Дядя Чарльз качал головой и приговаривал:
— Плохо дело! Ох, плохо дело!
Мистер Дедал повторил еще раз:
— Племя Богом забытое и попами заеденное!
Он показал на портрет своего деда, висевший от него справа.
— Вы видите этого старика, Джон? — спросил он. — Он был добрым ирландцем в те времена, когда денег за это не платили. Он был приговорен к смерти вместе с другими белыми ребятами. Так вот он любил приговаривать о наших друзьях-церковниках, что ни одного из них он бы за свой стол не пустил.
Дэнти вмешалась гневно:
— Если священники верховодят в нашем племени, то этим надо гордиться! Они зеница ока Божия. Не касайтесь их, говорит Христос, ибо они — зеница ока Моего[83].
— А нам, значит, нельзя уже любить нашу родину? — спросил мистер Кейси. — Нельзя следовать за человеком, которому на роду написано было вести нас?
— Он предатель родины! — воскликнула Дэнти. — Предатель, прелюбодей! Священники совершенно правильно от него отвернулись. Они всегда истинные друзья Ирландии.
— Да ну, неужто? — сказал мистер Кейси.
Он резко поставил на стол кулак и, гневно нахмурясь, начал разжимать один палец за другим.
— Разве ирландские епископы не предали нас во время унии, когда епископ Лэниган поднес верноподданнический адрес маркизу Корнуоллису? Разве епископы и священники не продали чаяния всей страны в тысяча восемьсот двадцать девятом году в обмен на свободу католической религии? И разве они не шельмовали фенианского движения как с амвона, так и в исповедальнях? И не надругались над прахом Теренса Белью Макмануса?
Лицо его пылало от гнева, и Стивен почувствовал, как его лицо тоже начинает пылать, так действовали на него эти слова. Мистер Дедал презрительно и грубо загоготал.
— Ах ты, господи, а я ж еще забыл старикашку Пола Коллена! Тоже еще зеница ока Божия!
Дэнти, перегнувшись через стол, закричала мистеру Кейси:
— Они правы! Правы! Всегда правы! Бог, мораль и религия на первом месте.
Видя, как она возбудилась, миссис Дедал сказала:
— Миссис Риордан, не волнуйтесь, лучше не отвечайте им.
— Бог и религия превыше всего! — кричала Дэнти. — Они превыше мирского!
Мистер Кейси поднял сжатый кулак и с силой стукнул им по столу.
— Раз так, отлично! — хрипло вскричал он. — Если на то пошло, не надо Бога Ирландии!
— Джон! Джон! — воскликнул мистер Дедал, дергая гостя за рукав.
Дэнти смотрела перед собой, и щеки ее тряслись. Мистер Кейси тяжело встал со стула и перегнулся в ее сторону через стол, одной рукой он неловко шарил в воздухе перед своими глазами, словно убирая какую-то паутину.
— Не надо Бога Ирландии! — крикнул он. — Слишком много в Ирландии Его. Долой Бога!
— Богохульник! Дьявол! — взвизгнула Дэнти и тоже вскочила с места, почти готовая плюнуть ему в лицо.
Дядя Чарльз и мистер Дедал вдвоем усадили мистера Кейси обратно, с двух сторон урезонивая его. С горящими темными глазами, он смотрел неподвижно перед собой и все повторял:
— Долой Бога, долой!
Дэнти с силой оттолкнула свой стул и вышла из-за стола, уронив кольцо от салфетки, которое медленно покатилось по ковру и остановилось у ножки кресла. Миссис Дедал поспешно поднялась и пошла за ней следом к двери. Но у дверей Дэнти вдруг обернулась резко и на всю комнату закричала, и щеки у нее все горели и дергались от ярости:
— Исчадие ада! Мы победили! Мы его сокрушили насмерть! Сатана!
Дверь с треском захлопнулась.
Мистер Кейси, высвободив руки от своих стражей, уронил вдруг в ладони голову и зарыдал.
— Бедный Парнелл! — громко простонал он. — Мой погибший король!
Он громко и горько рыдал.
Стивен, подняв лицо, исказившееся от ужаса, увидел, что глаза отца полны слез.
* * *
Мальчики разговаривали, сбившись в несколько кучек.
Один сказал:
— Их поймали недалеко от Лайонс-Хилл.
— А поймал кто?
— Мистер Глисон с помощником ректора. Они ехали в экипаже.
Тот же мальчик добавил:
— Это один старшеклассник мне сказал.
Флеминг спросил:
— А почему они убежали?
— Я знаю почему, — сказал Сесил Сандер. — Они деньги стащили у ректора из комнаты.
— Кто стащил-то?
— Кикема брат. А потом они поделили всё.
Но это же воровство, как они могли это сделать?
— До чего ж ты все знаешь про это, Сандер! — сказал Уэллс. — А я вот знаю, почему они смылись.
— Так скажи нам.
— А мне не велели говорить, — отвечал Уэллс.
— Да брось, Уэллс, — закричали все. — Нам-то ты можешь, мы никому не продадим.
Стивен вытянул вперед голову, чтобы все слышать. Уэллс огляделся вокруг, не идет ли кто, и заговорщически зашептал:
— Знаете про церковное вино, что хранится в шкафу в ризнице?
— Ну, знаем.
— Так вот, они его выпили, а потом открылось по запаху, кто сделал это. Поэтому вот они и сбежали, если хотите знать.
А мальчик, который говорил первым, сказал:
— Ага, и я это же самое слышал от того старшеклассника.
Все замолчали. Стивен стоял среди них и слушал, но сам боялся заговорить. Смутное чувство преклонения охватывало его дрожью, лишая сил. Как они могли это сделать? Он представил себе ризницу, где стояли молчание и мрак. Там были темные деревянные шкафы, в которых покоились аккуратно сложенные плоеные стихари. Это не церковь, но все равно святое место, и там надо говорить тихим голосом. Он вспомнил, как он был там летом, тогда вечером устраивался крестный ход к маленькой часовне в лесу, и ему надо было надеть облачение ковчеженосца. Такое необычное, святое место. Мальчик, который носил кадило, слегка им покачивал туда-сюда, стоя у дверей, а чтобы угольки не гасли, серебряная крышечка придерживалась за среднюю цепочку. Те угольки назывались древесный уголь: и когда мальчик слегка раскачивал, они ровно светились и от них шел кисловатый запах. И потом, когда все уже были в облачениях, он стоял и протягивал ковчежец ректору, и ректор насыпал туда ложку ладана, который сразу зашипел на раскаленных углях.
Мальчики разговаривали, сбившись в несколько кучек там и сям на площадке. Ему сейчас казалось, что они все стали меньше ростом: это из-за того, что вчера его сшиб велосипедист, мальчик из второго класса. Велосипед его столкнул на шлаковую дорожку, и очки разбились на три части, а в рот попала зола от шлака.
Вот почему мальчики теперь казались ему меньше ростом и дальше, и штанги от футбольных ворот казались совсем тоненькими и далекими, и серое пасмурное небо было так высоко. Но на футбольном поле сейчас не было игры, потому что должен был начаться крикетный матч: и одни говорили, Барнс будет капитаном, а другие — Флауэрс. И по всей площадке играли вкруговую, пробовали подачу и разные удары. Отовсюду в сером пасмурном воздухе доносились удары крикетных бит. Удары звучали: пик-пок-пак-пек — словно в фонтане капли воды, падающие медленно в раковину, полную до краев.
Этай, до сих пор молчавший, сказал вдруг тихо:
— А вы все неправильно говорите.
Все живо повернулись к нему.
— Почему это?
— Откуда ты знаешь?
— А тебе кто сказал?
— Давай, расскажи, Этай.
Этай указал пальцем через площадку, туда, где Саймон Мунен прохаживался один, поддавая носком камушек.
— Вот его спросите, — сказал он.
Мальчики поглядели туда и стали спрашивать:
— А почему его?
— Он тоже из тех?
— Давай, расскажи, Этай. Выкладывай, если знаешь.
Этай, понизив голос, сказал:
— Знаете, почему те мальчики смылись? Я б вам сказал, только вы ни за что не должны проговориться, что знаете.
Он помолчал немного и таинственным тоном сообщил:
— Их вечером застали в уборной вместе с Саймоном Муненом и Биваком Бойлом.
Мальчики на него уставились и спросили:
— Как это застали?
— А они что делали?
Этай сказал:
— Трухались.
Все мальчики смолкли — а Этай сказал:
— Вот они почему.
Стивен смотрел на лица товарищей, но они все смотрели через площадку. Он хотел спросить об этом кого-нибудь. Что это значило такое, насчет трухаться в уборной? Почему из-за этого пятеро старшеклассников сбежали? Это наверно шутка, подумал он. Саймон Мунен носил красивую одежду, а как-то раз вечером он показал Стивену шар со сливочными тянучками, который мальчики из футбольной команды катнули к нему по ковровой дорожке в столовой, когда он дежурил у дверей. Это было в тот вечер, когда играли против Бэктайва, и шар с виду был в точности как яблоко, красное и зеленое, только он открывался и внутри были сливочные тянучки. А Бойл однажды сказал, что у слона пара биваков, вместо того чтобы пара бивней, и его прозвали поэтому Бивак Бойл, но некоторые мальчики его еще называли Леди Бойл за то что он так следил за своими ногтями, вечно их чистил и подпиливал.
