Лифт едет наверх. Это папа! Теперь это точно папа! Ключ поворачивается в замке — долго-долго… Не может открыть. Наверно, очень пьян. Все равно, лишь бы пришел. Пришел, не свалился под забором, не сдох!.. Вот — открыл. Идет по коридору… Стукается о стены, что-то бормочет… Зажигает свет в комнате. Бледный, совсем белый… Пытается облизать губы…
— Явился! — говорит мама. — Мерзавец! Три часа ночи.
— Да, Нинусенька, да, мой милый!.. Обожаемый!.. Кисик…
— Милый Кисик! Хватает еще наглости произносить любезности.
— Произошло… непредвиденное… происшествие…
— Представляю!
— Катя… Жена Николая Петровича… внезапно… оказалась… в положении…
— Надеюсь, не от тебя? Или тебя пригласили в качестве повитухи?
— Ты не понимаешь… Катя… беременна… И врачи сказали, что ей ни в коем случае нельзя делать аборт… Поскольку она уже сделала… двадцать четыре аборта…
— Чрезвычайно трогательно. Ложись немедленно! Не желаю слушать эту галиматью! Является в три часа ночи и не стесняется пороть бред какой-то! Ни малейшего такта, ни капли совести!.. Людей бы постыдился! Лифтерши!..
— Николай Петрович… в отчаянье… Он просил… обсудить…
— Обсудить! Негодяй!.. Свет выключай.
Папа громко, тяжко вздыхает и бредет, спотыкаясь, к своей кровати.
— Я кому сказала: туши свет!
— Одну минуту, Нинусенька… Я должен… постричь ногти. — Он шлепается на постель, стягивает с ноги туфель вместе с калошей, носок. Нога худая, синяя, даже не синяя, а какая-то серо-фиолетовая. Тонкие косточки и серо-фиолетовая кожа. Приподымается, направляется к своему столу — за ножницами. Одна нога босая, другая в ботинке с калошей — старается идти на цыпочках, падает. Хватается за стол, качается, встает. Выдвигает ящик стола и долго-долго в нем роется. — Необходимо… постричь… ногти… Ужасно… мешают… ногти…
— Негодяй! — говорит мама. — Бессовестный пьяный негодяй!
Папа находит ножницы и усаживается стричь ногти. Нога то и дело соскальзывает с постели и стукается об пол. Папа возвращает ее на место.
— Чтоб ты их себе отрезал вместе с пальцами! — желает ему мама. — Нет, это уму непостижимо!..
Я закрываю глаза. Пускай, пускай говорит, что хочет. Я буду спать. Почему я так дрожу? Он ведь пришел. Пришел… Главное, что пришел.
— Вставай! — говорит мама. — Вставай, семь часов уже!
Семь часов… Да, надо вставать… Надо вставать… Не хочется, но надо. Ужасно не хочется…
Я сажусь на постели. Вот, чулок… Натянуть чулок. Второй… Можно пока немного закрыть глаза — одеваться можно и с закрытыми глазами. Так, теперь пояс… Теперь пристегнуть чулки. Холодно. По утрам почему-то особенно холодно. Накину одеяло на плечи. Каждый чулок пристегивается двумя резинками — вот одна, вот другая… Так, теперь штаны… Сколько же нужно всего надевать! Ботинки. Теперь платье… Так, фартук… Фартук застегивается сбоку. Где она, эта пуговица? Вечно она прячется. Вот она. Теперь встать и идти умываться… Чистить зубы… Вода холодная… Уф, какая холодная вода!
— В чем дело? Ты что? Ты что себе думаешь? Почему ты спишь?! — кричит мама. — Четверть восьмого! Сто раз говорить?!
Четверть восьмого? И ничего, ничего еще не сделано? Не может быть… Я все, все уже надела, даже фартук! И пошла в ванную умываться! Уже чистила зубы… Опять начинать все сначала?.. Как это может быть?
Первый урок — контрольная. По арифметике. Я обещала Вере передать решение. Она уже просунула руку под мышку и ловит пальцами промокашку.
— Погоди, — шепчу я. — Еще не написала.
Она убирает руку. Я кладу решение на угол парты и толкаю ее в спину. Она забирает мою промокашку и кладет вместо нее другую: «Спасибо. Если можешь, реши Светкин вариант. Вопросы не пиши».
Светкин вариант! Я еще сама не сделала проверку. Подождет ее Светка… Ладно уж, так уж и быть — ради Веры напишу и Светкино решение. Я снова толкаю Веру в спину.
— Я сама так же решила, — фыркает Светка. — Только думала, неправильно.
Наша комната. Сундук, еще сундук и еще сундук… Мамина кровать, папина кровать, папин стол, стол посредине… На стене под занавеской мамины платья и папин костюм. На подоконнике мамины цветы, загородили все окошко. А у меня тут ничего нет. Только раскладушка… Но ее на день выносят в коридор. Если зайдет кто-нибудь, ни за что не догадается, что я тоже живу в этой комнате. Только в шкафу на второй полке снизу лежат мои вещи: две рубашки, несколько пар штанов, несколько пар чулок. Да еще стоит коробка с нитками. И все. Все, что у меня есть…
Я подхожу, открываю шкаф и запихиваю голову на свою полку. Подтягиваю дверцу, она почти закрывается. Вот как мало места я занимаю…
— Надо купить Светиньке пианино! — говорит бабушка.
— Разумеется — только пианино тут не хватало! — фыркает мама. — Для полного счастья.
— Ребенок должен играть на пианино! Будет барышня и не умеет играть!
— Барышня!.. Поганка, а не барышня. Такая же барышня, как я королева английская.
— Я тебя, Нина, всему учила! — не уступает бабушка. — Гувернанток держала!
— Ну, положим, не ты держала, а мой отец. Ты только бегала, задравши хвост, по модным лавкам. Не знала, как верней профуфырить денежки!
— Нагач трех дочерей учит!
— Значит, у нее есть возможность. И оставь меня в покое! Взбредет же в башку такая блажь — пианино! Покажи, покажи, сделай милость, где тут ставить пианино?
— Выкинуть мой сундук! — решает бабушка.
— Тебя самое выкинуть…
— Я тут не живу!
— Да, конечно, не живешь. Только каждую минуту являешься. И вообще, неизвестно, как долго она согласится тебя терпеть. Может, завтра опять придется на нем спать.
— Буду спать на пианино!
— На абажуре! На абажуре будешь спать.
— Грех, Нина, иметь дочь и не учить играть на пианино!
— Нет, вы подумайте! Она мне еще мораль читать будет. Дожили! Оставь меня в покое, я и так еле жива. Без твоих нравоучений.
— Нагач трех дочерей учит! — не отстает бабушка.
Мне очень интересно: где она собирается спать, когда мама выкинет ее сундук, — на верху пианино или на крышке над клавишами?
— Хоть трех чертей!.. — бурчит мама. — Все, не желаю об этом слышать!
— Слушай, у тебя деньги есть? — спрашивает Вера.
Деньги? Деньги-то у меня есть, я их все время коплю, почти ни на что не трачу.
— Есть, а что?
— Ой, ты можешь мне дать? Пожалуйста! Пожалуйста, я тебя очень прошу! Сколько у тебя есть?
— Я не знаю, они у меня в копилке. А сколько тебе нужно?
— Тридцать рублей! Понимаешь, мать меня в магазин послала, а я потеряла… — Вера всхлипывает. — Отец меня убьет. А я после накоплю и отдам тебе, честное пионерское!
Мне ее жалко. Конечно, принесу ей — подумаешь, после еще накоплю. Только как же их взять, эти деньги? Если мама дома, ничего не получится… Нужно ждать, пока она уйдет.
— Я тут постою! — говорит Вера.
— А если я не смогу вынести?
— Все равно домой не пойду! — плачет она. — Мне без денег нельзя… Никак нельзя, невозможно!
Мамы нет! Повезло. Она уехала красить волосы. Раз в месяц она ездит куда-то к черту на кулички, на другой конец города, к своей особо прекрасной мастерице. Я обожаю эти дни, когда она ездит красить волосы, — во-первых, ее нету, а во-вторых, возвращается она всегда довольная — если и поворчит немного, так не всерьез.
Я высыпаю свои сбережения на стол и раскладываю в столбики: десять монет по двадцать копеек — два рубля, двадцать по пятнадцать — три рубля, десять по десять — рубль, двадцать по пять… Тридцать два рубля и сорок три копейки! Как раз. Здорово — как раз хватило… Хорошо все-таки, что я ничего не тратила. Я закатываю каждый столбик в отдельную бумажку, надписываю сумму, укладываю все их на газету и аккуратненько заворачиваю.
— Это что? — удивляется Вера. — Господи, святые угодники — тяжесть-то какая! Все одна мелочь?
— Конечно. Это же из копилки.
— Ой, подумают, что я побиралась. Ну ладно, обменяю в булочной. Ты не бойся, я тебе верну потом!
Я не боюсь… Я, наоборот, рада.
Мы с мамой спускаемся по лестнице. На площадке между нашим этажом и пятым, возле окошка, стоят двое. Стоят себе и курят.
— Простите, вы к кому? Вы кого-нибудь ждете? — интересуется мама.
— Ждем! — откликается один — не сразу — и снова отворачивается к окну.
Но мама еще не собирается так быстро уходить.
— Кого же, если не секрет?
— Тетю Нюру!
— Какую тетю Нюру? Вы имеете в виду Анну Степановну? Разве она не дома? Странно… Обычно она в это время бывает дома… Вы уверены? Вы как следует звонили? Может, она просто не слышала? Если в ванной была или на балконе, могла и не слышать. Дайте-ка я еще разок позвоню…
— Спасибо, не беспокойтесь, мы сами, — говорит мужчина.
