Дело в том, что я оглянулся и бросил взгляд через плечо.
– По-моему оглядываться вполне естественно, – заметил я.
– Для воров естественно!
В конце концов, добравшись до линии «Би-Эм-Ти», мы приехали обратно в Манхэттен. В своём комментарии Рой был краток:
– Не думаю, что говорю только о себе, когда честно признаю: «У меня сыграло очко». Ах, да – вот твоя доля.
И он протянул мне три доллара.
На следующий день я сказал ему, что с бухоловством завязываю.
– Я тебя не осуждаю, – сказал он. – Но на тебя это просто произвело неправильное впечатление. Если прозанимаешься этим достаточно долго, подфартит обязательно.
* * *
Мое дело было рассмотрено судом на специальных слушаниях. Я получил четыре месяца условно. Дальше дело было так: не состоявшись на бухоловном поприще, решил заняться продажей джанка. Особых денег это занятие не приносит. В основном, уличный торговец-наркоман может твердо рассчитывать только на то, что ему удастся сохранить привыкание. Когда торгуешь, у тебя хоть, по крайней мере, на руках оказывается солидный запас джанка, с которым появляется ощущение безопасности. Разумеется, некоторые люди делают на торговле лютые деньги. Я знавал одного ирландского барыгу, который начал с 1/16 унции Эйча в почтовом конверте, а спустя два года, когда он накрылся и залетел на три года, у него уже было тридцать тысяч наличными и собственный дом в Бруклине.
Если хочешь торговать – первым делом необходимо найти оптовых поставщиков. Таковых я не имел и дело пришлось вести на паях с Биллом Гейнзом, у которого был выход на достаточно надёжного поставщика – итальянца с нижнего Ист-Сайда. Мы брали продукт по девяносто долларов за четверть унции, на треть разбодяживали его молочным сахаром и распределяли по однограновым капсулам или пакетикам, которые шли в розницу по два доллара каждый. До разбавки, из четверти унции должно получаться как минимум сто пакетиков. Но если оптовик – итальянец, он почти гарантировано недодаст. Обычно из этих «макаронных» четвертушек мы получали около восьмидесяти упаковок.
Билл Гейнз появился на свет в «хорошей семье»: насколько я помню, его отец был президентом банка где-то в Мэриленде и, как следствие, получил надёжную крышу вкупе с беспредельной наглостью. Гейнзова рабочая мотня заключалась в краже пальто из ресторанов, чему он как нельзя более соответствовал. Выходец из американского высшего общества просто напичкан всевозможными запретами и ограничениями. Его образ и желания в значительной степени определены тем, что ему противоестественно. Гейнз же пошёл гораздо дальше. Он стал не просто ещё одним отрицательным типом. Он стал положительно невидимым, приобрел расплывчатые очертания респектабельности. Существует особый вид привидений, которые обретают форму только при помощи простыни или какого-нибудь тряпья. Гейнз был сродни им. Он материализовывался в чужих пальто.
По-детски шкодливая улыбка Гейнза шокирующе контрастировала со старческими и безжизнеными бледно-голубыми глазами. Улыбаясь, он полностью уходил в себя, как будто откопал в своём нутре нечто особенное, приносившее ему несравнимое удовольствие. Иногда, после укола, улыбаясь и прислушиваясь к себе, он лукаво цедил: «Да-а… Это убойный продукт». С той же ухмылкой Билл сообщал о невзгодах и неудачах других: «Когда Герман впервые оказался в Нью-Йорке, такой был красивый мальчик. Беда в том, что от его красоты ни хера не осталось».
Гейнз принадлежал к тем немногим джанки, которые действительно получают особое удовольствие, наблюдая, как садятся со свежачка. Чисто по экономическим причинам многие джанки-пушеры рады видеть появление нового наркомана. Если у тебя есть товар, естественно хочется иметь как можно больше покупателей, только, конечно, своих в доску. Но вот Гейнз обожал приглашать в свою комнату совсем неоперившихся юнцов, где вмазывал их, по обыкновению смесью из своих использованных старых ваток и, с едва заметной усмешкой, наблюдал за результатами.
В большинство своём, ребята говорили, что это довольно клёво. Только вот этим «клёво» всё и кончалось. Просто один из кайфов, как и от нембиз или Бенни, бухла или травы. Но некоторые начинали зависать, постепенно подсаживаясь, и Гейнз, прелат джанка, глядя на новообращенных, злорадно улыбался. Немногим позже от него можно было услышать: «В самом деле, такой-то рассякой-то должен понять, что я больше не намерен тащить его на своём горбу». С этой минуты благотворительность прикрывалась. И для такого-то наставало время платить. И платить всю оставшуюся жизнь, поджидая барыг, посредников между человеком и опием, на углах улиц и в кафетериях. В иерархии джанка Гейнзу отводилась роль приходского священника. О более вышестоящих особах он говорил голосом замогильного благоговения: «Поставщики говорят…»
Его вены почти все вышли, вжались в кости, спасаясь бегством от ищущей их иглы. Иногда он использовал артерии, которые глубже чем вены (в них куда гораздо труднее попасть), для чего обзавелся специальными длинными иглами. От рук и ладоней, он переходил к венам на ногах, постоянно чередуя их. Со временем вены восстанавливались. Даже со всем этим, в половине случаев ему приходилось колоться под кожу. Впрочем, он сдавался и «подкожничал» только после мучительных полуторачасовых поисков, проб, неудачных контролей и кипячений иглы, покрытой запекшейся кровью.
* * *
Одним из моих первых клиентов был персонаж из Виллиджа по имени Ник, единственным родом занятия которого была живопись. Его миниатюрные картинки выглядели как будто их сплюснуло, сдавило, изуродовало огромным прессом. «Плод извращенной фантазии», – важно заявил агент отдела по борьбе с наркотиками, увидев один из рисунков Ника.
Он постоянно находился на полуломке, его большие, жалобно взирающие на мир карие глаза слегка слезились, а длинный нос пребывал в перманентно прохудившемся состоянии. Ник ночевал по квартирам своих друзей и существовал на случайные, левые подачки неврастеничных, неустойчивых, идиотски подозрительных индивидуумов, которые могли послать и вышвырнуть его за дверь безо всякой причины или предупреждения. Для них он, в основном, и затаривался, надеясь, что в качестве благодарности ему позволят ковырнуть слегонца пакетик, чтобы хоть как-нибудь притупить свой вечный джанковский голод. Частенько, дело ограничивалось небрежным «спасибочки», и покупатель успокаивал свою совесть тем, что Нику каким-то образом уже удалось поживиться в другой инстанции. В итоге тот стал приворовывать понемногу из каждого пакетика, разрыхляя джанк так, что создавалась видимость полной упаковки.
Собственно от него самого не так много и осталось. Его постоянный, ненасытный и неугасимый голод сожрал и спалил дотла все остальные дела и заботы. Ему оставалось только нести бессвязный бред о поездке в Лексингтон для лечения, отправке в плавание на торговом судне или покупке парегорика в Конектикуте и постепенной завязке.
Ник познакомил меня Тони, который стоял за стойкой в Виллидж бар-ресторане. Раньше Тони торговал, пока его самого чуть не заловили и в квартиру не ворвалась толпа федеральных агентов. Ему едва хватило времени бросить под пианино 1/16-унциевый пакет Эйча. Федералы ничего не нашли, кроме техники, и оставили его в покое. Тони перестремался и напрочь завязал с продажей. Это был молодой, на все сто уверенный в себе итальянец, который ничего просто так не делает, производивший впечатление человека умеющего держать язык за зубами. Образчик хорошего покупателя.
Каждый день я заходил к нему в бар и заказывал кока-колу. Тони говорил сколько пакетиков ему надо, и я отправлялся в телефонную будку или клозет, где завертывал заказ в фольгу. Когда возвращался к своей коле, рядом, под видом сдачи, лежали деньги в уплату за героин. Затем сверточек небрежно ронялся в пепельницу на стойке, которую Тони незамедлительно вытряхивал, незаметно забирая свой товар. Вся эта конспиративная мотня была вынужденной, так как хозяин бара знал, что Тони в своё время торчал, и потребовал от него либо воздержаться от этой хреноты, либо искать себе другое место. А на самом деле, сын владельца тоже торчал и в то время парился в санатории на лечении. Когда он выбрался, то первым делом заявился ко мне за продуктом. Сказал, что не смог слезть.
Молоденький итальянский хипстер по имени Рэй также стал ежедневно наведываться в этот бар. На вид с ним всё было о'кей, так что я замутил и с ним, сваливая в пепельницу вместе с тониными и его пакетики. Бар Тони – небольшой полуподвальчик, всего несколько ступенек с улицы вниз. И только один выход. Всегда, когда заходил туда, чувствовал себя как в западне. От этого места на меня накатывала такая тоска и стрем, что я через силу переступал через порог.
Обслужив Рэя с Тони, по обыкновению встречался с Ником в кафетерии на Шестой авеню. У него всегда с собой было на несколько пакетиков. Конечно я знал, что он затаривается для других людей, но понятия не имел, кто они. Естественно, следует десять раз подумать, прежде чем связываться с такими как Ник, которых всё время ломает и перекручивает, и поэтому они не гнушаются брать любые деньги, пусть даже от первых встречных. Рано или поздно жди от них крутейших неприятностей. Некоторым людям – чужакам в городе, позарез необходим посредник, который для них затарится. А возможно, они недостаточно долго сидят для достойных завязок. Однако, и у пушера есть причина осторожничать и держаться подальше от людей, покупающих для кого-то ещё. В основном, человек не в состоянии затарится, потому что известен как «стремный» (левый, запареный, гнилой). И ему приходится обращаться к тому, кто может и не стремен или гнил, но просто рвет и мечет без джанка. Покупать для стукача дело, понятно, самое последнее. Очень часто человек от покупки для стукачей переходит к тому, что сам становится таким же.
