Глядя на Савамуру, Миясэ замечает болезненно искривленное лицо парня за стойкой. Он укоризненно качает головой. Наверное, знает, что сейчас Савамура начнет пьяный дебош. Стрелки над крашеной головой парня показывают начало первого. Миясэ представляет спящую Тамаки и скомканное одеяло рядом.
— Что молчишь?! Я спрашиваю, ты понимаешь, что такое деньги? A-а?! Зарабатывать деньги, тратить деньги! Вот в чем смысл жизни, понятно тебе или нет?!
И Савамура с воплем вцепился в волосы Миясэ. Отчаянно кричит девушка, парень выбегает из-за стойки и пытается остановить разбушевавшегося Савамуру. Стараясь высвободиться, Миясэ рукой задевает очки Савамуры, они повисают у него на носу, но тот продолжает буянить.
— Что значит, вы меня переоцениваете?! Зачем, по-твоему, мы здесь собрались? Только чтобы выпить? Ты что, издеваешься, придурок?!
К своему удивлению, Миясэ совсем не разозлился, взгляд его лишь фиксировал упавшую бутылочку, кружочки сакэ на дне захватанных рюмок, сигаретную пачку и перевернутую тарелку с вареным соевым творогом.
А может, Тамаки откуда-то наблюдает за ним? Может быть, она подглядывает за мужчиной, без сопротивления позволяющего таскать себя за волосы, которого так возбудила та девушка с дог-шоу, случайно сфотографированная им, который представляет любимую девушку в объятиях другого мужчины в Кобе и, наконец, мастурбирует в туалете?
Той ночью Миясэ не успел на последнюю электричку и поехал на такси в Готанду.
Намокший окурок в раковине совсем развалился и обнажил свои отвратительные внутренности. Рядом — щетка с засохшим моющим средством…
Он закуривает и поворачивается к окну — в темноте ночи стоит длинный мужчина с красной точкой во рту. Он медленно убирает волосы назад, после дебоша, устроенного Савамурой, болит кожа на голове, между пальцами застряли волосинки.
Опять… деньги?! — передразнивает Миясэ пьяный бред Савамуры и чувствует, как его накрывает волна неприязни к этому человеку. Руки Миясэ слегка замерзли, но благодаря теплой машине и сакэ он не продрог до костей.
Слышится какой-то шорох, и его рука с сигаретой повисает в воздухе. Миясэ внимательно прислушивается. Тамаки? Может быть, это льется вода в мойке у соседей, нет, не похоже.
— Тамаки?
Хмель еще не выветрился из его головы, и Миясэ серьезным тоном произнес это слово вслух. Может быть, ей нужно было услышать такой голос. «Определенно что-то шевелится», — подумал Миясэ, напрягая слух.
В погоне за призрачным звуком он тихо открывает дверь на балкон. Что-то белеет в мерцании ртутных фонарей. Холодный ночной воздух пронзает легкие.
В углу балкона ветер шуршит белым пакетом с пустыми банками из-под чая и сока. Вспомнив серьезное лицо завязывавшей этот пакет Тамаки, Миясэ невольно присел и потрогал своими руками твердый узел.
Он был завязан с несвойственной женщине силой. Миясэ всегда удивляла крепость объятий Тамаки, когда она в экстазе вонзала свои ногти в его спину.
— Тамаки…
Шатающейся походкой он вернулся к мойке и затушил сигарету. Затем оба окурка выбросил в белый пакет на балконе. Подавив готовый вырваться из груди крик, он закрыл балконную дверь и выбежал в туалет.
В зеркале Миясэ видит отражение худощавого мужчины с дрожащим подбородком. Вопль бессилия замирает на полпути, сменившись жалкими всхлипываниями… Помимо его воли они все учащаются, живот сводит судорога, и вот лицо мужчины в зеркале искривляется в рыданиях.
Кровь ударяет в виски, слезы брызжут из глаз, прорвав плотину терпения. Миясэ безудержно плачет, опершись локтями о края раковины.
Перед его глазами пробегают обрывки воспоминаний о совместной жизни с Тамаки, и за ними встает пелена обыденности.
Сквозь белую пелену обыденности до его встречи с Тамаки и после разлуки с ней неясно проступают контуры железнодорожных путей, покосившиеся крыши зданий, летние короткие и жирные тени… Он тщетно пытается воскресить былое, и вот в груди его разливается сладостное чувство, вызванное желанием вернуться в прошлое.
— Может быть, я уже умер?..
Миясэ достал из встроенного шкафа полученные из химчистки вещи Тамаки и завернулся в них. В раздумье, жив он или нет, Миясэ погружается в сон.
На следующее утро он заглянул к себе в Мусаси-Коганеи, чтобы прослушать автоответчик. Только из-за этого делать крюк по дороге на работу — само по себе странно, но он не мог упустить возможность услышать ее голос.
— Миясэ-сан, вы что-то рано сегодня, — войдя в офис, говорит Найто неожиданно бодрым голосом и бросает на железный стол свою сумку. Затем проходит к мойке и ставит чайник. Наверное, он еще не вышел из своего привычного образа вне стен фирмы. Обыкновенно Миясэ появляется к одиннадцати, и Найто еще не успел погрузиться в унылую атмосферу редакции.
— А ты всегда так рано?
На автоответчике в Мусаси-Коганеи не было ни одного сообщения. Миясэ принял душ. Оттого, что он поплакал немного на квартире в Готанде — что было несвойственно его характеру, — на душе стало чуть легче. Покинув мир его фантазий, Тамаки представлялась ему теперь просто женщиной, существующей где-то отдельно.
— Вы определились с местом свадьбы? — осведомляется вернувшийся к своему столу Найто, доставая бумаги из сумки. Его свежее лицо сияет молодостью, аккуратно завязанный с единственной морщинкой галстук наводит тоску на Миясэ.
— Найто, откуда тебе известно про мою свадьбу?
— Как же, мне об этом сказал Мурой.
Найто садится на свой видавший виды стул и сортирует гранки. Вспоминая то время, когда он также приходил в девяти и занимался подобной работой, Миясэ закуривает.
Недосыпание и похмелье от вчерашней пьянки вызывают головокружение. Миясэ сжимает голову руками, опершись локтями в стол. Чем больше он думает, тем более странной ему кажется вчерашняя резкая перемена в поведении Савамуры. И эта тихая девушка с желтым налетом на зубах…
Конечно же, думая о Тамаки, вспоминая соблазнительные предложения о переходе на новую работу, Миясэ был не против разговора с Савамурой. Но самое главное, сам он никогда не просил его о работе. Может быть, Савамуре это и было особенно неприятно.
«Возможно, моя вина в том, что я бессознательно пытался получить преимущество перед ним. Ведь в конечном счете я для него мертвый человек!» — успокаивал себя Миясэ.
— Еще не решили.
— Как же так? Ведь осталось-то всего два месяца… Меня тоже пригласите, пожалуйста…
Миясэ облокачивается на спинку стула, неуклюже косится на пытающегося завести с ним светский разговор Найто и, решив подтрунить над ним, говорит:
— Милый Найто, моя-то невеста… сбежала!
— Что?!
Найто замирает с гранками в руке и смотрит широко раскрытыми глазами на Миясэ. Тот бросает ему нарочито серьезный ответный взгляд, но, повернувшись к окну, возвращает лицу обычное выражение.
— Сбежала… Вот так-то…
Сведя руки за головой, Миясэ смотрит на окна жилого дома напротив через улицу — некоторые заклеены тонированной пленкой или загорожены дешевыми декоративными растениями, чтобы не было видно, что происходит внутри квартиры, на стекле других — номера телефонов различных фирм.
Если она сейчас действительно у родителей в Кобе, то, конечно, ничего не увидит, а вдруг она в этом доме — может, узнает меня?
Убрав руки с затылка, Миясэ поднял правую руку и принялся по очереди показывать пальцем на окна многоквартирного дома. Начав с самого верхнего окна справа, он со все большей силой водит пальцем сначала по окнам, а потом направляет его на телеграфные столбы, на линию электропередачи, на магазин канцелярских товаров на углу улицы, на еще темноватые окна кафе напротив. Где же ты, моя беглянка? Пепел от сигареты медленно падает ему прямо на брюки…
Тепло, но если так и держать руку на железной плите, то кажется, что ржавчина начнет разъедать кожу.
Оранжевая короста ржавчины налипает на потную ладонь. С далекого горизонта канала доносится запах гнили. Миясэ раздумывает о трещинках на руке, которой он облокотился на накренившуюся железную палубу.
— Ржавчина… Ржав, Чина… Ржавчина, однако.
В ритме своего бессвязного бормотания ему слышится некая отсрочка. Может быть, его еще не совсем разъела любовь к Тамаки?
Маслянистая вода канала плещется о борт судна, Миясэ щурит глаза. Вода хлюпает, как под перевернутым стаканом, напоминая ему шум работающего вхолостую старого насоса из далекого детства.
Эти звуки массируют тяжелую от бессонной ночи голову, нагоняя дремоту — верный знак смирения с исчезновением любимой.
— Да что я притворяюсь, — вырывается из груди Миясэ, и он снова погружается в меланхолию.
Мысли о Тамаки ни на секунду не оставляют Миясэ: он то и дело звонит ей домой в Футако-Тамагава, представляет в объятиях незнакомца из Кобе или же нюхает забытый ею носовой платок. Он представлял себя сидящим, обняв колени, в черной тени сошедшей с орбиты планеты.
