В дверь постучался Иванов и принес ботинки.
– Готово.
– Ну вот и хорошо. На сегодня все. Распишитесь и можете быть свободны.
Волков и Гурченко снова раскланялись, прощаясь, а Иванов стоял, переминаясь с ноги на ногу. Дотерпев, пока Волков не закрыл дверь и его шаги не стихли в коридоре, Иванов выпалил:
– Это не те ботинки!
– Как не те?
– На вид те, а не те.
– Иванов, приказываю прийти в себя и объяснить нормальным человеческим языком.
Иванов немного отдышался и начал объяснять, сбиваясь и путаясь:
– На вид это те самые ботинки, с долдомской фабрики. Не отличишь. Только у гроба на нем были точно такие, но другие. Я, извините, проявил инициативу и снял отпечатки с того места, где Волков стоял в почетном карауле у гроба. Те совпадали с подвалом, а сегодняшние не совпадают. Брака на подошве нет. Это другие ботинки!
– Иванов, сколько раз я тебе говорил: нельзя скрывать результаты следствия от начальства! И что теперь с твоими отпечатками следов у гроба? Куда это пришьешь? Любой судья тебя пошлет с такими доказательствами. Доведет тебя такая самодеятельность до того, что сам под следствие попадешь, попомни мои слова!
Гурченко и сам не знал, насколько пророческой окажется эта мысль.
Волков ушел от Гурченко удивленный. Они даже не посмотрели распечатки разговоров по мобильной связи – это не помещалось в голове! Было досадно, что сам подсказал этому дебилу на свою голову. С ботинками фокус вроде бы удался, судя по виду лейтенанта Иванова, когда он принес ботинки обратно. Волков сразу приметил, что ботинки, которые принесла теща с распродажи, и ботинки в дорогом московском магазине – близнецы-братья. Разница была только в подметке. Поскольку, кроме ментов, на подошвы никто смотреть не будет, все остальные подтвердят, что он был в тех же ботинках, а следы не его.
Единственное, чего не знал Волков, – любовь к чистоте подвела его. На кладбище месить майскую грязь он надел те ботинки, которые все равно собирался выбрасывать на бесконечной помойке, называемой Москвой. Волков знал: выбросить там надежнее, чем сжечь, никто никогда не найдет.
Из милиции Волков сразу направился в больницу. Чешуев донес, что Максимов очнулся. Волков не хотел, чтобы Максимов наболтал чего-нибудь лишнего. Больница пустовала. Все постарались выздороветь в эти майские дни. Оставшихся было мало, лежали они тихо, в разных палатах и особенно никого не беспокоили. Волков шел по пустой больнице и удивлялся, куда подевался народ: и врачи, и больные, и посетители.
В залитой солнцем палате лежал Максимов в окружении капельниц, трубок и каких-то мигавших приборов.
– Это ты! – радостно воскликнул Максимов. Он дышал неровно и говорил отрывистыми фразами. – Как я рад.
– Пришел проведать, мне сказали, ты очнулся.
– Это здорово. Я все понял. Мы здесь одни?
– Никого нет, я проверял. Можешь говорить, но помни, чему меня в академии КГБ учили, – и стены слушают.
– Ты не волнуйся. Я так рад. Так это ты? Из-за меня. Скажи честно. Ведь за два часа ты же никого не нашел бы. Скажи правду. Сам, ради меня. Я так тебе благодарен. Ты настоящий герой. Таких теперь нет.
– Не болтай. Велико дело.
– Нет, не скажи. Я в Афгане скольких убил – и ничего. А тут волновался. Особенно, когда твои дружки бензина пожалели. Я чуть не поседел.
Глядя на седого Максимова, Волков отечески улыбался, хотя и поглядывал за дверь, не слышно ли кого-нибудь. Но стояла мертвая тишина.
– Ты, Волков, не бойся. Я, видно, долго не протяну. Скоро все с собой унесу. Так что со мной, как в могиле, – попытался пошутить Максимов.
– Ничего, подлечим, будешь еще в футбол играть.
– Да ты меня не утешай. Я ведь знаю. Ты его сразу, с первой. Ты же не хуже меня стреляешь.
– Да уж, нас научили не хуже вашего.
– Ну и хорошо – не мучился. Господь с ним. Редкая сволочь был. Теперь о покойнике только хорошо.
– Ты отдыхай, поправляйся. Если нужно что – Чешуева зови, он мне все передаст.
– А таджиков не поймали? Я все боялся, им бензина не хватит.
– Куда ментам поймать! Ты слышал хоть раз, чтобы по плану «перехват» кого-нибудь поймали?
Максимов отрицательно покачал головой.
– Вот и опять не поймали. Забудь. Сил набирайся и выздоравливай.
– Спасибо, что зашел. Мне и вправду лучше стало.
– Пока. И помни: как только чего надо, любая мелочь, – зови Чешуева.
– Я его в ту ночь видел.
– Чешуева? А он тебя?
– Вроде нет. Он странный какой-то был – пьяный, что ли. Качало его из стороны в сторону.
Держать на крючке Чешуева – это одно дело, но если Чешуев все знает, то неизвестно, кто кого будет держать на крючке. Волков хотел попросить Чешуева ускорить прохождение земного пути Максимовым-старшим, а теперь задумался. Если анестезиолога вызывали в милицию, то что он наплел там? Или еще вызовут? Тепло попрощавшись с Максимовым, Волков снова погрузился в тяжелые мысли.
Гурченко с Ивановым были завалены распечатками телефонных разговоров Покровска. В ночь перед убийством все говорили со всеми. Все подозреваемые говорили между собой.
Зазвонил городской телефон. Хозяин кабинета взял трубку.
– Гурченко слушает.
– Это Шварц из Саратова.
– Слушаю вас, Арнольд Иванович.
– Я забыл вам одну вещь сказать. Вы говорили, вспомните что-нибудь, позвоните. Вот я и звоню. Волков под утро вернулся в город. Я видел его «Волгу» на рассвете.
– Когда, не помните?
– Когда луна покидала земную полутень. Это получается 5 часов 17 минут по московскому времени.
– Спасибо вам, Арнольд Иванович.
– Как расследование?
– Продвигается.
– Сколько мне еще в Саратове сидеть?
– Да уж посидите пока. Там уж на Волге жара, поди?
– Загораем.
– Ну и чудесно, всего доброго!
– До свидания.
Хитрый Шварц, начитавшись детективов, знал, что верить никому нельзя, и поэтому назвал не тот город, откуда звонил. Шварц сидел не на солнечном волжском берегу, а в дождливом и холодном Санкт-Петербурге у тетки.
– Ну, Иванов, посмотри, кто у нас звонил в 5:17.
– В 5:17 никто, зато в 5:16 звонил Максимов Волкову.
– Вот теперь вся картина сходится!
– Не вся, товарищ подполковник. Я еще не доложил вам про пулю.
И Иванов рассказал про свою поездку в Мнимовск.
– Да, Иванов, подкинул ты задачку. Помнишь ведь, Бездриско у нас – главный подозреваемый. Он был на месте преступления. Может, корректировал огонь. Или давал знак тому, кто сидел в подвале. Просто заговор какой-то в городе.
Иванов, услышавший одобрительные слова начальства вместо привычной ругани, достал трубку и молча начал набивать ее табаком. Потом с задумчивым видом раскурил трубку. После поездки в Мнимовск Иванов бросил курить дешевые и вонючие сигареты. Как настоящий сыщик, какой-нибудь Холмс или Мегрэ, он перешел на трубку. Теперь в покровском ОВД вкусно пахло голландским трубочным табаком. На всем этаже.
В дверь постучали.
– Да-да, – ответил хозяин кабинета.
Вошла практикантка Люся. Лейтенант Иванов захлебнулся дымом. Гурченко любезно предложил ей сесть.
– Иванов, иди покури, не смущай девушку своей трубкой.
Когда дверь за растерянным Ивановым захлопнулась, Гурченко спросил:
– Что-нибудь новое в медицине?
– Я знаю, кто убил Потерянова.
– Люся, два раза одно убийство не раскрывала даже мисс Марпл у Агаты Кристи. Кстати, могу показать заключение московского Института травматологии. Вот, пожалуйста, у Потерянова были ранения, несовместимые с жизнью. Приезжали московские врачи, бог знает сколько денег потратили на экспертизу – и вот вам результат.
– Но я ведь сама видела, что Денисов ничего не предпринимал. Видела отношение к больному!
– Отношение к делу не пришьешь. У Денисова не один Потерянов на счету. У него полкладбища на шестьдесят третьем километре.
– Бог с ним, с Денисовым, я по другому поводу пришла. Сегодня в одиннадцать часов, – перешла на официальный тон Люся Белова, – в больницу пришел Волков.
Гурченко прикинул по времени. Получалось, что сразу от него Волков поехал в больницу.
– Я была в ординаторской. Там в реанимационной палате фанерная перегородка, на вид как сплошная стена, но все слышно. Я спала на диване после ночной смены и услышала, как говорили Волков и Максимов. Должен был стрелять в Потерянова Максимов, но ему стало плохо, и стрелял сам Волков.
– Они так и сказали?
– Примерно так, я только проснулась.
– Кто говорил: Волков или Максимов?
– Оба.
Гурченко почему-то изменил свое отношение к Люсе. Сейчас он смотрел на нее, как смотрит старый коллекционер на редкую красивую вещь. Чувство, знакомое только коллекционерам, овладело Иваном: он хотел сохранить эту сказочную красоту. Причем не для себя. Он прекрасно понимал, что Волкову продырявить эту прекрасную головку ничего не стоит. Какого-то плана действий он еще не выработал, поэтому начал с того, с чего начал бы любой мужчина, – с логики.
