– Ух ты!..
Теперь все взгляды были прикованы к этому экрану.
– Потрясающе! – прошептал кто-то за моей спиной.
Были, конечно, и совсем темные клетки. Они словно дыры в мишени беспорядочно расположились по всему экрану.
– Семьдесят два процента, – сказал Юра.
Это означало, что нам удалось оживить только около тридцати процентов клеток. Не мало. Достаточно было и одной!
– Да, – сказал Жора, – вижу.
Теперь мы все превратились в глаза, и зачарованно наблюдали за каждой клеточкой, мысленно помогая им набираться сил. Терпение – вот что сейчас главное! Здесь нельзя торопить события.
– Нужно подождать, – предложил я.
Все согласились. Чем больше процент жизнеспособных клеток, тем вернее и надежнее наше старание…
– Потрясающе, – сказал кто-то шепотом еще раз за моей спиной. Я оглянулся: это был Лесик. Я еще не видел его чем-либо потрясенным.
– Ну что, – спросил я, – вам удалось договориться с китайцами?
Он только кивнул.
Мы не могли оторвать глаз от экрана. Сияние, исходившее от каждой клеточки ошеломляло и очаровывало. Это было похоже на сон, дивный сон. Были, конечно, клетки и совсем темные, тусклые, апатичные. У них не было никакой ауры, никакой мерцающей опушки, они умирали, но мы их не замечали. Зачарованные, мы видели только клеточки, полные жизни, радостные и кричащие. Мы просто онемели и стояли каменные, с открытыми ртами и настежь распахнутыми глазами, влажными от умиления. Будто бы каждому из нас вдруг признались в любви.
– Ну вот мы и дождались, – произнес Жора и упал в кресло.
И все мы, как по команде, глубоко вздохнули.
Я посмотрел на Аню. Вся, как уже сказано, в белом, она напоминала снежную королеву. Правда, от нее веяло теплом и ароматом моих любимых духов.
– Можно, – сказал Юра, тоже посмотрел на Аню и кивнул головой. Его очки, соскочили со лба на переносицу, он перевел взгляд на меня и посмотрел такими глазами, будто увидел меня впервые, затем улыбнулся и подмигнул, мол, все хорошо. Я тоже улыбнулся в ответ. Все и на самом деле шло по плану, клетки ожили процентов на тридцать, и это был первый успех.
Прошло еще минут семь-восемь… Казавшихся вечностью!
– Теперь ты, – сказал Юра, глядя мне в глаза, и выражение его лица снова стало серьезным, – я старался как мог!..
Я кивнул: знаю. Еще бы!..
– Der Mohr hat seine arbeit getan, – коснувшись плеча Юры и улыбнувшись, тихо произнесла Лиз, – der Mohr kann gehen[40].
Этой минуты я ждал, может быть, всю свою жизнь. Еще бы! Самый ответственный момент – воздействие биополем. Я нажал белую кнопку. Живые клетки тут же ощутили поле, встрепенулись, на мгновение ощетинились и тут же расслабились, и теперь каждая из них засверкала, заиграла красками, всеми красками радуги, теперь они были словно крохотные северные сияньица, мерцающие трепетные мотыльки, порхающие с цветка на цветок, танцующие в лучах солнца нежные пылинки, негаснущие в черном небе звездочки фейерверка. И даже большая часть из поврежденных клеток тоже качнулась к жизни. Такова животворная сила биополя! Мы по-прежнему были бездвижны. С каждой минутой число вернувшихся к жизни клеток увеличивалось, так что лагерь мертвых заметно пустел. Оставалось ждать. И уже через полчаса стало ясно, что биополе вернуло к жизни почти все, казавшиеся на первый взгляд мертвыми, клетки.
– Восемьдесят семь процентов живых, – констатировал Юра.
Это была победа! Никогда еще никому не удавалось такое: с первой пробы нам удалось оживить столько крохотных жизней.
Этого было достаточно, чтобы каждый из нас, живущих ожиданием чуда, прослезился. Вот она феерия живой жизни! Я не знаю человека, способного удержаться от слез радости и умиления. Разве что Лесик? Он легонечко толкнул меня в бок, мол, видишь, как все красиво? Я тоже обнял его за талию: ага! Мне не видно было его глаз, но я мысленно видел и его слезы. Вероятно, так и выглядит счастье – молчаливые слезы радости на глазах. Как безмерное отчаяние в «Крике» Мунка, эта наша всеобщая радость, перенесенная на холст, готова стать шедевром мирового искусства. И Анина, и моя, и Жорина… А что Юра? Снял очки, близоруко вытирает глаза рукой. И улыбается той сдержанной, только ему принадлежащей улыбкой, в которой всегда спрятана снисходительность мудреца. Я смотрю на Жору – он прячет слезы. Не надо прятать, Жорочка! Плачь! Плачь, реви белугой! Лей свои крокодиловы слезы счастья! Ты это заслужил – открыто реветь от радости! И вы плачьте, плачьте – и Ната, и Инка, и Тамара, и Юля… Юленька, плачь, плачь же!.. Я никогда не видел Юлиных слез. Мне всегда, с первых дней нашего знакомства, казалось, что на нее возложена некоторая секретная миссия – проводника Неба. Не какого-то там медиума или контактера – ангела. Я каждый день видел, как она, встав на цыпочки и выпростав руки вверх, тянулась к Небу. Так и случилось. Когда трудности брали нас за горло и, казалось, что не избежать поражения, мы всегда спешили к ней: выручай! Я был поражен ее щедростью. Она дарила себя каждому нуждающемуся и страждущему (мы ведь все ходили по краю), дарила себя без остатка, расточая налево и направо свои креативные советы и наставления, поднимая наш дух и укрепляя веру. Кто дал ей эту небесную силу?! Я благоговел перед ее волей к жизни. И не мог себе представить иного счастья, как быть рядом с ней.
Нашу радость разрушил вдруг откуда ни возьмись появившися Валера Чергинец.
– Что случилось, – спросил он, переводя взгляд с одного на другого, – почему вы все в слезах?
– Пришло время слёз, – сказала Тамара, – тебе этого…
– Значит, всё у нас получилось? – снова спросил Валера.
Никто ему не ответил.
– Я вот что хочу вам сказать. Я давно… Я недавно узнал, что мы все состоим из ста триллионов клеток! И только десятая часть из них – человеческие! Остальные – микробы!
– Ты-то себя к какой части причисляешь? – спросила Ната.
Валера не понял вопроса.
– Девяносто триллионов микробов – это же целая армия злых и голодных бойцов, – уточнил Жора, – и каждого из них надо кормить.
– Что если нам, – предположил Валера, – провести ряд предупредительных мер по…
– Ты же не станешь себя травить, – сказал Стае.
Валера недоуменно посмотрел на него, затем:
– Мы смогли бы тогда…
– Собою, – сказал Жора.
– Что «Собою»? – не понял Валера.
– Кормить, – сказал Жора, – собою кормить эту армию паразитов.
Мы, конечно, все скуксились – наша радость была Валерой разрушена. Но не было в мире силы, способной разрушить наши надежды! Это-то мы точно знали.
Иногда мне снилось, что с карабином наперевес я веду в бой полки наших клонов… А ведь я никогда не держал карабин в руках!
Чувство удушающего одиночества… Я знаю что это такое.
– Фух, – произносит Юля, – вот и эта вершина взята!
Мы стоим на самой макушке горы, которую часа три покоряли и таки покорили, влезли, выкарабкались из последних сил, чтобы теперь сказать, наконец, себе, что любая вершина по силам, если видеть перед собой только небо…
– Здесь совсем мало места, – говорит Юля, озираясь вокруг. – Точно так же, как и на вершине твоей Пирамиды.
– Там полно места, – говорю я, – только негде сесть. Все время нужно идти, двигаться…
– Но куда? С вершины ведь только один путь – вниз…
– Нет: вперед!..
– Но как можно не видеть, не чувствовать всей красоты этого феномена? – возмущаюсь я. – Преображение Иисуса – это ведь приглашение в Его дом: заходи, сними на пороге запыленные сандалии, сбрось измученные одежды повседневности, оторви глаза от земли и взгляни на небо… Заходи же!.. Смелее!..
– Не так-то просто стать Богом, – говорит Юлия, – для этого нужно…
– Бог так устроил нас, – говорю я, – что мы не можем без него обойтись.
Край земли! Здесь кажется, что мир вымер.
– А знаешь, – говорит Юлия потом, – Цюрих и на этот раз, уже шестой год подряд, признан самым лучшим городом на земле для работы и жизни. Там что – живут все продвинутые и преображенные?
– В Цюрихе наша Пирамида уже выстроена наполовину.
– Как так выстроена? – удивляется Юлия.
– Так, – говорю я, – там старики умирают счастливыми.
– И в Канаде, говорят, тоже…
– И в Канаде, и в Штатах, и… Кстати, в Штатах идеи Пирамиды уже вошли в школьные учебники… Правда, этот кризис здорово все подпортил…
Когда однажды дождливая погода обрекла нас на затворничество, мы целую неделю не выходили из дома. Это было не в Цюрихе, не в Париже, не в Риме… И даже не в Антананариву. Какое-то заброшенное и забытое Богом селеньице в три ветхие хибары на краю земли. Но лучшего места на Земле я не помню…
А сюда мы рвались, как никуда прежде. В начале мая здесь особенно хорошо, хотя зимы в Давосе нам тоже нравились. Был, как сказано, май, воздух был наполнен прохладой, все утопало в густой зелени, стекающей по склонам швейцарских Альп, и тишина пронизывала душу до слез. Тишина была такая, что слышно было, как распускаются эдельвейсы. Смешно было даже думать, что нужно куда-то бежать, от кого-то скрываться… Мы ведь никому ничего плохого не сделали, я предложил миру новый, как мне казалось, новый стиль жизни, где каждый в состоянии стать счастливым, жить долго, может быть, даже вечно, если укротить свои прихоти, подчиниться каким-то там новым законам сосуществования, хотя эти законы и придуманы много тысяч лет тому назад… Что в этом плохого? Ровным счетом – ничего. Но вот этот-то новый стиль стал теснить старые привычки, ломать прогнившие опоры, рушить устои… Люд встрепенулся, ожил… Оказалось, что новое-то как раз и не всем по нутру. Отсюда – преследования.
