А тот слушал и ревел в голос – очень смерти боялся, боли не терпел, от капли крови в обморок падал. Любили над ним в отряде поиздеваться, хуже клоуна был. Как сказал ему однажды Гнилов: «Не знаю, как будем жить, когда сдохнешь». Говорили, смеялись, но и побаивались. Было в нем что-то жуткое, затягивающее в себя, как в воронку… Как глянет своими бельмами – и не спишь потом целую ночь. Почтальоном его звали не только за напоминающее почтовую сумку вывалившееся брюхо, но и за обыкновение приносить неведомо откуда взятые новости, нередко очень для всех значимые. Например, он первым сообщил, что зоны от ментов передают юристам. В позапрошлом году комета к Земле летела, но остановилась и зависла прямо над «Ветерком», и опять Почтальон рассказал о ней, когда ее еще близко не было. Не хотелось Почтальону верить, но жизнь заставляла. И по тому, как торопился к ним Почтальон, было ясно, что несет он какую-то очень важную новость. Уже два раза упал, и братья Стыловы поспорили на две сигареты: упадет в третий раз или нет…
Чтобы не падал, сзади его поддерживал Слепой, но поддержкой он был ненадежной, потому как самый хитрый человек в отряде был этот Слепой. Хотя свои пять лет получил за переход улицы на зеленый свет. Выбирал под светофором дам с формами и просил перевести на другую сторону. Пока барышня его вела, залезал ей в сумочку, а если там ничего не находил, в качестве компенсации хватал бедную женщину за ближайшую грудь.
«Нашшупался всласть», – сладко улыбаясь, и протирая очки с зелеными стеклами, вспоминал он то счастливое время.
Пробовали те очки надевать, когда Слепой спал, и сами слепли – настолько беспросветные были в них стекла, а Слепой и через них видел! Любили и умели симулировать разнообразные хвори обиженные, но как Слепой – никто. Даже окулисты из медкомиссии верили. Конечно, когда он в отряде на своих больно натыкался, было неприятно, но все понимали, что нельзя человеку форму терять. Это как если бы к немцам человек в плен попал и они его по-немецки спрашивают: «Ты по-нашему понимаешь?» – а тот мотает головой в ответ, а сам в Германии родился и детство там провел – конечно, ему легче в плену будет.
Слепой поддерживал Почтальона, а Почтальон водил по зоне Слепого, чтобы тот высматривал, где что плохо лежит.
В третий раз Почтальон все-таки упал, но не на подходе, а уже в кругу своих, чуть не придавив при этом зазевавшегося Шиша, и братья заспорили, кто кому должен две сигареты.
Пока Почтальон лежал живой грудой на земле, Слепой ткнул ногой пустую банку из-под сгущенки и обиженно отвернулся. Поворочавшись, кряхтя, Почтальон встал на свои вывороченные колени и, вытерев ладонью с одутловатого лица полосы грязного пота, хрипло выдохнул:
– Конец света!
Хотя разговоры об этом неминуемом и скором событии ходили давно, Почтальону в первый момент не поверили, но спустя минуту или чуть больше поверить пришлось. Даже Хомяк, даже такой прямолинейный человек, как Прямокишкин, который и не пытался проникнуть в извивы эсхатологической науки, даже он начал верить, потому что в тот самый момент свет померк так, что сделалось, как ночью, темно, а ведь до ночи было еще далеко. И все разом взглянули на небо – с досадой и раздражением взглянули, потому что, ну в самом деле, нельзя же так, когда же наконец пойдет этот снег, или дождь, или что там еще на небе есть?!
И вот, как только они это подумали (обиженные вспоминали потом и дружно утверждали, что думали в тот момент именно об этом), с низкого, как потолок в бараке, неба стали вылетать и падать на землю листы писчей бумаги формата А-4. Ветер тут же их подхватил, закрутил в воронку, поднял, дразня, повыше, а потом сыпанул вниз, словно призывая: «Ловите, неугодники!»
За годы жизни в зоне обиженные растеряли многое из того, что человек приобрел в процессе эволюции и в результате многих революций – социальных и культурных, но хватательный рефлекс с ними всегда был, и если что само в руки шло (а тем более с неба падало), не могло оставаться ими не схваченным. Чушки хватали листки, когда те не успевали еще земли коснуться, и с первого взгляда на них становилось ясно, что это не просто бумага, потому что они были исписаны ровным, с необычным наклоном в левую сторону почерком, но никто тогда не пытался прочесть хотя бы слово – темно было, да и некогда, и никто не мог даже предположить, что с ними, обиженными, в письменном виде говорит Бог…
Про Челубеева раньше говорили: «Хозяин метлой метет, базар в любую сторону поворачивает». Может, и теперь так говорят, но скорей по привычке. Всякая поговорка, прежде чем сгинуть навсегда, некоторое время еще в воздухе болтается, вызывая недоумение своей бессмысленностью.
Не Хозяин, нет, не Хозяин…
Челубеев это окончательно понял, когда Зуйков около своей церкви неугодника убил. Да убил он его, убил, для Челубеева это не было вопросом! И раскрутить это дело не составляло труда, испорченные сами вызывались давать показания, хотя, конечно, показаниям их грош цена: сначала наплетут с три короба, а потом от своих слов откажутся, но все равно – можно было раскрутить… И нужно! Этот Зуйков для Челубеева как заноза в правой ладони, с того самого момента, когда на плацу при общем построении на колени перед монахами бухнулся. Перед монахами на колени, а ему Хозяину – в морду фактически плюнул… «Вот и поквитаемся!» – обрадовался Челубеев, когда об убийстве ему доложили, и уже из своего кресла поднялся, чтобы на место происшествия направиться, когда начальник К-ского УИНа по фамилии Частик позвонил и вместо сухого «Здравия желаю» радостное «Христос воскрес!» в трубку прокричал.
На пасху дело было, говорили потом, что неугодник прямиком в рай полетел, мол, всякий, кто на пасху окочурится, транзитом туда отправляется – смех! Конечно, не мог он начальнику сказать, что про все это думает, но и принципам своим изменять не собирался и сдержанно в ответ поприветствовал:
– И вам здравия.
Но понял тогда – не отдаст начальник Зуйкова. Потому что свой, православный, а православный убить не может…
Да еще как убьет!
И убил.
Но потом даже был рад, что не дал делу хода. Получалось, чужими руками отомстил бы, а Челубеев хотел непременно сделать это сам.
Сам!
Срока в зоне большие, торопиться некуда. Такой случай может представиться, и представится, обязательно представится…
Как всякий руководитель советской закалки, Марат Марксэнович обладал изрядной толикой коварства, но если бы один Зуйков ему противостоял. Это он, Челубеев, был здесь один, и ввиду разницы сил и возможностей был вынужден перейти к тактике партизанских действий. Так, с наступлением морозов он начал осуществлять секретную операцию под кодовым названием «Большой взрыв». Когда неугодники стали вывозить трактором мороженое дерьмо и складировать его на берегу речки Неверки, многие недоумевали и даже с вопросами обращались: зачем, мол, это делается, с какой целью? На подобное любопытство подчиненных у хорошего начальника есть ответ: «Так надо». Скажешь построже, и вопросов больше нет. А дело заключалось в том, что Неверка течет по К-ской области, встречая на пути только заброшенные деревни – от «Ветерка» к бывшей «Пионерке». Речка ленивая, за зиму лед намерзает толстый и в ледоход забивает плотину прямо под стенами монастыря, да так, что почти каждый год саперы лед рвут. План был прост до гениальности – когда лед на реке встанет, сгарнуть на него бульдозером тонны дерьма и ждать весны, ледохода, когда оно, родимое, отдрейфует и остановится у когда-то родных, а сейчас ненавистных стен. И – получи, фашист, гранату! Нет, не граната это будет, а мина, самая настоящая мина! План операции «Большой взрыв» пришел Челубееву в голову, когда монахи крестили Светку, когда вернулась она домой, как дура, мокрая, нечесаная.
– Ну что, крестили тебя? – Челубеев делал вид, что спокоен, а сам места себе не находил.
– Я сама крестилась, – овечкой кроткой прикинулась. Сама, как же… Окрутили и крестили! Расчетливо, не торопясь, окрутили… Челубеев сразу это почувствовал. Задумчивая сделалась, молчаливая. Стоит вечером у окна и смотрит, стоит и смотрит…
Подсмотрел даже один раз из-за спины: может, видит там что, может, из стоящего напротив общежития личного состава показывают неподходящее? Было же три года назад, показали ребята из охраны кое-что спьяну, Светка пожаловалась, и Челубеев так их потом наказал, что теперь прячутся, увидев у окна Хозяйку. Подсмотрел – нет никого в окнах напротив, а она все стоит и стоит. Предложишь, бывало:
– Свет, давай порубаем?
Молчит – не слышит.
– Свет!
– Что? – Повернет голову, и по глазам понятно, что не только не слышит его, но даже и не видит! Разве это семейная жизнь?
Пытался отвлечь.
– Может, Светик, видик посмотрим? Комедия новая американская «Жареные мертвецы». Ребята смотрели – оборжались.
