— Я сейчас вернусь, — сказал Мурад, поднимаясь.
— Мне представляется, что существует третья гипотеза, — заметил Камель.
— Какая?
— Когда власть продолжает проводить по-настоящему социалистическую политику.
— Это чисто умозрительный, немыслимый вариант, голая теория и школярство. В действительности же мелкий буржуа, как бы далеко он ни зашел, не в силах переступить определенной черты, так как в противном случае ему придется отречься от самого себя. Вот тут-то и наступает момент для нашего вмешательства.
Рыжий даже присвистнул от восхищения. Мортед склонился к нему:
— Понимаешь, товарищ? Это тебе не какой-нибудь там мутный популизм, это диалектика. Мы хотим сделать народ счастливым, но по-настоящему. Вот почему мы трудимся во имя того, чтобы создать бесклассовое общество.
— Если понадобится, то и с помощью пинка под зад, — сказал Рашид.
Вернувшийся Мурад увидел, как Рыжий скорчился от смеха на своем стуле:
— Ха-ха! Пинком под зад…
— Ну что? — спросил Камель.
— Звонил, никого не застал — ни Сержа, ни Амалии. У Буалема нет телефона.
— Буалем все равно ни за что не решится прийти в этот гибельный притон.
Не успел Камель сказать это, как в дверях появилась маленькая, угловатая фигура Буалема, разодетого как на праздник. Со смущенным и в то же время вызывающим видом он пересек зал, стараясь держаться поближе к стенке. Подойдя к ним, он не мог скрыть своего разочарования:
— А где остальные?
— Мы ждем их, — сказал Камель.
Мурад запихивал в пасть псу жареные сардинки.
— Теперь он от тебя не отстанет, — сказал Камель, — будет ждать тебя на аэродроме в Орли — доберется туда раньше тебя.
Балтазар набросился на пса, стегая его салфеткой: «Вон!»
— Оставь его, — сказал Мурад, — он ничего плохого не сделает.
— Это запрещено. По правилам…
— Плевать нам на правила, — прервал его Рыжий.
Пес спрятался под столом, пристроившись у ног смуглого молодого человека.
— Ты ему понравился, — заметил Рыжий, потом повернулся к Мортеду:
— У тебя не найдется случайно работы для моего друга? Его зовут Безработица… потому что у него нет работы.
— Не может найти?
— Он ищет, но это вовсе не значит, что он хочет найти.
Рыжий засмеялся:
— Вообще-то Безработица вроде меня… Не очень любит работать. Но если подвернется хорошая работенка…
Пес встал.
— Лежать, Пабло, — приказал Мурад.
— Его зовут Пабло?
— Да.
— Какое смешное имя. Почему ты его так зовешь?
— Не знаю, морда у него такая, подходящая. Правда, Пабло?
Пес уставился на него своими влажными глазами и втянул живот. Рыжий погладил его против шерсти:
— Что, Пабло, надоела собачья жизнь, а?
И снова засмеялся:
— Пинком под зад…
— Совсем пьяный, — молвила Суад.
— Тебя к телефону, — сказал Балтазар, наклоняясь к Мураду.
Звонила Амалия.
— Это ты, Мурад? Я боялась, что не найду тебя. Прошу извинить нас с Сержем за сегодняшний вечер. Нам надо было просмотреть массу всяких записей и кое-что уточнить. Завтра весь день мне придется бегать по присутственным местам, но вечером я свободна.
Она подождала немного. Мурад молчал.
— Надеюсь, ты не забыл про Зеральду? Заезжай за мной в отель. Я буду ждать тебя начиная с девяти часов, хорошо?
На другой день, проснувшись, Мурад чувствовал себя отдохнувшим. Лихорадка отпустила его, и он спал всю ночь.
То был его последний день в Алжире.
Свой последний день он проведет на улицах города. Это будет его последнее свидание.
— Вам звонила дама, — сказал консьерж, когда Мурад проходил мимо его каморки, — европейка. Я не хотел вас беспокоить. Она просила напомнить вам про Зеральду. Ах, чуть было не забыл вам сказать: похороны завтра.
— Завтра я улетаю рано утром, — сказал Мурад.
— Он был в моем возрасте.
— Ну ты-то старой закалки, — сказал Мурад, — ты всех нас переживешь.
— Вы хотите успокоить меня. Но я-то знаю, что смерть — это как билетная касса в кино. Люди стоят в очереди, и ты вместе с ними. Очередь двигается, глядишь, и твой черед подходит, а потом наступает момент, когда сам ты оказываешься у кассы. Готов к представлению.
На улице лил дождь. Повезло, подумал Мурад. У Алжира под дождем печальный вид, он для этого не создан. Мураду больше было по душе сохранить о нем такое безрадостное воспоминание, ибо, кто знает, не настанет ли спустя годы, которые ему предстоит провести под серыми небесами, еще более сумрачный день, чем другие, и не застанет ли его врасплох? А он не будет к этому готов. Его ждут тоска, страх, стыд, а в недалеком будущем и старость, а старики в тех краях никому не нужны, кроме смерти.
У подъезда нищий уже ел горячий суп, который он налил в солдатский котелок; мяса было много, и свободной рукой он бросал кости Пабло, который ловил их на лету. Увечье у него, конечно, поддельное: за то время, что не менялась повязка, рука уже должна была либо зажить, либо сгнить.
Нищий притягивал к себе Мурада. Он жил здесь уже много месяцев со своей перевязанной рукой и собакой. Если Мурад возвращался поздно вечером, он натыкался на неподвижное тело, лежащее прямо на мостовой; если выходил рано утром, его встречал холодный, чуть ли не ненавидящий взгляд нищего, его враждебное молчание. Смена времен года, войны, свадьбы, шумные процессии которых, утопающие в цветах, проплывали мимо него в конце каждой недели, сопровождаемые торжествующими криками женщин и автомобильными гудками, смерти — все это не вызывало у нищего ни малейшего интереса.
Дождь яростно хлестал по мостовой. Струйки воды, стекавшие по проезжей части, добирались и до нищего и, обогнув, бежали дальше, оставляя следы на его старом пальто, — нищий не шевелился и не думал вставать, не пытался укрыться под арками, в двух шагах от этого места. Он здесь не для того, чтобы укрываться: на то он и нищий, чтобы служить укором, выполняя священную миссию, то есть давая почувствовать другим истинную цену их счастья.
Однако и у него была своя отрада, эмблемой которой служила его повязка. Другим могла наскучить привычная радость их счастья, они порою уже не сознавали отпущенную им милость небес — пост министра, генерального директора, второго секретаря посольства, привратника или сезонного рабочего.
Но, по правде говоря, роль нищего была еще более тонкой, ибо, напоминая счастливцам об их счастье, он в то же время заставляет их осознать меру своего закабаления. Стоит счастливцам наткнуться на его тело, распростертое в пыли, как их начинают тяготить квартиры, жены, увешанные золотом, внушительные «мерседесы», дачи на берегу моря, являя им образ опутавших их цепей. Они цепляются за эти игрушки, подобно тому как утопающий хватается за соломинку. У нищего ничего этого нет, но живет он под тем же солнцем, что и они, располагается напротив их облицованных голубой мозаикой вилл на высотах Гидры. Полная нищета дает ему полную свободу.
Нищий даже не взглянул на Мурада. Капли дождя струились по его морщинистому лицу. Возле рта они делали поворот, стекая на бороду или следуя изгибу губ. Нищий пальцем не пошевелил, чтобы стряхнуть их.
Мурад раздумывал, как ему быть: положить динар в руку нищего или, как всегда, сделать вид, будто не замечает его. Он достал монету и бросил наугад в сторону пальто. Нищий поднял на Мурада свои холодные глаза, затем, не торопясь, поднял монету.
Мурад не уставал восхищаться нищим: представление и на этот раз прошло удачно. Прекрасный он актер и притом никогда ничего не говорит… Ведь молчание его красноречиво: «Счастливые люди, взгляните на меня и подайте милостыню. Вы не прогадаете в любом случае: если вы верующие, то даете в долг всевышнему, самому платежеспособному должнику, он вам воздаст сторицею. Если же нет, то сумейте оценить меня по достоинству, ведь я являю собой оборотную, мученическую сторону вашего счастья: без меня вы забыли бы о том, что счастливы!»
Мурад торопливо пошел прочь. Он знал, что жесткий взгляд старика провожает его. Обернулся он как раз в тот момент, когда нищий в ярости ударил пса по спине палкой, которую прятал под полой пальто.
Под дождем Алжир всегда выглядит необычно, однако не мог же ливень до такой степени изменить привычную декорацию. Мурад открывал для себя город, оказывается, прежде он его не знал. Узкие улицы, казалось, играли в прятки с морем, которое то появлялось, то исчезало вовсе неожиданно. На улицах было пустынно: прохожие, укрывшись в дверных проемах или под навесом, смотрели, как падает дождь.
Мурад бродил целый день. К вечеру он вернулся, совсем выбившись из сил.
— Вам просили передать это, — сказал консьерж.
Мурад узнал почерк Амалии.
«Вот уже два дня я бегаю за вашими чиновниками. Они неуловимы и перегружены. У них то совещание, то командировка, то вызов к министру. Такое долго не выдержать. Им грозит инфаркт или депрессия. Вам следовало бы поберечь их.
