За два часа он обошел и осмотрел всю округу, определил места, с которых лучше всего просматривался дом Тавернье, и пути возможного отхода с поля боя. В том, что схватка произойдет, он, зная Видалеса, почти не сомневался, как не сомневался и в том, что она разыграется именно здесь. Затевать покушение в центре города, где работал Тавернье, было чистым безумием, зато тихий район, где мало полицейских и много проходных дворов, годился для расправы как нельзя лучше. Найдя задворки поглуше, Коршакевич влез по пожарной лестнице на крышу одного из домов и с нее осмотрел окрестность, выбирая взглядом точки, где мог бы расположиться снайпер. К своему облегчению, он обнаружил, что единственным подходящим местом для этого являлся все тот же ремонтируемый дом. Прочие дома по той же стороне улицы явно тщательно запирались и были снабжены домофонами, так что посторонние не могли туда проникнуть, а здания в глубине квартала были попросту недостаточно высоки, и с их крыш и чердаков дом Тавернье не просматривался.
Коршакевич увидел с крыши, что из подворотни начали выходить рабочие, уже переодевшиеся в обычную одежду. Он спустился во двор и быстрым шагом направился к своей наблюдательной позиции. Войдя во двор, он огляделся, подошел к окну на первом этаже, подпрыгнул и уцепился руками за нижний край окна. Подтянувшись, он круговым движением гимнаста, упражняющегося на коне, легко перенес свое тело в комнату. Пустота помещений многократно увеличивала громкость каждого звука — ему казалось, что хруст засохших комочков раствора под его ногами разносится по всему дому. Он сунул руку в сумку, которую прихватил с собой, из гостиницы, нащупал там «беретту» и снял ее с предохранителя. Кроме пистолета в сумке были куртка, свитер и пара плиток шоколада, позволявшего одновременно и отогнать сон, и подкрепиться. Стараясь ступать бесшумно, он медленно, комната за комнатой, обошел все этажи здания, дабы убедиться в том, что его никто не опередил, а затем по лесенке поднялся к чердачному люку. Люк оказался не заперт; на чердаке Коршакевич выбрал слуховое окно, расположенное прямо напротив входа в дом Тавернье, и стал сооружать около него нечто вроде звериной лежки из досок, листов фанеры и всякого тряпья, в изобилии разбросанного на чердаке. Закончив эту работу, он поудобнее расположился на своем не слишком привлекательном ложе и стал наблюдать. Вскоре в жемчужно-сером «Пежо» приехал с работы Тавернье; нагруженный покупками, он с трудом запер машину и скрылся в доме. После этого один за другим потянулись часы, начисто лишенные каких-либо отличительных черт. Стало смеркаться, вдоль улочки зажглись фонари; стемнело, и брусчатка мостовой отливала мягким блеском в лучах фонарей и в свете, струившемся из окон. Шум автомобильного мотора раздавался очень редко, и почти все автомобили парковались около близлежащих домов либо въезжали во дворики. Коршакевич продолжал неподвижно лежать у слухового окна. Небо побледнело, звезды начали гаснуть, в кронах каштанов завозились птицы; лежавшего все так же неподвижно Коршакевича познабливало от влажного утреннего холодка. Мало-помалу совсем рассвело, но город оставался тих и неподвижен. Мягкая дымка приглушала все краски, и мостовая потемнела от росы. Когда под лучами взошедшего солнца на крышах, оконных стеклах и влажной листве заиграли блики, Коршакевич зевнул, сбросил с себя тряпье и начал пробираться к выходу: работа на стройках в Париже начинается рано. Посмотрев в окно на третьем этаже, он увидел, что Тавернье вышел из дома и направляется к машине; из окна второго этажа он успел заметить лишь корму удаляющегося «Пежо». Спрыгнув с первого этажа во двор, он через подворотню вышел на улицу, где жил Тавернье, и быстро обвел ее взглядом из конца в конец. Улица шла под уклон; в верхнем ее конце Коршакевич заметил группу мужчин — видимо, это шли на работу португальцы. В нижнем конце на самом перекрестке находился бар, который сейчас как раз открывался — пожилой седоголовый хозяин распахивал железные ставни. Из бара улица просматривалась насквозь, особенно если сесть напротив двери — ее в такую жару, конечно, оставят открытой. Впрочем, пока Коршакевич не торопясь спускался по улочке к бару, хозяин успел натянуть над тротуаром маркизы и расставить в их тени легкие столики и стулья, на один из которых Коршакевич и уселся. Он попросил кофе, булочек с маслом, утреннюю газету и приготовился снова ждать. Если бы его спросили, сколько он намеревается ждать, он вряд ли смог бы дать вразумительный ответ: ощущение опасности бродило в его крови, и пока это ощущение сохранялось, он не чувствовал времени. В полудреме оглядывая улицу поверх газеты, он отметил, что у дома Тавернье появились какие-то праздношатающиеся типы в штатском — несомненно, переодетые полицейские. Это было и хорошо, и плохо: сам дом Тавернье теперь находился под прикрытием, зато становилось труднее предсказать, где состоится покушение. Люди Видалеса не такие дураки, чтобы не распознать полицейских, значит, просто подкарауливать его на улице или в доме напротив они не станут. Наиболее вероятным становился другой вариант: слежка за автомобилем, которой Тавернье, разумеется, не заметит, и в удобный момент: — автоматная очередь из проезжающей машины. Вряд ли полиция обеспечит Тавернье еще и прикрытие его автомобиля, но если даже она это и сделает> люди Видалеса при благоприятных условиях не постесняются разделаться заодно и с прикрытием.
Вдруг Коршакевич вздрогнул: он увидел лица людей, сидевших в красном джипе «Тойота», спускавшемся вниз по улице к перекрестку. На миг ему показалось, будто он очутился в тукуманской столице; в следующий миг он понял, что мимо него проезжают те самые люди, встречи с которыми он искал. Эти оливковые скуластые лица в темных очках, своей невозмутимостью напоминающие каких-то индейских идолов, не могли появиться здесь по простому совпадению. К тому же Коршакевич мог поклясться, что человека в сером с металлическим отливом костюме, сидевшего рядом с шофером, ему приходилось видеть в Тукумане. «Тойота» поверну-, ла на перекрестке и на следующем повороте скрылась за углом. Коршакевич подумал, что надо бы позвонить Тавернье и предложить ему свои услуги в качестве бесплатного охранника — тогда не придется покупать машину и пасти его по всей Франции. Впрочем, позвонить следовало исключительно для очистки совести — Коршакевич не сомневался в том, что Тавернье с его дурацкой щепетильностью отвергнет такое предложение. Собравшись тяжело вздохнуть, Коршакевич внезапно так и замер на вдохе: он увидел, как «Тойота», появившись с другой стороны, неторопливо подкатывает к бару и припарковывается рядом с ним. Чавкнула дверца — один из сидевших в джипе вышел и направился в бар, а за стеклом «Тойоты» можно было разглядеть головы трех человек, оставшихся внутри. Пройдя к стойке, оливковый метис в темных очках спросил себе рюмку «Перно» и расположился на табурете таким образом, чтобы видеть в дверном проеме улицу и дом Тавернье: Коршакевич проследил за его действиями через затененное маркизой оконное стекло. Снова потянулось время ожидания. Теперь Коршакевич чувствовал себя спокойно: как всякий военный, он любил ясность ситуаций. Примерно через полтора часа наблюдатели заметили, что к дому Тавернье подъехал серый «Пежо» — видимо, журналист решил пообедать в семейном кругу. Коршаке-вич зашел в бар, подошел к стойке и попросил еще кофе и новую газету. Пока хозяин готовил кофе, Коршакевич успел завязать с ним неспешную беседу о ценах на квартиры в этом районе Парижа — вполголоса, но так, чтобы слышал метис, сидевший на табурете. Пусть лучше люди Видалеса принимают его за праздношатающегося приезжего, задумавшего обосноваться в Париже, чем за полицейского. Хозяин, страдавший от недостатка общения, охотно вступил в разговор. За свою полную приключений жизнь Коршакевич в совершенстве обучился искусству изображать интерес к речам собеседника, . врать не задумываясь и сколь угодно долго поддерживать течение даже самой пустопорожней беседы. Примерно через полчаса он краем глаза заметил, что метис уже не прислушивается к их репликам, однако не перестал рассказывать хозяину о том, чем он намерен заняться в Париже. Тот одобрительно кивал головой, а Коршакевич поглядывал в зеркало, висевшее на стене за его спиной. Он увидел, что «Пежо» Тавернье отъезжает от дома и направляется вниз по улице в сторону перекрестка. Донесся звук открываемых дверей «Тойоты». Левая рука Корша-кевича незаметно скользнула в сумку, свисавшую с его левого плеча, и нащупала там рукоятку «берет-ты». В зеркале было видно, что машина, припаркованная чуть поодаль от дома Тавернье, также отъехала от тротуара, но с явным опозданием. Метис поставил рюмку на стойку, соскочил с табурета и сунул руку во внутренний карман пиджака. В зеркале мелькнула фигура человека в сером костюме. В правой руке, свисавшей вдоль туловища, он держал дулом вниз автомат Калашникова с укороченным стволом. Человек уверенной походкой направлялся к центру перекрестка, наперерез уже поворачивавшему автомобилю Тавернье. В глубине зеркала возник и второй террорист. Метис, сидевший в баре, выхватил пистолет и ринулся к выходу. В помещении раздался хлопок, словно откупорили банку с пивом. Фигура в дверном проеме замерла, затем вся обмякла, ссутулилась и, привалившись боком к дверному косяку, медленно сползла на пол. Так падают люди, убитые наповал, и Коршакевич больше не принимал этого террориста в расчет. Он извлек «беретту» из сумки, сквозь днище которой стрелял, швырнул сумку на ближайший столик и, перескочив через ноги мертвеца, оказался на тротуаре. Киллеры не заметили того, что произошло в баре: они уже вышли на середину перекрестка и целились из автоматов в машину Тавернье. Журналист резко крутанул руль, увидев перед собой двух человек с оружием на изготовку, колеса взвизгнули, и «Пежо» вынесло на тротуар. В результате очередь, выпущенная человеком в сером костюме, впустую хлестнула по стене дома, выбив из нее целую полосу искр. Машина Тавернье со скрежетом и звоном врезалась в ствол каштана, но дать еще хотя бы одну очередь нападавшим было уже не суждено. Тавернье увидел, как голова франта в сером костюме вдруг резко мотнулась в сторону, словно от пощечины, очки слетели, автомат выпал из рук и с лязгом заскользил по брусчатке, а сам террорист, завертевшись на одном месте, рухнул затем на мостовую, весь перекрученный, как сломанная кукла. Второй террорист выронил оружие, медленно осел на колени, словно опустевший мешок, и мягко повалился на бок. Его подобранные к животу ноги конвульсивно распрямились, и он затих. Мотор «Тойоты» взревел, но шоферу не удалось скрыться с места происшествия — Коршакевич всадил ему две пули в лицо сквозь ветровое стекло, которое ливнем осколков осыпалось на труп, вжавшийся в угол между сиденьем и дверцей. Секунд за двадцать все было кончено, и когда «Рено» с полицейскими в штатском затормозил у перекрестка, где валялись убитые, Коршакевич уже исчез в сумраке бара. Подхватив со столика свою сумку, он ворвался за стойку и направил ствол «беретты» бармену между глаз. У того отвисла челюсть. «Веди через черный ход, живо!» — рявкнул Коршакевич. Бармен, приученный телевидением и кино к разным ужасам, не заставил себя уговаривать и затрусил по коридорчикам мимо кухни, кладовой и холодильников. Когда впереди замаячила открытая дверь -на улицу, Коршакевич оттолкнул бармена к стене и мимо него выскочил в сияние летнего дня. При утренней рекогносцировке он выяснил, что неподалеку от того места, где он сейчас находился, располагалась станция метро. Прежде чем направиться туда, Коршакевич поднял с асфальта пустую банку из-под пива, скрутил ее в подобие жгута, захлопнул дверь, накинул -засов на дверную скобу и вставил в скобу скрученную пивную банку. Наглухо отделив себя таким образом от погони, он не торопясь зашагал к метро. Ему предстояло заехать в «Серебряный лев», рассчитаться, забрать вещи и перебраться на квартиру, адрес которой ему еще в Анголе дал Жорж Вальдес.
