– Вот-вот, думаю, предстану пред Господом-нат! А меня лук-нат, по спине-нат, бум-бум-бум-нат! А я думаю – бомба-нат! Осколки-нат! Какая бомба-нат?! Какие осколки-нат?! – И так хохочет, что Людмила Васильевна и Наталья Васильевна тоже начинают смеяться, смущенно прикрывая рты ладонями.
И мужья их, стоя на ступеньке крыльца, робко улыбаются.
Но начавшееся было веселье обрывает остававшийся все это время невозмутимым о. Мартирий.
– Много бесов вокруг смерти нам желают, – просто сообщает вдруг он.
– Окрест нечестивии ходят, – подтверждает о. Мардарий, вмиг становясь серьезным, даже скорбным, и все замолкают.
О. Мартирий между тем сильно раскачивает мотоцикл и, не услышав в бензобаке ответного плесканья топлива, молча озадачивается.
– Не на бензине ездим-нат, на молитве-нат, – поняв, в чем дело, комментирует ситуацию о. Мардарий.
– Без бензина тоже нельзя, – задумчиво произносит о. Мартирий и во второй раз осаживает своего спутника. – А ты, отец, не напускай мраку, не пугай, говорю, народ. Небесная заступница с нами в пути была, разве могло что случиться? – Он переводит взгляд на завернутый в мешковину квадрат и благодарно, с чувством осеняет себя крестным знамением. И тут же, трижды, с быстрыми земными поклонами крестится в том же направлении о. Мардарий. Не вполне понимая, что происходит, женщины копируют действия своих духовных наставников, причем Людмила Васильевна крестится трижды, с поклонами, как о. Мардарий, а Наталья Васильевна только один раз, явно подражая о. Мартирию. Совсем уже ничего не понимая, мужья их на ступеньках тоже крестятся, но делают это так, что непонятно не только сколько раз, но и делали ли это вообще – может, почесались или смахнули с одежды пыль.
Какое-то время все неподвижно и безмолвно смотрят на таинственный прямоугольник в мешке, однако женское любопытство берет верх, и Людмила Васильевна спрашивает о. Мартирия громким заинтересованным шепотом:
– А что там, батюшка?
– Что, батюшка? – Наталья Васильевна тоже переходит на шепот, но поскольку голос у нее низкий, звук выходит такой, что даже Челубеев слышит.
О. Мартирий тянет с ответом, задумывается и, остановив свой взгляд на непокрытых женских головах, сам вдруг спрашивает:
– А где же ваши платы, сестры? Нехорошо…
Людмила Васильевна и Наталья Васильевна в одно мгновение сникают, горбятся, скукоживаются, опускают глаза, оправдываясь:
– Не успели, батюшка…
– Увидели вас, обрадовались…
Они готовы уже сорваться и бежать повязывать «платы», но о. Мартирий их останавливает:
– Скажите, сестры, где матушка Фотинья? Почему ее сегодня с вами нет?
Не разгибаясь, Людмила Васильевна и Наталья Васильевна переглядываются и спешно объясняют:
– Сами, батюшка, не знаем!
– Пришли сегодня на работу, а ее нет.
– Домой позвонили – никто не отвечает!
– Юлю спросили – тоже не знает.
– А Челубеев? – неожиданно спрашивает о. Мартирий.
– А Челу… – женщины начинают одновременно отвечать и, подняв глаза на окно челубеевского кабинета, одновременно замолкают, так как обнаруживают там стоящего у окна с открытой форточкой своего начальника, поливающего цветок из детской леечки, вода из которой не льется, потому что там ее нет. Вслед за женщинами вскинулись и посмотрели туда же монахи, а за ними Шалаумов с Нехорошевым вытянули с крыльца шеи, вывернули головы, любопытствуя.
Получалось – подглядывал, подслушивал…
Ситуация была на редкость неприятная, и любой другой наверняка растерялся бы – любой другой, но не Челубеев. «Я тут цветы поливаю. А вы что там делаете?» – безмолвно вопрошал сверху Марат Марксэнович, одаривая невозмутимым твердым взглядом всех, кто снизу на него смотрит: Шалаумова с Нехорошевым, Людку с Наташкой, толстяка и, наконец, бородатого…
Светка говорила, что Мартириева взгляда все боятся. Все, только не Челубеев. Смотри, бородатый, смотри! Челубеев не такие взгляды выдерживал за двадцать пять лет безупречной службы в системе исполнения наказаний. Корреспондент журнала «ИТУ, ИУ, ИЗ и ИК» Эдуард Сак-Саковский правдиво описал весь служебный путь Челубеева в своем большом, на пять с половиной страниц, очерке, его потом вся зона читала и, конечно, зачитала, неудельные небось извели, и хорошо, если только на самокрутки. Там ведь челубеевская фотография была на целую страницу – парадная, поясная. Эдуард обещал авторский экземпляр с дарственной надписью привезти, но не привез пока, закрутился в своей Москве. Но привезет, обязательно привезет или пришлет, он человек слова, и тогда Челубеев никому уже, никому! Будет внукам зачитывать, воспитывая в уважении к старшему поколению. Пишущую шушеру Челубеев не любил, корреспондентов остерегался, но Сак-Саковский оказался не такой, как все. Родственная душа! Всю ночь просидели вдвоем на кухне, по литру приняли на грудь, а утром как не пили. Умылись, зубы почистили и – по коням. Челубеев к себе, Эдуард к себе. «Человек с большой буквы “Ч”» – так очерк назывался. Когда Челубеев первый раз его прочитал, то захотел заново родиться и прожить жизнь не так, как прожил, а как там написано. Конечно, всего не напишешь, но это и не нужно, нужно главное отразить, и Сак-Саковский отразил его, Челубеева, преданность своему делу. Приукрасил, конечно, немного, но без этого тоже нельзя, как говорится, ради красного словца… От приятных воспоминаний на душе потеплело.
Снисходительно и покровительственно глянув на стоящих внизу, Марат Марксэнович вернулся к столу и, устроившись в кресле поудобней, громко крикнул:
– Юль, сделай чайку!
– Щас! – нервно отозвалась из приемной секретарша.
«Фотинью ищете? Ну ищите, ищите свою Фотинью», – насмешливо подумал Челубеев, вспомнив разговор за окном. Не хотелось думать о неприятном, однако думалось. В наше непростое время многие руководящие работники испытывают трудности со служителями культа, но у Челубеева был особый случай. Марат Марксэнович подробно тогда Сак-Саковскому свою жизненную коллизию описал, и тот ни разу не перебил, очень внимательно слушал, и, со всем согласившись, сказал, что напечатать это сейчас не дадут. «Православная мафия в действии?» – обрисовал сложившееся положение Челубеев, и Эдуард его понял: «Точно».
А рассказать было что…
Десять самых счастливых лет своей жизни – с восемьдесят третьего по девяносто третий Челубеев был начальником «Пионерки» – та зона на всю исправительную систему страны гремела. И не какой-нибудь непонятной РФ, а целого огромного СССР – была такая страна, была! Собака. Большая красная собака! У Челубеева раньше в кабинете карта СССР висела, и он любил на нее в минуты отдыха смотреть. Она напоминала несущуюся по земному шару огромную и сильную красную собаку. Москва – глаз, а отмеченные на карте места исполнения наказаний, многочисленные ИУ, ИТУ, ИЗ и ИК – лагеря, словом, зоны виделись почему-то блохами. Все правильно – какая собака без блох? Ох и много же их было! А сейчас? Когда из УИНа прислали новую карту новой страны с коротенькой, короче некуда, аббревиатурой, Челубеев ее на место старой повесил, но на следующий день снял. Не мог видеть. Кошка. И не просто кошка, а дохлая кошка, которую поперек туловища переехали, и теперь лежит она на планете Земля – жалкая, расплющенная, а один глаз вылетел и лежит в стороне – Калининградская область…
Ну и, конечно, гимн… Какой должен быть гимн? Гимн должен быть такой, чтобы, прослушав его, немедленно захотелось что-нибудь для Родины сделать! А от этого? Зевать хочется, а не для Родины упираться. Советский гимн Марата Марксэновича в целом устраивал, хотя там про коммунизм, в который давно никто не верил, очень уж много слов. Сейчас гимн должен быть другой, и Челубеев точно знал – какой.
«Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой». Фашистов, правда, сейчас нет, но есть другие темные силы, которые можно отыскать и конкретно определить… Это до чего ж надо страну довести, чтобы заключенные в своей одежде срок наказания отбывали! У государства, видите ли, денег нет на спецодежду. Нету? Ну тогда и порядка не требуйте! Порядок начинается со страха и заканчивается в единообразии. А сейчас ни того, ни другого нет. Не зона, а бал-маскарад. Одеваются «по гуманитарке», кто во что горазд, не зэки – клоуны! (Челубеев ненавидел слово гуманитарка и связанный с ним гуманизм.)
В «Пионерке» гуманизма не знали, и порядок был, и все было! Во всесоюзном соревновании ИУ, ИТУ, ИЗ и ИК все те годы, за исключением восемьдесят седьмого, когда случился массовый побег, «Пионерка» занимала первые места. Переходящее красное знамя министерства так и стояло в кабинете Челубеева, даже после побега не стали его забирать, чтобы туда-сюда не возить. «Пионерка» располагалась на самом краю К-ской области в бывшем монастыре; стены – полтора метра толщиной – не простучишь, отсюда стопроцентная изоляция заключенных. Те, кто в «Пионерку» попадал, делали все, чтобы никогда туда не возвращаться, – вплоть до самоубийств на этапе. Говорили, что по камерам, которые были раньше кельями, бродят привидения расстрелянных в гражданскую войну монахов. Челубеев лично те слухи проверял, облазил все подвалы, ночевал в одиночках и авторитетно потом заявил: «Вранье!» Никаких привидений не было, а была планомерная и кропотливая работа коллектива.
