Глава 6
Несмотря на сопротивление дяди и тети, синьоры Пучилло и Фьяммы, которые протестовали против запаха формальдегида, прилипшего ко мне и пропитавшего нашу спальню, я продолжала учиться у синьоры Доротеи (именно так я стала ее называть) и следующие два года полностью посвятила овладению этим искусством. Синьора Доротея говорила, что я настоящий самородок, и очень радовалась. Получив диплом «Школы гробовщиков», я поступила в «Травму» на курсы углубленного изучения моего ремесла.
Родственники не одобряли мой выбор вплоть до 17 апреля 1968 года — дня, когда синьоре Пучилло стукнуло девяносто лет и который она выбрала для своей смерти. В тот день по обыкновению играли в бридж, и синьоре Пучилло с синьором Феличе так везло, что успех явно ударил им в головы. Во время одного из робберов шустрый синьор позволил себе под столом положить руку на бедро синьоры Пучилло. Не было сказано ни слова, зато синьора снова почувствовала себя девочкой.
Тетушка Нинфа приготовила чай и даже испекла пирог с розовой глазурью. Были и подарки: две колоды новеньких игральных карт, льняные носовые платки, букет сирени и расшитая бисером дамская сумочка. Но самый лучший подарок преподнес синьор Феличе. Это была завернутая в бумагу, на которой он трясущейся рукой нарисовал сердечко, миниатюрная серебряная птичья клетка, а внутри две малюсенькие певчие птички на листьях с красной эмалевой глазурью.
Синьора Пучилло была абсолютно счастлива. Когда гости разошлись, она уселась в свое кресло в гостиной, никому ни слова не сказала, сняла очки и скончалась.
Плачущая тетушка Нинфа позвонила мне на работу, и через несколько минут мы с синьором Порцио уже мчались на скорой помощи и везли на Аурелио первоклассный рябиновый гроб. На следующий день в усыпальнице с синьоры Пучилло сняли покрывало, и ее посмертная красота заставила всех присутствовавших позабыть о ее прижизненной невзрачности.
Синьор Феличе был безутешен. Ну почему он не женился на ней сорок лет назад, когда покойная была молодой вдовой, а он сам — мужчиной в самом расцвете сил, прекрасно контролировавшим перистальтику и свой неутомимый мужской орган? Зачем он потерял столько времени? Теперь всё, он упустил свой шанс. Боже, он этого не переживет!
Синьора Доротея была столь добра, что нарушила правила и позволила ему остаться на ночь в усыпальнице, где от тела покойной пахло жасмином. Он несколько часов любовался своей возлюбленной, представляя себе, как могла сложиться их совместная жизнь, не будь он так глуп.
Наконец тетушка Нинфа и дядя Бирилло смирились с моим выбором; и смею думать, что мной они гордились не меньше, чем Фьяммой.
Моя сестрица несказанно удивила всех, когда пришла на похороны в сопровождении молодого человека, которого мы никогда раньше не видели. Тетушке Нинфе очень понравилось, что у него полный комплект зубов, и тем не менее предсказание сбывалось. И дело было не только в кричащем костюме с шутовским галстуком и дурацкой коробке с праздничным розовым тортиком в руке, которые выдавали в нем недостаток хороших манер. То, как и что он говорил, не позволяло причислить его к людям здравомыслящим. Глупые шутки, демонстрация фокусов и смех, похожий на ржание, оказались куда предпочтительнее его монологов о рыбе и разновидностях маринованных огурцов. А Фьямма во время его эскапад не отводила от него глаз и радостно улыбалась.
Когда разошлись все гости, включая отвратительного молодого человека, и мы убирались и мыли посуду, Фьямма озвучила свое намерение выйти за него замуж.
— Но он же круглый дурак! — в ужасе воскликнул дядя Бирилло.
Глаза Фьяммы удовлетворенно заблестели.
— Тем лучше, — ответила она.
В первые годы после аварии Фьямма делала карьеру; из псаря в собачьем питомнике она превратилась в сотрудника среднего звена Министерства. В личной же жизни после синьора Кремозо она, напротив, опускалась все ниже.
В те годы в Министерстве работало гораздо меньше женщин, чем сейчас, и Фьямму воспринимали как нововведение. Она перебрала огромное количество молодых людей, оценивших ее красоту и быстрый карьерный рост. Пожалуй, ни один не остался незамеченным в ее поисках полного идиота.
После истории с мороженщиком Фьямма старалась не афишировать свою личную жизнь, но я знаю, что у нее были десятки романов, подробности которых она с болезненной аккуратностью заносила в кожаную тетрадку, хранившуюся под подушкой.
Когда Фьяммы не было дома, я читала эти записи. Вот пример того, какие детали она записывала в каждой рубрике. Ее запись от 23 марта 1966 года:
Претендент: Мисено Нумиторе
Категория: младший архивариус, секция P-S
Свидание: прогулка в парке Квиринале, кофе на пьяцца Барберини
Разговор: скучный, но осмысленный
Руки: всегда влажные и дрожащие
Поцелуи: слюнявые
Общее заключение, недостаточно глуп
Зато в записи от 17 апреля 1968 года, в день рождения и смерти синьоры Пучилло, я с интересом прочитала:
Претендент: Полибио Насо
Категория, рассыльный, отдел расследований
Свидание, консервная фабрика на виа Фламиниа
Разговор: абсолютно идиотский
Руки: сухие, твердые, беспокойные
Поцелуи: волшебные!
Общее заключение, подающий надежды
Рекомендуемые действия продолжать свидания с перспективой брака
Собственно говоря, это была последняя запись в дневнике. На следующий день Фьямма обошлась без граф и разделов, просто нацарапала поперек страницы: Полибио Насо — полный идиот. Рекомендуемые действия: выйти за него замуж.
Что она и сделала. В день свадьбы, вскоре после похорон, Фьямма была вызывающе мила, хотя дядя Бирилло, тетушка Нинфа и я с замиранием сердца смотрели на то, как она с собой поступает. Но я знала то, чего никто не знал: делая так, чтобы мамино предсказание сбылось, Фьямма искупает свою вину за ту аварию.
В тот день, когда Фьямма упаковала чемоданы для медового месяца и последующей семейной жизни на виа делла Люпа, я тоже собрала свои вещи.
Мне уже было почти девятнадцать, и я сняла отдельную квартиру. В те годы считалось странным, если девушка живет одна, но я была взрослая, и мне хотелось самостоятельности. Дядя Бирилло ужасно расстроился от того, что потерял нас обеих, но я, как и Фьямма, была тверда в решении жить своим умом и остановить меня он не смог.
Итак, Фьямма сочеталась браком с Полибио на великолепной церемонии в церкви Санта-Мария-Маддалена — сестра ничего не делала наполовину, — и когда она шла мимо меня, я обратила внимание на то, как искусно сестрица закрасила шрам на лбу, в результате чего он стал похож на загадочное клеймо.
В самом конце церкви стоял Руперто, студент-медик, за которого Фьямме следовало бы выйти замуж. Он не плакал, был бледен и напоминал человека, для которого жизнь с этой минуты превратилась в непосильную ношу. Те, кто хорошо его знал, забеспокоились, почувствовав, что он находится на волосок от неминуемой катастрофы.
Когда молодожены отъезжали от церкви в легком конном экипаже, осыпанные дождем из конфетти, Руперто наблюдал за ними, стоя на противоположном углу улицы, где на стволе платана в память об убийстве остался маленький деревянный крест, а крышка канализационного люка проржавела, требуя к себе внимания.
Когда Руперто провалился под грязную решетку, чтобы встретить свою смерть в изобилующем пещерами лабиринте городских сточных труб, он думал о Фьямме, которая уже успела позабыть о его существовании.
На следующее утро я встала очень рано, обняла дядю и тетю, сложила пожитки в небольшую картонную коробку и отправилась навстречу новой жизни, в отдельную квартиру.
— Может, возьмешь немного свининки, Фреда? — прорыдала тетушка Нинфа, и слезы ручьями заструились по ее лицу.
— Нет, нет, там есть, чем перекусить, — ответила я и подошла к двери.
— Ну, хотя бы немножко pecorino[12]. Или артишоков. Я быстренько соберу.
— Честное слово, все будет хорошо.
— Бирилло, — завопила она, — почему ты молчишь?
— Нинфа, — произнес дядя с таким видом, как будто ее имя было невкусным, — сколько раз я просил не орать мне в ухо? Что я должен сказать? Ей не нужны артишоки…
Я тихонько выскользнула за дверь, пока они готовились к поединку, как боксеры на ринге. Уже сидя в автобусе, который шел к Торговому центру, я все еще слышала причитания тетушки Нинфы, разносившиеся по всему кварталу и перекрывавшие шум автомобилей.
Моя новая квартира находилась на виа деи Каппеллари, одной из узеньких улочек, ведущих на Кампо-деи-Фьори, всего в нескольких кварталах от виа Джулиа, на которой я выросла. У меня сразу же возникло чувство, будто я снова дома.
