Я распахнула окна, чтобы проветрить квартиру, и вскоре комнаты наполнились сочным ароматом свежего хлеба из forno[13] на противоположной стороне улицы. Белье, развешанное на веревках поперек тротуаров, развевалось на ветру, как приветственные разноцветные флаги. Из-за ставней соседних окон доносились болтовня, смех и новости по радио. Где-то плакал ребенок, а Сэм Кук пел «Как чудесен мир», и ему аккомпанировал звон кастрюль и сковородок. Снизу катил свою тачку дворник, играли дети, что-то клевали голуби, к чему-то принюхивались бездомные собаки, и время от времени их разгоняли проезжавшие мимо мопеды.
От всего этого меня охватило волнующее возбуждение. Я независима. И могу теперь сделать то, о чем мечтала долгие годы: заведу себе долгожданного попугая. На виа Грегорио всегда находились причины помешать мне это сделать: астма дяди Бирилло, страхи синьоры Пучилло, неодобрение тетушкиного парикмахера, решительный отказ Фьяммы держать клетку в нашей комнате. Теперь я могу поступать, как мне вздумается. В очередной раз порадовавшись обретенной свободе, я вышла на улицу.
Кого только не продавали на птичьем рынке возле виа Пондероза! Козы, коровы, поросята, овцы, кролики и мулы были выставлены прямо на тротуаре, воздух благоухал ароматом их теплых тел и свежего навоза, который дети собирали и уносили своим мамам, чтобы те удобряли грунт для роз. Чавканье и фырканье соперничало здесь с криками торговцев, гудками клаксонов и рычаньем моторов.
Чуть вдалеке был павильон, в котором выставляли более экзотических животных, и я уверена, что большинство из них продавали нелегально. Тут были привезенные матросами гиббоны, а иногда даже гориллы, огромные питоны, ядовитые тарантулы, игуаны, дикие кишки с блестящими клыками, а еще бурые медведи и броненосцы.
Сквозь толпу торговцев я пробралась на Птичью аллею. Там стоял такой клёкот, щебет, визг, писк, пение и болтовня, что легче было представить себе, что вы в тропическом лесу, чем на улице Рима. Земля под ногами была липкая от обилия раздавленных гуав и земляных червей, слив и персиков, арахиса, грецких орехов и останков мышей, скормленных грифам.
Среди вольер с пингвинами и павлинами я нашла шикарную золотистую клетку с птенцом-попугаем ярко-бирюзовой расцветки. Он засунул голову под крыло, как будто прятался от окружающего мира, и я сразу же поняла, что нашла попугая, предназначенного мне судьбой.
— Не разговаривает, — предупредила мудрая птица майна, сидевшая на кассовом аппарате.
— Это неважно, — ответила я. — Все равно беру.
Я заплатила птице майне столько, сколько та запросила. Не знаю, была ли она сама владелицей лавки, или просто присматривала за товаром в отсутствие хозяина. Цена оказалась вполне божеской и включала в себя клетку и пакет с кормом. Я нарекла попугайчика Пьерино и гордо отнесла клетку в свою квартиру. Оказавшись на свободе, попугай стал летать, оставляя белые метки на немногочисленной мебели и крича от того, что я склонна была считать счастьем.
Через месяц Фьямма вернулась из свадебного путешествия в Савой. За время ее отсутствия тетушка Нинфа приготовила нашу комнату для племянницы и проконсультировалась со священником по вопросу расторжения брака. Они с дядей были убеждены, что Фьямма уже пожалела о своей ошибке и теперь нужно помочь ей прийти в себя.
Каково же было наше удивление, когда Фьямма вернулась, сияя от счастья. Ее глаза светились радостью, причина коей в то время была мне непонятна.
Новобрачные явились на виа Грегорио с первым официальным визитом, во время которого оказались не в состоянии вести себя пристойно и обуздывать свои порывы. Они даже не смогли не держаться за руки. Такое тетушке Нинфе даже в голову не могло прийти.
— Это ненадолго, — бубнила она себе под нос, когда влюбленные голубки, не выдержав долгого пребывания в гостях, упорхнули в свое гнездышко на виа делла Люпа. Но тут моя тетушка ошиблась, и ее ждало горькое разочарование.
Приближался мои девятнадцатый день рождения, который я, конечно же, не праздновала, а с ним и ставшая обычаем поездка на мамину могилу. Я рассказала мамочке все незначительные новости за последнюю неделю, касающиеся, в основном, Пьерино (я гордилась им, как мать гордится новорожденным младенцем) и интересных событий на работе (случае с туберкулезом кожи, о котором было невозможно умолчать).
Я поставила незабудки в склянку с водой и как раз успела стереть пыль с могильного камня, когда появился церковный сторож (низенький и симпатичный, а не высокий и сутулый), который давно присматривался ко мне и наконец решился подойти и спросить, не хочу ли я посмотреть на его родинку.
К тому времени я уже повидала множество всяких родинок, но мне не хотелось показаться неблагодарной, поэтому я пошла за ним через кладбище к маленькой хижине, в которой он держал вилы и лопаты, несколько упавших ангелов и большой кувшин с лакричными палочками. Тут выяснилось, что у него нет родинки. Во всяком случае, я таковой не заметила.
Когда он все-таки показал мне то, что хотел показать, я поблагодарила его, и мы расстались добрыми друзьями: он пошел звонить к вечерней молитве, а я — есть мороженое (два шарика фисташкового и один лимонного).
Вскоре после этого случая, хотя вряд ли тут есть какая-то связь, я вся покрылась зеленоватыми прыщиками и все время чувствовала зуд где-то внутри, где не могла почесаться.
Я показала прыщики синьоре Доротее и посетовала, что подцепила какую-то заразу от одного из трупов. Лето было необыкновенно жаркое, на многих телах образовывались фурункулы и разнообразные плесневые грибки.
— Лекарство очень простое, — сказала синьора Доротея. — Тебе нужен мужчина, Фреда Кастро. Это вполне естественно, и стыдиться тут нечего.
Может, она была и права, но я работала в таком месте, где совершенно не сталкивалась с представителями противоположного пола. Во всяком случае, с живыми. Поэтому я очень удивилась, когда в тот же день Куниберто Моретти (один из тех, кто во время процессий нес гроб, да еще подрабатывал продавцом ванили) робко подошел ко мне в рабочей комнате, где я натирала бальзамом свои прыщи, и назначил мне свидание. Только позже мне пришла в голову мысль, что тут не обошлось без синьоры Доротеи.
Конечно, мне совсем не хотелось с ним встречаться. Он мне ни капельки не нравился. Некоторым девушкам наверняка пришлись бы по вкусу его буроватые зубы и пучки волос на шее, но я не из их числа. И все-таки я не смогла отказаться и против желания согласилась.
В тот вечер Куниберто слонялся по двору, пока я задвигала синьора Джордано в его ящик в холодильнике и запирала помещение. Куниберто заранее купил букетик вялых маргариток и, смущенно покраснев, протянул его мне.
Мы вместе прогулялись до «Фарго», где, кроме нас, были только угрюмый официант, давно переставший бороться за чистоту, и энергичная навозная муха, которая умудрялась одновременно быть везде. Мухе я была очень признательна. Она спасла нас от полнейшей тишины.
Мы заказали лимонад, официант принес его нам и поставил на стол с такой силой, что большая часть расплескалась. То, что осталось, мы выпили между тщетными попытками завязать беседу. Честно говоря, сказать-то было нечего. Через пятнадцать минут, показавшихся вечностью, я встала и собралась уходить. Куниберто удивился.
— Ты не возьмешь? — спросил он, указывая на маргаритки. Увядшие цветы лежали на столике и сильно попахивали гнилью. Я покачала головой.
На улице Куниберто поразил меня тем, что вдруг впился в меня губами, зубами и языком. С чего это он? Может, решил, будто я жду от него именно таких действий? Я поблагодарила Куниберто и отправилась домой в одиночестве.
В ту ночь, засунув пальцы между складками плоти в самом потаенном из всех потаенных мест, я подумала, что если это и есть свидание, то я без них переживу.
Несмотря на такое плачевное начало, между тем днем и летом 1971 года я успела получить свою долю ухаживаний. Конечно, не на том уровне, к которому привыкла Фьямма, ибо она была столь же бесстыдна, сколь я скромна. И все-таки я попыталась выяснить, что такое любовь, но без опытного поводыря только блуждала впотьмах.
Синьора Доротея очень рассчитывала на торговых представителей. Она все время назначала за меня встречи то с одним, то с другим, даже когда ничего не собиралась у них покупать. Чаще всего это были поставщики резиновых перчаток, бальзамов, чистящих средств, присыпок, воска, всевозможных протезов, косметики, париков и челюстей. Разумеется, почти все они были немолодые, с желтоватыми пятнами на коже, но иногда появлялись и помоложе, сгибавшиеся под тяжестью чемоданов с образцами. Тогда синьора Доротея начинала кивать и подмигивать, а иногда делала и более прозрачные намеки, после чего молодые люди, как правило, бросались к двери.
