— Я подумаю, — негромко произнес я.
Это временно, все это временно, говорил я про себя в такт шагам, следуя по длинному полутемному коридору на выход. Когда я выбрался из склада наружу, Мучной переулок показался мне старым, беспомощным и порабощенным кем-то чужим.
Глава 10. МЕХАНИЗМЫ САМОЭКСПЛУАТАЦИИ
Так неожиданно, вопреки собственным теоретическим выкладкам, я стал переносчиком тяжестей. Низшим звеном в цепи эксплуатации.
Липовый «СИФ Слынчев Бряг» Снеткова, трагический роман с Жанной, сугубо телесный роман с Леной, отсутствие друзей с четкими представлениями о смысле жизни, изменившиеся правила поведения общества — все эти факторы разрушили мои жизненные принципы.
Как субъективисту мне казалось, что жизненные принципы разрушены у всех прочих людей. Люди самым бессмысленным образом стояли у кульманов и станков, в то время как сырье для производства закончилось, заводы не выпускали продукции, зарплату платили непонятно когда и непонятно за что или, чаще всего, не платили вовсе.
Другие люди, живущие в телевизоре, пытались оправдать нарастающий беспорядок с точки зрения науки, называя происходящее то продолжением выбранного курса, то демократическими преобразованиями, то экономическими реформами, то шоковой терапией, впрочем, держались они не слишком уверенно, словно забыли текст выступления или придумывали его на ходу.
Газеты резали правду-матку о событиях семидесятилетней давности, разоблачая мертвых кумиров. Компанию мертвецам составляли желающие платных сношений девицы и бесконечные объявления о купле-продаже. События же дня сегодняшнего описывались пространно и неопределенно, отчего казалось, что автор либо врет, либо не владеет вопросом.
Словом, все чувствовали себя неспокойно, никто не понимал ничего.
Кроме трех-четырех Героглу. Те, наоборот, прекрасно чувствовали момент, когда можно просунуть ботинок в дверную щелку, открывающую путь к безграничным возможностям.
Чтобы не впасть в депрессию, следовало думать спиной. Думать о схемах и методах добывания и отложения пищевых и иных необходимых для жизни запасов. Научный анализ, критику реальности, самопознание приходилось откладывать на потом.
В стрессовых ситуациях зоологическое вытесняет гуманное. Зоологическое возвращает человека к природе. Наука, культура, мораль, идеология — все подвергается проверке и зачастую поломке в смутные годы. Смутных годин в истории моей страны всегда было много больше, нежели дней ясных, спокойных и сытых. Кое-кто в оправдание себе говорил, что таково предназначение моей Родины, что на Россию некими высшими силами возложена особая миссия, что россияне, словно атланты, удерживают на своих плечах хрупкое равновесие мира. Эта теория особенно хорошо продавалась, когда было холодно, голодно, одиноко и другие примеры отсутствовали…
С этой мыслью я взвалил на спину свой первый в жизни мешок. Я пришел на склад без пятнадцати девять, имея в дерматиновой сумке паспорт, термос и бутерброды, а также подменку — пятнистый камуфляж без знаков отличий, но с пуговицами на причинных местах.
Сегодня охранник был еще глупей и уродливее того, которого я видел вчера. Он пропустил меня внутрь только после вмешательства бригадира — плотно спрессованного парня лет тридцати. Бригадира звали Сергей. Он был похож на акробата, на самого легкого члена труппы эксцентриков, которого обычно перебрасывают друг другу более крупные участники коллектива.
Позже сам Сергей рассказал, что действительно выступал на сцене, правда, как исполнитель сатирических песен. В начале того, что принято называть «перестройкой», он под звуки гармошки высмеивал недостатки советской системы. Когда высмеиваемая Сергеем система рухнула, публике стало не до политических шуток. Сатира умерла, а сцену оккупировали сальный трактирный юмор и блатная гуммозная музыка. Сергей стал пробовать петь шансон, но у него выходило неубедительно, излишне культурно. Ему не хватало придушенной хрипотцы и надсадности, пробивающих слушателя на жалость. Публика не принимала Сергея за «своего», бросалась объедками, и с музыкой пришлось завязать. Грузчиком Сергей стал не из протеста, а от ощущения голода, как и я…
Сергей показал охраннику малопонятный зоологический знак, и тот пропустил меня на территорию склада. Мы прошли другим коридором, тоже темным и скользким, в комнату отдыха грузчиков. Так называлось продолговатое душное помещение без окон с неровным кафельным полом. Меблировка состояла из двух деревянных скамеек и синих металлических шкафчиков для личных вещей. В дверном проеме напротив угадывались контуры душевых. Оттуда тянуло сыростью и грибковыми спорами.
Мне достался шкаф с номером «пять». Прежде чем сложить туда свои вещи я выкинул с полок шкафа какие-то грязные тряпки, пустые пачки от папирос и чешуйчатые рыбьи шкурки. Затем быстро покурил, не потому что хотел, а чтобы снять волнение, расслабить мышцы тела и доли мозга.
К девяти часам я вышел из «собачника» смурным, но готовым к погрузке, разгрузке и прочему, если прочее было возможно.
Склад представлял собой прямоугольный зал с высокими стенами, площадью чуть больше тысячи метров. Посередине протянулся допотопный, почерневший от копоти механический транспортер. Он начинался от квадратного отверстия, выходящего на Мучной переулок, а у противоположной стены плавно уходил вверх — на второй этаж, к другому отверстию, где, по-видимому, хранилась еда. Вокруг транспортера сгрудились поддоны с мешками, коробками и пластиковые упаковки с водой.
Сергей представил меня группе лиц, отдыхающих на мешках с сахаром. Я насчитал восемь человек, в возрасте от восемнадцати до сорока. Три Александра, по одному Николаю, Олегу, Максиму и Виктору (этот был еще один Виктор, помимо меня). До рукопожатий дело не дошло, так как прибыла «машина» с товаром, и через пять минут я забыл, кто из них кто.
Машина марки «КамАЗ» привезла на себе морской темно-красный контейнер. Двое ребят, кажется, Александры, вылезли на улицу через прямоугольный лаз. Рывком фомки они разомкнули усики пломбы и открыли ворота контейнера. На землю упало несколько сальных коробок, туго перетянутых бечевой.
Сергей громко произнес непонятную сакральную фразу:
— Ставим в камеру по сто двадцать в поддон.
И рабочий процесс пошел. Саши с шумными выдохами, как вольники или дзюдоисты, бросали коробки на шумно ползущую ленту транспортера. Остальные захватывали по две штуки в руки и скорым шагом несли в дальний угол склада, где находилась обитая жестью холодильная камера. В камере зашкаливало за минус двадцать и дул сильный искусственный ветер, создаваемый вентиляторами, это чтобы мясо не тухло. Здесь мы выкладывали коробки до самого потолка.
Будучи последним в очереди за работой, я обнаружил техники переноски: одни грузчики предпочитали нести коробки за лямки по одной в каждой руке, другие прижимали пару к груди. Второй способ был более эргономичным, и в нем сквозило нечто-то музыкальное: так держит гармонь веселый пьяный гармонист.
Пробный рейс от транспортера до холодильника прошел на удивление легко. Я даже успел подумать, что выбрал непыльную работенку. Но когда количество перенесенных «гармоней» перевалило за сотню, я тяжело дышал и покрылся потом, как будто только что покрыл Лену. Мои коллеги только прибавили темпа: смотря под ноги, они шли друг за другом, словно большие муравьи, полностью сосредоточенные на процессе ходьбы. Это была медитация — единение низкого с высоким — через пот и монотонность.
Посмотрев по сторонам, я увидел гуру. Гуру был одет в синий халат, овечью безрукавку, валенки и высокую пыжиковую шапку. Гуру имел тело тучной женщины, питающейся картошкой и луком, в стадии ПКС. Когда мимо проносили коробку, гуру ставил черточку в лохматом гроссбухе. Женщину-гуру звали Анной Владимировной, или кладовщиком. Анна Владимировна ставила черточки согласно мешкам и коробкам, затем суммировала их при помощи счетов и имела сменщицу-клона Нину Владимировну. Обе они тайком от Керима после двенадцати начинали пить горькую. Нина была размером поменьше, думала дольше, и черточки в гроссбухе рисовала не так ровно, как Анна. Копия всегда хуже оригинала.
Впрочем, скоро я перестал заниматься психоанализом: вес коробок в моих руках возрастал с каждой ходкой. Не умея уходить от работы в нирвану подобно опытным грузчикам, я готовился упасть в обморок.
Но я не упал, а вошел. В состояние транса: вегетативная нервная система, которая более развита у животных, отключила все прочие сенсоры. Я продолжал носить коробки в холодильник и даже начал передвигаться быстрее. Я стал инфузорией-туфелькой, одноклеточной, элементарной частицей реального сектора экономики, которая не нуждается в индивидах.
