— Ну, Валька, что еще скажешь?
— Хм, черт побери, дело, знаешь ли, такое, что… В общем, я стал о тебе иначе думать.
— Интересно…
— Да я, видишь ли, считал, что ты страшно рассудочный парень, уж очень у тебя все правильно получается, а оказывается, и у тебя порывы бывают. Я, знаешь ли, просто обрадовался.
Антон не отвечал, он сидел обняв колени и смотрел на рдевшие угли.
— Ты что молчишь?
— Я это уже слышал, и не раз… машина, робот, рассудочный. Так вот, я хочу спросить: я что, выгадываю что-нибудь для себя? Карьеру делаю?
Валька задумался. Нет, тут, пожалуй, тепленьким местечком не пахнет. Что же — к звездам?..
— А наверно, так чертовски трудно жить, а? — ответил он вопросом.
— Как так?
— Ну… правильно, все как надо.
— А Кирилл, по-твоему, правильно живет?
— Кирилл? Да, я думаю.
— А может он иначе? Молчание.
— Наверно, нет, — подумав, ответил Валька.
— Значит, ему было бы трудно жить неправильно. Без большой цели.
Валька помолчал.
— Хм, здорово! Понимаю. А у тебя тоже есть большая цель?
— Есть.
— Какая?
Антон долго не отвечал.
— Чтобы все люди были людьми! — наконец с силой произнес он.
Такие, как Антон, раскрываются крайне редко, и Валька почувствовал необычность минуты, хотя и не совсем понял слова Антона. Он уважительно сказал:
— А я-то думал, почему ты с Балтийского завода на философский пошел, а не в кораблестроительный…
— Эй, вы! Ложитесь! — крикнули им.
Они пошли в сарайчик. Тихая ночь опустилась на лес, холм, неподвижное озеро. Все кругом уснуло…
Назавтра после вечерних занятий стали готовиться к празднику. Прежде всего нужно было побриться. Вообще-то склонность к бритью не входила в число добродетелей самбистов. Возможно, дело было в том, что из пятерых ни один не захватил с собой зеркала, и они (конечно, из врожденной деликатности) не решались беспокоить друг друга обременительной просьбой: побрей, дескать. Поэтому сейчас лезвия с треском продирали просеки в густых, первозданных зарослях. Обильно лилась кровь, раздавались горестные стоны, но чего не вытерпишь во имя красоты и культуры!
Через полчаса самбисты преобразились: каждый надел рубаху, заранее выстиранную для торжественного случая. По кругу пустили одеколон, и все по очереди щедро трясли флакон над головой до тех пор, пока лес на километр вокруг не наполнился удушливым запахом красной гвоздики. Полностью приведя себя в цивилизованный вид, чистые и благообразные, самбисты уселись ужинать.
— Слушайте, министры, — сказал Антон. — У нас осталось крупы только на завтра. Днем больше, днем меньше — все равно. А сейчас надо идти надолго, тратить энергию. От нашего скудного творога толку не много. Я предлагаю — дополнительно сварить кашу и поесть хоть раз досыта.
Самбистов не нужно было уговаривать. Вмиг был разведен огонь, и через двадцать минут они уже уписывали без меры и ограничения горячую кашу.
— Ну, братцы, — сказал Сергей, отдуваясь и делая попытку вылезти из-за стола, — мой дух играет, и я готов на любые героические подвиги. Я готов даже оптимистически думать о будущем Пильщикова…
Но Женька на этот раз не ответил, он сидел блаженно развалясь и ковырял палочкой в зубах.
Подходя к дому художественных гимнасток, самбисты услышали шум, хохот, пение. Их появление было встречено громким тушем. От огромного костра навстречу им бросились девушки, окружили, завертели, затормошили, забросали упреками за опоздание. Ухватив под руки, их доставили к костру, прямо к нарядно одетой Лизе, которая сидела в окружении подруг. Антон потихоньку сунул пакет Валентину и вытолкнул его вперед.
— Девочки! Диво какое! — не смогла не съехидничать даже в этот высокоторжественный момент Лиза. — А самбисты ведь побрились! Эту жертву надо оценить по достоинству.
Валька похлопал глазами, но затем прочистил горло, подошел к имениннице:
— Э-э-э, представителю самого женственного вида спорта от… хм… представителей самого мужественного вида спорта, — и протянул ей пакет.
Лиза встала, чинно сделала книксен, держась пальцами за юбку, и взяла сверток из его рук. Подружки вмиг разорвали упаковку.
— «Белая сирень»! — вырвался общий вздох. Лиза открыла коробочку, и волшебным кристаллом ослепительно блеснул в свете играющего пламени флакон.
— Валечка! — взвизгнула Лиза. Подскочив к нему, обняла его и чмокнула в щеку.
Ярыгин так и остался стоять столбом, а Лиза опрометью бросилась в толпу смеющихся подруг. Он произнес извечное «хм», после чего по-прежнему пребывал в состоянии отрешенности. К самбистам подошла Мария.
— Ого! Ого-го! — сказал Сергей. — Вот это царица бала!
Стройная, нарядная, красивая, как тот редкий цветок, который однажды раскрывается в свой урочный час, она положила руки на мощные лохматые затылки Женьки и Кирилла и сказала, глядя в глаза Антону:
— Мальчики! Вы почему опоздали? Придется вам праздничный ужин есть одним, мы вас не дождались и поели раньше.
Самбисты оторопело переглянулись.
— Видишь ли, Машенька, — осторожно сказал Антон, — нам в некотором роде некуда будет класть ваш праздничный ужин. Мы, видишь ли, наелись.
— Бросьте вы тут разводить всякие церемонии, — отмахнулась Маша, — ужин ваш, вовсе не обременительный, нам известен. Да чтоб такие герои не смогли поужинать — никогда не поверю!
— Машенька…
— Марш без разговоров! Что мы тут, зря старались, готовили? Кисель земляничный на закуску.
— Ну, братцы, уж если земляничный кисель, тогда надо идти. — Возвращайтесь быстрее, мальчики! — крикнули им вслед девушки. — Нам без вас будет скучно.
Маша рассадила самбистов за столом и отвалила каждому по такой порции, что они жалобными голосами стали просить одну порцию на всех, чтобы не переводить продуктов понапрасну. Мария была неумолима. Тогда, перемигнувшись, самбисты пошли на хитрость.
— Ой, Маша! — закричал Сергей. — Что это у тебя на плите подгорает?
Девушка бросилась к плите, а самбисты, мигом перескочив через скамейки, метнулись в дверь — и были таковы. Один только Валентин, который все еще находился словно в столбняке, остался на месте, и на него обрушился весь гнев Маши.
— Раз так, то ты тут будешь сидеть до тех пор, пока не съешь все, — решила она, всерьез разозлившись.
С приходом самбистов начались танцы. Женя подскочил к Лизе, прищелкнул пятками и подхватил ее на вальс.
— Ах, мальчики, какие вы молодцы! — сказала Лиза. — Мы все так растроганы вашим подарком. Это ведь такая прелесть! Где вы сумели достать?
— Э, пустяки для нас, — ответил польщенный Женька. — Если надо для такой великолепной девушки, мы из-под земли достанем.
Женька был весел и доволен. Энергия так и клокотала в нем, он шутил, хохотал, не пропустил ни одного танца, и его глаза сверкали воодушевлением, отвагой и радостью.
Валентин, который наконец вырвался от Маши, был физически не в состоянии танцевать. Он грустно сидел в темноте, положив руку на футляр аккордеона, и смотрел на танцующих. Он столько мечтал о том, как пройдет этот вечер, а все получается не так, гораздо хуже. Ребята шутят, танцуют, играют в шарады, милая Лиза, красивая, остроумная, все время хохочет, она счастлива своей молодостью, общим вниманием к себе, а он, Валька, сидит тут один, в стороне от всех, пригвожденный к месту чуть ли не ведром земляничного киселя, насильственно влитым в него, и ему хочется плакать…
Тут и нашли его, молчаливого, нахохлившегося, Кирилл с Антоном.
— Валька, ты что? Обкормила тебя Маша, что ли?
Он не отвечал.
— Ну, в чем дело?
— Не троньте меня, ребята. Не весело, ну и не весело. Ничего не поделаешь.
— М-да… Слушай, Валя, сыграй что-нибудь потихоньку.
Валентин отказывался недолго. Он сел на футляр, подумал и заиграл «Полонез» Огинского. Играл он так мрачно, что все сразу затихли и повернулись к нему. Постепенно его обступили в полном молчании. Женька и Лиза подошли последними и стали позади всех. Исполнение «Полонеза» поразило девушку. Она примолкла, вытащила свою руку из Женькиной.
— Вот в чем дело, — тихо сказала она.
Ей припомнились случайные встречи с Валькой на дороге, когда он, заливаясь краской, твердо шагал мимо нее, выдерживая выражение философской сосредоточенности на конопатом лице. Вспомнила его восхищенный, сияющий взгляд, обращенный на нее, вспомнила, как он оторопел от ее сегодняшнего дурашливого поцелуя.
— Ну и Валька, до чего любит похоронные мелодии! — с хохотом произнес Женька. Лиза неприязненно посмотрела на него, а он уже громко кричал: — Валя! Дай мажорного! Душа веселья просит!
Валька глянул в его сторону и резко переменил мелодию, заиграв камаринскую и напевая: «Ах ты, сукин сын, камаринский мужик!» Затем поднялся со своего места, перешел на веранду, и начал подыгрывать девушке, которая сидела за пианино. Женька опять устремился к Лизе, которая согласилась с ним танцевать крайне неохотно. После танца Антон подозвал Женьку:
