняться на тему компенсаций, которые пришли бы по почте Дениз. Раннее прерывание обходится в 628 долларов. Ему думается, круглое число было бы столь же несообразным. Он принес наличные, разом ополовинив свой счет и сообщив всей операции душок нелегальщины. Расплатившись, он догоняет Кейси в комнатке ожидания с двумя кожаными диванами, кулером и двумя журнальными столиками с россыпью брошюр, которые все как одна излучают бодрость и жизнелюбие.
Кейси берет брошюру и принимается читать ему вслух: «Вся процедура занимает менее десяти минут. Боль в процессе операции терпима и длится всего несколько минут. Восстановительного периода не требуется. Женщины покидают кабинет и сразу возвращаются к своим ежедневным делам».
— Звучит потрясающе, — говорит он. — Почему все не пользуются этим способом?
— Срок должен быть между пятью и десятью неделями. После этого уже только хардкор.
Несколько минут они сидят, компанейски помалкивая. Он откидывается на спинку и закрывает глаза, ощутив внезапный мощный прилив необъяснимой усталости.
— Можешь мне что-нибудь рассказать? — спрашивает Кейси.
— Что?
— Что угодно. Просто поговори со мной, пока не вызовут.
— Не знаю, что сказать.
— Тебе одиноко?
— Сейчас?
— Вообще.
— Не знаю. Иногда.
— У тебя есть девушка?
— Нет.
— А кто-то для секса?
— На днях я приводил домой женщину.
— Ну, колись, Сильвер. И как оно?
— Она хотела, чтобы ее просто обняли.
— Бедняга!
— Да пустяки, бог с ним. Секс сам по себе часто слишком переоценивают.
— Сказал он беременной дочери перед абортом.
Сильвер улыбается. Несмотря на все его усилия, она стала смышленой, остроумной, красивой и отлично воспитанной девочкой. Порой, когда они вместе, от мысли, что он потерял, перехватывает дыхание, поэтому ему было так тяжко быть рядом все эти годы после развода.
В комнате слишком тепло, даже под струей кондиционера, а звон в левом ухе уже перешел в треск. Он задерживает дыхание и прижимает ладони к ушам, испуская низкое гудение, чтобы перекрыть этот шум. Спустя пару секунд писк понемногу утихает, а потом, на удивление, и вовсе обрывается. В голове воцаряется благословенная тишина.
— Папа!
Она назвала его папой, отмечает он.
Он открывает глаза и видит, что Кейси стоит над ним и явно жутко перепугана.
— Что с тобой? — спрашивает она.
Он открывает рот сказать, что все отлично, просто он немного устал. Он чувствует, как слова образуются в его горле, но наружу ничего не выходит. Кейси на секунду исчезает и появляется вновь с женщиной средних лет, одетой в белый докторский халат.
— Мистер Сильвер? — окликает она. — Вы меня слышите?
— Разумеется, я вас слышу, — отвечает он и пытается подняться.
Но ничего не происходит. Он не чувствует своих ног, не в силах пошевелить губами, не может издать ни звука. На мгновение он закрывает глаза. Он никак не свыкнется с этим безмолвием в голове, ни малейшего жужжания. Такой тишины он не помнит многие годы. Он хочет обернуться в нее, как в одеяло и с облегчением выплакаться.
Когда он снова открывает глаза, он уже в больнице.
Если есть какой-то плюс в том, чтобы очнуться в больнице, так это что, пусть даже твой мозг мигает и трепыхается, как плохо ввинченная лампочка, довольно одного микрона ясного сознания, чтобы понять, где ты. Пикание кардиомонитора, запах средства для дезинфекции, чересчур накрахмаленное белье и жена, сидящая на стуле подле кровати.
Бывшая жена.
Точно.
Дениз посматривает в свой журнал почти так же, как раньше украдкой посматривала на него, подглядывая в его работу, словно механик, ищущий разрыв провода, слабый контакт, из-за которого сбоит вся система. Эта накрепко засевшая память о ее привычном презрении служит зацепкой для краткосрочной памяти, которая, оказывается, была с ним всю дорогу.
Дениз отрывается от журнала:
— Проснулся?
Она не выглядит такой уж встревоженной, что может быть хорошим знаком, либо ей попросту более-менее наплевать. Его смерть теперь не будет иметь для нее особых последствий. Да, вообще говоря, ни для кого не будет. При этой мысли он снова закрывает глаза и пытается вернуться в прежнее забытье без снов и видений. Он слышит пронзительный скрип дверных петель, затем шаги.
— Папа?
Он открывает глаза и видит Кейси, стоящую у кровати с бутылкой коки, из которой торчит жеваная соломинка.
Ты назвала меня папой.
— Ты можешь говорить?
Со мной все в порядке, Кейси.
Она встревоженно смотрит на Дениз.
— Почему он не говорит?
Дениз наклоняется к нему и громко произносит:
— Сильвер, ты можешь говорить? — будто он трехлетний мальчишка. С садовниками-мексиканцами она разговаривала точно так же.
Разумеется, я могу говорить. Вот, я же разговариваю.
Дениз выпрямляется и встает прямо напротив него:
— Моргни, если ты меня понимаешь.
Что за хрень, Дениз?
— Схожу за Ричем, — бросает Кейси, выскакивая из палаты.
— С тобой все нормально, — сообщает Дениз, но смотрит на него хорошо знакомым взглядом, ясно говорящим, что он, хотя это уже никого не удивляет, снова облажался.
Они познакомились на свадьбе его кузена Брюса. Она не была самой красивой подружкой невесты, этот титул бесспорно принадлежал Андреа Люмейн, чье сливового цвета платье обтягивало ее, как целлофановая пленка, а фотографы снимали ее на приеме не меньше, чем саму невесту. Не досталось Дениз и второго места. Этой чести удостоилась Ханна Рис, которая пробилась за счет одного лишь выдающегося декольте. Но за Дениз было крепкое третье место; возможно, она не очень выделялась, но в ее мягких чертах таилось неброское изящество, а улыбка была искренней и открытой. Она казалась способной посмеяться над собой, а именно этого он искал в женщинах, с которыми пытался встречаться, — меньше шансов, что им вздумается посмеяться над ним.
Так что он опрокинул пару рюмашек, чтобы убаюкать природную замкнутость, насколько мог, пригладил непокорную шевелюру, закинул в рот мятную конфетку и храбро опустился на пустой стул возле нее.
— По вам не скажешь, что вам тут весело, — сказал он.
Она уже который раз была подружой невесты и по этому случаю пила больше, чем обычно, и больше, чем он когда-либо еще увидит. Она была слегка подшофе, веселая, и после первых десяти минут разговора он знал — как знает мужчина, если женщина дает ему это понять, — что если он будет слушать ее, согласно кивая, и пригласит на все медленные танцы, то потом, когда свадьба закончится, ему будет позволено стащить с нее это дурацкое платье. Все проходило в отеле «Хилтон», и она удобства ради сняла здесь на ночь номер, а это означало, что не будет поездки на такси, во время которой она могла бы протрезветь и передумать.
Так что они танцевали, и он смешил ее своими па и умело подливал в бокал ровно столько, чтобы хмель не уходил, но чтобы и она не перебрала и держалась на ногах. И спустя пару часов и какие-то минуты неловкости они очутились в ее номере, где она и оттрахала его с хмельной энергией, граничащей со злостью, после чего вырубилась лицом в его живот. Он смотрел на нее, лежащую вот так, беззащитную и иссякшую, и это пробудило в нем нечто; он проследил изящный изгиб ее спины до самой округлости ягодиц, отметил гладкость кожи и то, как ее маленькие груди держали форму чуть не в любом положении, и пришел к выводу, что ее красота того рода, что раскрывается постепенно, и поздравил самого себя с тем, что разглядел это и заодно не остался без секса.
