— Даже не знаю, понравится ли мне здесь, — Пират, в коем растет неприятное подозрение, нервно озирается.
— Хуже всего стыд, — сообщает ему сэр Стивен. — Его перебарывать. Затем следующий шаг — ну, я говорю как бывалый, хотя вообще-то добрался лишь досюда, переступил через стыд. В данный момент я работаю над упражнением «Природа Свободы» — ну, понимаете, задаюсь вопросом, действительно ли хоть какие-то мои действия были моими или же я всегда выполнял то, чего хотелось Им… вне зависимости от того, во что я верю, изволите ли видеть… Мне для размышления подбросили старую проблемку: Радиоуправление-Вживленное-В-Голову-При-Рождении — видимо, что-то вроде коана. Она меня доводит до полного безумия, истинная клиника. Я склонен считать, что такова и была задача. И кто знает, что дальше? Боже праведный. Этого я, разумеется, не выясню, пока не справлюсь с нынешней… Не хотелось бы, конечно, вас прямо с порога обескураживать…
— Нет-нет, меня другое интересовало… вся эта ваша компашка — это теперь моя, что ли, Группа? Меня сюда назначили?
— Да. И вы уже понимаете, почему?
— Боюсь, что да. — Помимо всего прочего это, в конце концов, люди, убивающие друг друга, — и Пират всегда принадлежал к их числу. — Я надеялся… ох, глупо, но я надеялся на каплю милосердия… но я был в круглосуточной киношке за углом от Гэллахо-Мьюз, на перекрестке с лишней улицей — ее не всегда заметно, потому что она под таким странным углом идет… время у меня было неважное, ядовитое, металлическое время… воняло такой кислятиной, точно дурь пережгли… мне хотелось просто где-то немножко посидеть, а им же все равно, кто ты такой на самом деле, что ты ешь, сколько спишь или с кем… с кем встречаешься…
— Апереткин, да все в порядке, — это Сен-Жюст Блеваут, которого остальные зовут «Сам-Жося», если хочется его переорать: тут случаются такие периоды, когда ничего не помогает, кроме прямого хулиганства.
— Я… просто не могу… то есть, если это правда, тогда, — смешок, который ему больно извлечь из глубины трахеи, — тогда я переметнулся зазря, верно? В смысле, раз я вообще не переметнулся…
Слово дошло до него на правительственном киножурнале. ОТ ПЛАЩА-С-КИНЖАЛОМ ДО ВАЩЩЕ-НЕ-ЖАЛКО — название мигало блестками всем оклемывающимся душам, что собрались провести очередную долгую ночь на сеансе без расписания: кадр небольшой уличной толпы, которая пялится в запыленную витрину где-то на таких задворках Ист-Энда, что, кроме местных жителей, о них никто и не знает… на заднем плане скользко уходит вверх сдвинутый бомбой бальный пол руины, словно альпийский луг, только он шаткий, как батут, не пройдешь, закрученные раковинами гипсовые колонны накренились внутрь, сверху никнет латунная клетка лифта. Прямо перед ними за раскрошенными остатками листового стекла корчится волосатое, полуголое и кишащее паразитами существо, примерно человекообразное, ужасно бледное, — оно до крови раздирает язвы на лице и брюхе, черными от грязи ногтями царапает и раскорябывает.
— Каждый день на Смитфилдском рынке выставляет себя напоказ Люцифер Амп. Тут не приходится удивляться. На службу обществу себя поставило множество демобилизовавшихся матросов и солдат — так они хотя бы способны удержать душу в теле. А необычно здесь то, что ранее мистер Амп работал в Директорате Особых Операций…
— Вообще-то ничего себе забава, — когда камера смещается к крупному плану означенной личности, — набрался сноровки всего за неделю…
— Вы теперь на своем месте — не так, как вначале, когда вы только пришли, или… вас до сих пор не приняли?
— Они… а, люди — люди просто замечательные. Великолепные тут люди. Нет, с этим вообще никаких проблем.
В кой миг с офицерического седалища за спиной Пирата долетают проспиртованный душок и теплое дыханье, и Пирата похлопывают по плечу.
— Слыхали? «Ранее работал». Роскошно, а? Из Фирмы никто никогда не уходил живым, за всю ее историю — и никто никогда не уйдет. — Выговор светский, к такому Пират запросто мог стремиться в беспорядочной своей юности. Но когда он решился оглянуться, гость уже пропал.
— Считайте это увечьем, Апереткин, как что угодно — оторванную руку или малярию… с этим можно жить… научаешься обходиться, привыкаешь..
— Быть д…
— Все нормально. «Быть…»?
— Быть двойным агентом? «Обходиться»? — Он смотрит на остальных, вычисляет. Тут все, похоже, двойные агенты по меньшей мере.
— Да… вы теперь здесь, с нами, — шепчет Сэмми. — Уберите с дороги свой стыд и сопли, юноша, поскольку у нас нет привычки слишком долго поощрять такое.
— Это же тень, — кричит Апереткин, — работать в тени, вечно.
— А подумайте о свобо-де? — грит Милосердный Воррец. — Я ж даже себе доверять не могу? или как. Куда свободнее? Если человека продаст кто угодно? даже он сам, понимаете?
— Я не хочу такого…
— У вас нет выбора, — отвечает Додсон-Груз. — Фирме прекрасно известно, что вы сюда явились. Теперь от вас ждут подробного рапорта. Либо добровольно, либо иным способом.
— Но я бы ни за что… Я бы никогда им не сказал… — Ну и улыбочки у них — намеренно жестокие: так ему вроде как полегче будет справиться. — Вы не — на самом деле вы же не доверяете мне?
— Конечно нет, — грит Сэмми. — А вы бы — по-честному — доверяли хоть кому из нас?
— Ох нет, — шепчет Пират. Тут его личное. Больше ничье. Но даже на этот переход Они могут наложить лапу с легкостью, как на любой клиентский. Совершенно такого не ожидая, Пират вроде пускает слезу. Странно. Никогда еще не плакал так на людях. Но теперь он понимает, где очутился. Все-таки возможно будет умереть в забвеньи, не помогши ни единой душе: без любви, без уважения, навеки без доверия, навеки без оправдания, — остаться на дне с Недоходягами, бедная честь утрачена, ни найти ее, ни спасти.
Он плачет по людям, местам, вещам, оставленным позади: по Скорпии Мохлун, которая живет в Сент-Джонз-Вуде средь нотных станов, новых рецептов, с маленькой псарней веймаранеров, чью расовую чистоту она сохранит ценою любых жертв, и с супругом Клайвом, что возникает лишь время от времени, а Скорпия живет всего в нескольких минутах подземкой, но для Пирата навеки потеряна, и повернуть ни ему, ни ей больше нет ни шанса… по людям, которых доводилось предавать при исполнении обязанностей перед Фирмой, по англичанам и иностранцам, по такому наивному Иону, по Дьёндилаки, по Мартышке и римским сутенерам, по Брюсу, который погорел… по ночам в партизанских горах, когда он был един с ароматом живых деревьев, без памяти влюблен в наконец-то неопровержимую красоту ночи… по давней девушке с именем Вирджиния в Центральных графствах и по их ребенку, что так и не случился… по отошедшей матери и отходящему отцу, по невинным и недалеким, которые ему еще доверятся, бедные мордашки обречены, как те собаки, что так дружелюбно смотрели на нас из-за проволочных заборов городских приютов… плачет по будущему, что видно ему, ибо от будущего этого ему так отчаянно и холодно. Его станут перекидывать с одного душевного подъема на другой, он попадет на сборища Избранных, будет свидетельствовать испытанию новой Космической Бомбы… «Ну вот, — старое мудрое лицо, вручает ему очки с черными линзами, — вот ваша Бомба…» — а потом обернется и увидит ее густой желтый взрыв на пляже, за много лиг тихоокеанских волн… коснется знаменитых ассассинов, да, взаправду коснется их рук и лиц… однажды сообразит, как давно, еще в начале игры, был заключен контракт на его собственную жизнь. Никто не знает точно, когда нанесут удар, — каждое утро перед открытием рынков, еще до молочников, Они проводят новую корректировку и решают, что довольно для каждого дня. Ежеутренне имя Пирата будет в списке, а однажды утром очутится близко к началу. Он пытается это признать, хотя его переполняет ужас столь чистый, столь холодный — на секунду Пирату кажется, что он сейчас отрубится. Впоследствии, немножко собравшись, стиснув зубы перед следующей вылазкой, он уже думает, будто разделался со стыдом, как и говорил ему сэр Стивен, да, со стыдом покончено и теперь страшно, одолевает беспокойство не за что-нибудь, а за собственную задницу, за его драгоценную, обреченную личную жопу…
— А тут есть место мертвым? — Он слышит вопрос, еще не видя, как она его задает. Он толком не понял, как она сюда проникла. Все остальные, такое впечатление, истекают мужской ревностью, неким холодком типа баба-на-борту-удачи-не-будет и отстраняются. Пират остается наедине с нею и ее вопросом. Протягивает ей клубок тянучки, который таскал с собой, такой же дуралей, как этот юный Поросенок Свинтус, что протягивает ему тикающую бомбу анархиста. Но любезностей не предвидится. Они здесь, дабы обменяться болью и парой-другой истин, но все это — в отвлеченном стиле того времени:
