Коллектив – вот что было! И было руководство коллективом… Не то что «не хочу», но и «не могу» Марат Марксэнович ни разу не слышал в ответ на свое «надо». И если бы ему тогда сказали, что его закадычные друзья Генка Шалаумов и Колька Нехорошев станут тем, кем стали, Челубеев ни за что не поверил бы!
И, конечно, природа тех мест активно помогала… Красота – закачаешься, воздух – не надышишься, тишина – одуреешь. Общие выезды на лоно, спортивные турниры под открытым небом, рыбалка с бредешком, песни у костра под рюмочку-другую – было время золотое! Нет, коммунистов Челубеев и тогда не любил, хотя и являлся членом партии, но иного просто быть не могло, если служишь в системе МВД, да еще на такой должности. «Я член, но не коммунист», как бы шутя, вполголоса, говорил иногда Челубеев в тесной и теплой компании, и Светка отзывалась на эту шутку звонким заливистым смехом, который так всегда любил… Но когда демократы власть в стране захватили, сдавать партбилет или сжигать его прилюдно, как некоторые, Челубеев не стал, а положил документ в служебный сейф на самый низ и взял под козырек, мол, честь имею. Как говорится, что было, то было, из песни слова не выкинешь, а если она тебе не нравится – не пой.
Советскую власть Челубеев скорее не любил, очень уж она была досужая, лезла во все дыры, но, надо признать, был при советской власти порядок, что для человека в погонах очень важно, и были в том порядке свои красота и стройность. Парады на Красной площади, первомайские демонстрации, флаги, транспаранты, пионеры. Пионеров – вот кого не хватало Челубееву в новой жизни, еще больше не хватало «Пионерки»…
«Пионерка» – слово это и сейчас звучало для Челубеева, как самые его заветные слова: мама, Светка, Родина… История «Пионерки» и была для него историей Родины. Дело в том, что когда в двадцать первом году в знаменитом на всю Россию монастыре раскрыли и разгромили подпольный контрреволюционный центр, там была создана первая в К-ской губернии пионерская коммуна, и создала ее девушка, тот заговор лично раскрывшая, – переоделась монашкой и все выведала. Звали девушку Клара, фамилия – Шаумян, говорят, была дочерью двадцати шести бакинских комиссаров, не всех, конечно, одного, да и то приемная, не армянка – русская, это Челубеев специально узнавал – русская; и вот за это ей поставили там памятник, бюст, гипсовый. В конце двадцатых коммуну преобразовали в колонию для малолетних преступников, в тридцатые там сидели политические, после войны – власовцы, потом всякое ворье, и в конце концов бывший монастырь стал зоной для особо опасных преступников, которой и руководил без малого десять лет Марат Марксэнович Челубеев. И все те годы бюст стоял… Говорят, раньше его называли «Наша Клара», потом – «Первая пионерка», а при Челубееве – «Пионерская богиня». Никто не знал – почему богиня, но всем нравилось. Гипс – материал непрочный, приходилось постоянно за ним следить, в общей смете расходов памятник был выделен отдельной строкой. Заключенные любили пионерскую богиню едва ли не больше, чем администрация. Заключенные за ней и ухаживали, сетуя только, что не в полный рост слеплена – не то что ноги, но и грудь почти не видна. Те, кому поручался ремонт скульптуры, как могли, ее украшали – то в коричневый цвет выкрасят богине волосы, то в желтый, глаза то черными сделают, то голубыми, губы были в прошлом году малиновые, а нынче цвета спелой сливы. Подобное творчество Челубеев поощрял и поддерживал, и все ходили потом к ней, смотрели и сравнивали: как было, как стало и как могло бы быть, короче – живое творчество масс. А девятнадцатого мая каждого года, в День пионерии, ровно в десять часов утра над исправительно-трудовым учреждением разносился звук горна и дробь барабанных палочек – специальным разрешением министра ворота открывались, и в зону входила колоннами детвора. И там, перед памятником, ребят принимали в пионеры, повязывали на их цыплячьи шейки алые пионерские галстуки, но первый – всегда на мощную гипсовую шею богини. Разве такое можно забыть? Потом начались непонятные поползновения: статейки в газетах, какие-то общественные комиссии, слушки-разговорчики, а кончилось все самой настоящей демонстрацией у ворот «Пионерки». С плакатами! «Верните России ее православную святыню!» С крестами и хоругвями – Челубеев впервые тогда эти самые хоругви увидел. Но главное – люди. Какие-то плачущие бабы в платках и длинных юбках, злые бородатые мужики в косоворотках – откуда они взялись, из каких пыльных сундуков повылезали? (Мнилось иногда Челубееву, что среди тех теней прошлого видел он будущего о. Мартирия со здоровенной хоругвью в руках.)
Горбачева Марат Марксэнович презирал – за болтливость и мягкотелость, Ельцина же открыто ненавидел – за предательство, проявленное лично к нему, Челубееву: одним из своих указов первый российский Президент приказал убрать «Пионерку» из, как там было сказано, «древнейшей обители православного иночества». Челубеев – человек военный, приказы выполнять горазд, но зачем же так, можно сказать, пинком под зад, в этот вонючий угол, где стояла раньше паршивая военная частишка, химдым несчастный – разбежались защитнички, всё, что можно, с собой прихватив, даже розетки повыдирали, гады, унитазы, сволочи, пооткручивали… Барачного типа казармы, заросший травой склад, мехцех, из которого всё вывезли, даже кран-балку уперли, да бесстыдно разграбленные пятиэтажки поселка – вот и все хозяйство, живи, Челубеев, как хочешь…
Начали с главного – натянули колючку, пустили напряжение, поставили вышки. Кто? Да сами же, вместе с заключенными. И опять – ни одного побега! Хотя это тоже К-ская область и расстояние от «Пионерки» – какие-то сто двадцать километров, здесь была как будто другая планета – голо, неуютно, ветрено.
Как говорили знающие люди – роза ветров неудачная. В какую сторону не повернешься – все по роже та роза бьет, и не бутонами – шипами. С ветром Челубеев совладать, конечно, не мог, зато с канализацией справился. Химики довели ее до полного развала, трубы рвало по несколько раз в день, реки дерьма появлялись в самых неожиданных местах. На восстановление системы денег не выделялось ни копейки, все своими силами, на одном голом энтузиазме, неугодники закрывали прорывы грудью, барахтались в фекалиях, как барышни в фигурном плавании, только без прищепок на носу. И вот в один из таких прорывов приезжают на черной «Волге» трое бородатых дяденек в черных платьицах до земли. Как накануне Челубееву по телефону сказали, «из епархиального управления на предмет сотрудничества». Что ж, милости просим, только идти придется по мосткам. А мостки узкие, непрочные… А под ними сточные воды капитализма… И надо же было такому случиться – на середине, в самом глубоком месте треснула тёсинка, и эти дяденьки-тетеньки один за другим в дерьмо сползли! Эх, и смеялась тогда зона, которая за ними изо всех окон и щелей наблюдала. Подобрали попы свои загаженные подолы и в обратку! Не оглядываясь и не слушая, что им Челубеев вдогонку говорил.
А жаль… Отвел тогда Марат Марксэнович душу, вспомнив все матерные слова, которые сам знал и какие от зеков слышал. А последние слова вышли, можно сказать, исторические, вроде тех, что Александр Невский псам-рыцарям выдал – насчет меча и все такое прочее. Так вот, он, Челубеев, сказал тогда: «Сотрудничать с вами станем, когда вас снова пересажают!» Долго потом на зоне те слова ходили и успехом пользовались. Думал, что никогда воронье черное больше не вернется, но вышло иначе. Спустя несколько лет, когда жизнь стала налаживаться и канализационная стихия была усмирена благодаря челубеевской программе строительства сортиров типа пудр-клозет, как одно-, так и многоочковых, или, как зэки выражаются, дальняков, в «Ветерке» появились эти двое…
Дверь кабинета приоткрылась, и в проеме показалась секретарша Юля. Без чая, конечно.
– А где чай? – спросил Челубеев, не очень, впрочем, удивляясь.
Юля наморщила носик и махнула рукой.
– Не до чая теперь, дядя Марат!
– А что такое?
– Пришли!
– Кто?
– Они!
Марат Марксэнович начал догадываться, кто пришел, но по инерции отказывался понимать.
– Да кто же?
– Они! – прошептала секретарша, озираясь и изображая руками на себе длинную бороду, камилавку и подрясник.
Рано или поздно это должно было случиться, а все равно стало неожиданностью. Первый и последний раз о. Мартирий и о. Мардарий были в кабинете Челубеева два года назад, и встреча та запомнилась в деталях. Егоровна, прежняя секретарша, в тот день отсутствовала – примеряла в К-ске новые челюсти, поэтому незваные гости вошли сами, без доклада.
Марат Марксэнович мгновенно сориентировался и как гаркнул с ходу:
– Это что за маскарад?! Быстро переоделись, побрились-постриглись и доложили, как положено! – Думал испугаются, обидятся и уберутся, как те трое.
Не испугались и не обиделись, а назвались. За дурацкие монашеские имена Челубеев зацепился, решив взять врага не на испуг, так на измор. Записал с их слов в настольный календарь:
