— Всего наперсточек, Джон, — сказал он, — для возбуждения аппетита.
Мистер Кейси принял стаканчик и, отхлебнув из него, поставил на каминную полку. Потом он сказал:
— А мне все вспоминается друг наш Кристофер, как он там варганит…
Тут его одолел смех вместе с кашлем, и он закончил с трудом:
— …варганит этакое шампанское для тех парней.
Мистер Дедал громко расхохотался.
— Это Кристи-то? — переспросил он. — Да у него в каждой бородавке на лысине больше хитрости, чем у целой стаи лисиц!
Он наклонил голову набок, прикрыл глаза и, усиленно облизывая губы, заговорил голосом хозяина гостиницы:
— И когда с вами говорит, уж такая у него сладость во рту, вы просто не поверите. Обслюнявит все свои индюшачьи сережки, дай ему Бог здоровья.
Мистер Кейси все еще не мог справиться со своим кашлем и смехом. А Стивен, увидев и услышав хозяина гостиницы в отцовском лице и голосе, тоже засмеялся.
Мистер Дедал вставил в глаз монокль и, пристально посмотрев на сына, проговорил ласково и спокойно:
— Ну, а ты-то чему смеешься, несмышленый малыш?
Тут вошли служанки и поставили на стол блюда. Следом за ними появилась миссис Дедал и, приведя в порядок места для всех, сказала:
— Прошу садиться.
Мистер Дедал уселся во главе стола со словами:
— Миссис Риордан, прошу вас. Джон, присаживайтесь, голубчик.
Посмотрев вглубь, где сидел дядя Чарльз, он добавил:
— Пожалуйте, сэр, тут вас птичка ждет.
Когда все расселись, он положил было руку на крышку блюда, но тут же отдернул ее и проговорил:
— Давай-ка, Стивен.
Стивен поднялся и прочитал молитву перед едой:
Благослови, Господи, нас и благослови даяния сии, кои по милости Твоей ниспосылаеши нам чрез Христа Господа нашего. Аминь.
Все перекрестились, и мистер Дедал с удовлетворенным вздохом поднял с блюда тяжелую крышку, по краям ожемчуженную блестящими каплями.
Стивен глядел на жирную индейку, которая на столе в кухне лежала перевязанная для жарки и проткнутая спицей. Он знал, что папа заплатил за нее гинею у Данна на Д’Ольер-стрит, и продавец много раз тыкал ее в грудку, показать, какая она хорошая, и ему припомнился голос продавца, как он говорил:
— Возьмите эту вот, сэр. Товар высший класс.
Почему это в Клонгоузе мистер Барретт называет индюшкой свою линейку для наказания по рукам? Но Клонгоуз был сейчас далеко — а от блюд и тарелок шел густой теплый запах индейки и окорока и сельдерея, и в камине ярко-ало пылала высокая груда угля, и от зеленого плюща и алого остролиста повсюду было так радостно — а когда ужин кончится, то еще принесут большой плам-пудинг, обсыпанный чищеным миндалем, украшенный остролистом и маленьким зеленым флажком на верхушке, и по нему будет бегать голубой огонек.
Это был первый его рождественский ужин, и он подумал про своих младших братьев и сестер, которые оставались в детской и там ждали до пудинга, как и он раньше ждал. В итонском костюмчике с низким отложным воротником он себя чувствовал как-то непривычно, чуть ли не стариком; а когда утром он оделся, чтобы идти к мессе, и вместе с мамой вышел в гостиную, папа прослезился. Он это потому что он вспомнил про своего папу. Дядя Чарльз так и сказал.
Мистер Дедал снова закрыл блюдо крышкой и принялся есть с большим аппетитом. Потом он сказал:
— Бедняга Кристи, его сейчас уж вовсе перекосило от его плутней.
— Саймон, — заметила миссис Дедал, — ты не подал соуса миссис Риордан.
Мистер Дедал тут же взялся за соусник.
— Да как же это я! — воскликнул он. — Миссис Риордан, уж вы простите слепого.
Дэнти прикрыла свою тарелку руками и сказала:
— Нет, благодарю вас.
Мистер Дедал повернулся к дяде Чарльзу.
— А как у вас дела, сэр?
— Как в аптеке, Саймон.
— А вы, Джон, как?
— Полный порядок. Сами наверстывайте.
— А ты, Мэри? Стивен, тут вот кой-что, чтобы у тебя волосы вились.
Он щедро налил соуса Стивену в тарелку, поставил на место соусник и спросил дядю Чарльза, мягкая ли индейка. У дяди Чарльза был полный рот и он не мог говорить, но он кивнул, что мягкая.
— А здорово наш друг ответил канонику, разве нет? — спросил мистер Дедал.
— Я, честно говоря, не думал, что его на такое хватит, — сказал мистер Кейси.
— Отец мой, я заплачу церковный сбор тогда, когда вы прекратите делать из дома Божьего будку для голосования.
— Премилый ответ священнику, — сказала Дэнти, — от человека, который называет себя католиком.
— Им некого тут винить, кроме самих себя, — произнес мистер Дедал сладким тоном. — Им каждый дурачок скажет, что лучше бы они занимались только религией.
— Это и есть религия, — сказала Дэнти. — Они исполняют свой долг, когда предостерегают народ.
— Мы ходим в дом Божий, — сказал мистер Кейси, — чтобы смиренно молиться Творцу нашему, а не слушать предвыборные речи.
— Это и есть религия, — опять повторила Дэнти. — Они правильно делают. Пастыри должны наставлять свою паству.
— И вести политическую агитацию с амвона, так выходит? — спросил мистер Дедал.
— Конечно, — сказала Дэнти. — Здесь речь о нравственности. Если священник не говорит своей пастве, что хорошо и что дурно, то это не священник.
Миссис Дедал положила свои ножик и вилку и сказала:
— Ради милости Божией и благости Божией, давайте мы оставим политические споры хотя бы на один этот день в году.
— Вот это правильно, мэм, — сказал дядя Чарльз. — Саймон, хватит уже. Давай-ка ни слова больше.
— Хорошо, хорошо, — сказал скороговоркой мистер Дедал.
Быстрым жестом он открыл блюдо и произнес:
— Ну, кому там еще индейки?
Никто не откликнулся, а Дэнти повторила опять:
— Премилые выражения для того, кто считает себя католиком.
— Миссис Риордан, я вас прошу, — сказала миссис Дедал, — я прошу вас оставить эту тему.
Дэнти повернулась к ней и сказала:
— Так значит я должна сидеть здесь и слушать, как издеваются над пастырями моей церкви?
— Да никто против них и слова не говорит, — вмешался мистер Дедал, — пока они не лезут в политику.
— Епископы и священники страны высказали свое суждение, — произнесла Дэнти, — и ему надо повиноваться.
— Если они не бросят политику, — сказал мистер Кейси, — то, знаете, народ может бросить церковь.
— Вот, вы слышите? — воскликнула Дэнти, повернувшись к миссис Дедал.
— Мистер Кейси! Саймон! Ну прекратите же, — молила миссис Дедал.
— Нехорошо, ох как нехорошо! — произнес дядя Чарльз.
— Что?! — вскричал мистер Дедал. — И мы должны были отступиться от него по английскому приказанию?
— Он больше уже не был достойным вождем, — сказала Дэнти. — Он был разоблаченным грешником.
— Мы все грешники, и притом злостные грешники, — холодно возразил мистер Кейси.
— Невозможно не прийти соблазнам, но горе тому, через кого они приходят, — произнесла миссис Риордан. — Лучше было бы ему, если бы мельничный жернов повесили ему на шею и бросили его в море, нежели чтобы он соблазнил одного из малых сих[82]. Таковы слова Духа Святого.
— И весьма скверные слова, если вам интересно мое мнение, — невозмутимо отвечал мистер Дедал.
— Саймон! Саймон! — забеспокоился дядя Чарльз. — Ведь тут мальчик.
— Да-да, конечно, — нашелся мистер Дедал. — Я ведь это о чем… носильщик на станции говорил весьма скверные слова… Все в порядке, господа, все в порядке. Стивен, давай-ка свою тарелку, паренек. Вот, заправляйся как следует.
Он наложил Стивену полную тарелку, а потом дяде Чарльзу и мистеру Кейси тоже положил по большому куску индейки с обильной порцией соуса. Миссис Дедал ела совсем мало, а Дэнти сидела, сложив руки на коленях, и лицо у нее было красное. Мистер Дедал принялся разрезать то, что было еще на блюде, а потом объявил:
— А вот самый лакомый кусочек, который зовется папский нос! Кто из дам и господ желает…
Он поднял перед собой кусок дичи на вилке. Никто не отозвался. Тогда он положил кусок на свою тарелку со словами:
— Ну что ж, мое дело предложить. Съем-ка я сам его, как-то я последнее время не в форме.
Подмигнув Стивену и закрыв блюдо крышкой, он снова принялся за еду.
Пока он ел, царило молчание. Потом он заговорил:
— Что же, день-то был славный, в конце концов. И в городе приезжих целые толпы.
Никто не отозвался. Он продолжал:
— Приезжих было больше, пожалуй, чем на прошлое Рождество.
Он поглядел вокруг, но у всех сидящих лица были уткнуты в тарелки. Ответа ему не последовало. Выждав минуту, он проговорил в сердцах:
— Испортили-таки мне рождественский ужин!
— Не может быть ни счастья, ни благодати, — сказала Дэнти, — в том доме, где нет почтения к пастырям.