А теперь он кладет руки на руль и смотрит в лес, сощурившись, будто считает стволы деревьев. Тоже мне, натуралист.
– Что не так?
– Мы расстались, – говорит он.
– Ах, «мы»?
Сперва Райс перестал отвечать на звонки, делегируя общение со мной автоответчику. Потом перестал отвечать и на сообщения тоже. Мы – не расставались. Он тупо свалил.
– Я просто не могу.
– Не можешь меня трахнуть?
– Нет. То есть, да.
Вообще-то я и не собиралась с ним трахаться. Просто хотела взбудоражить. Увидеть интерес.
– То есть…
А что я, собственно, хочу уточнить? «Я больше не красивая»? или «У тебя на меня больше не стоит»?
– Ми я, давай не будем.
Но я снова хватаю его руку и заталкиваю себе под джинсы. Хочу, чтобы он меня снова хотел. Я расстегиваю его ширинку свободной рукой. Он пытается отстраниться, но я наваливаюсь, я трогаю его, как он всегда любил. Хочу почувствовать, как он становится там большим и твердым, хочу знать, что его ко мне еще тянет, что я могу заставить его разомлеть, что…
Но ничего не происходит. Он хватает меня за руки и отводит их, продолжая смотреть в лес.
– Слушай, не стоит.
Жаль, у него с юмором так себе: отличный каламбур. Я усмехаюсь, подбираю рюкзак и шарю рукой по заднему сиденью, где должна быть футболка и костыли.
– Знаешь, Райс, ты скотина и трус.
Натянув кое-как футболку, я распахиваю дверцу и разворачиваюсь в сторону холодной ночи. Костыли с хрустом упираются в гравий.
– Не дури, Мия. Давай я отвезу тебя домой.
– Домой?
– Ну, куда скажешь. Могу подбросить к Эрин.
– Вот уж нет, – к черту Эрин, ее мамаша постоянно лезет ко мне с вопросами и думает, что заранее знает ответы.
– Тогда к другой твоей подруге, которая тощая, – продолжает он.
Он не предлагает отвезти меня к себе, в квартиру сразу за домом родителей, хотя раньше прям уламывал меня там потусить. Но то было раньше.
– Пошел ты, – говорю я, поднимаюсь и хлопаю дверцей. – Я достойна лучшего, понял? – я бью по двери костылем. Остается вмятина, но я бью опять. – Все говорят, что ты мне в подметки не годишься, слышишь? Все!
Мозг услужливо напоминает мне: никто больше так не говорит. Так говорили, в прошедшем времени.
– Я тебе не уродина какая-нибудь, Райс! Ты просто не врубаешься!..
Он дает задний ход, и я снова бью костылем по машине. Я хочу расколотить ему все окна, хочу заехать по его дурной башке.
Земля и гравий разлетаются из-под колес, тачка быстро разворачивается и мчится прочь. Я остаюсь совершенно одна, с рюкзаком и костылями, в темном-претемном лесу.
Как хорошо, когда темно.
Так темно, что себя не видно.
К счастью, по дороге домой никто не вспоминает чертов трофей. К моменту, когда мы рассаживаемся вокруг телевизора с мороженым, я и сам уже о нем не помню. С экрана рассказывают про ландшафтный дизайн, мама с папой и Эваном обсуждают урожай оливок. Я ужасно им всем благодарен, что они ведут себя как ни в чем не бывало. Словно вечер как вечер, и все в порядке.
Сестра зовет меня с улицы. Точно: сегодня же пятничный вечер. Бекки уже ждет меня на пороге с клюшками для гольфа. Я напяливаю резиновые сапоги, беру фонарики, и мы идем по мощеной тропинке, туда, где овцы и козы уже собрались спать, привалившись друг к другу большими шерстяными комками. Бекки светит на овец, присматриваясь, не собирается ли какая из них ягниться. Затем она направляет луч фонаря туда, где альпаки. Пятеро спят, сложив передние ноги, а три другие фыркают и отступают вглубь загона, включая старшую альпаку, Дейзи.
Мы вешаем фонари на рейки ограды, чтобы осветить себе дорожку, и Бекки занимает исходную позицию с клюшкой.
Из кенгуриных какашек получаются идеальные снаряды: они сухие и достаточно плотные, так что даже со свежими легко управляться. А вот овцы и козы оставляют влажные кучки, которые разлетаются при контакте. В общем, гольф с овечьим дерьмом до добра не доводит, так что мы его оставляем в покое вместе с обитателями загона.
Маму больше всего раздражает дерьмо диких кенгуру, потому что его разносит повсюду – оно валяется и в загонах, и у входа в лавку, и в туалетах для туристов, и на свежемощеной террасе, и под скамейками, и на дорожке вдоль всего контактного зоопарка. Кенгуру перепрыгивают через любой забор в поисках съестного, и оставляют за собой кучу снарядов для гольфа, которые позволяют нам не скучать по пятницам. Пятничный вечер – время уборки на ферме перед наплывом туристов на выходных.
Бекки из-за беременности стоит в немного неправильной позе, но ее удар по-прежнему безупречен. Она отправляет какашку за какашкой далеко за пределы ограды, мимо растущих внизу олив. По-моему, она втайне мечтает стать великой гольфисткой. Пресса была бы в восторге от интервью о тренировочном режиме: тысяча какашек в неделю.
– Эвана, по ходу, снова ждет облом в делах сердечных, – говорит Бекки.
– Кто у него на этот раз?
– Француженка. Ты ее разве не видел? Знойная такая штучка. Ей двадцать один.
– То есть, папа набирает всяких француженок на сбор урожая? Вместо меня? И кто он после этого?
– Да там компания из шестерых студентов приехала, Зак. Дело не только в тебе.
– Блин, ну я же, в конце концов, не руки лишился!
– Сам знаешь: рекомендации врача – закон.
Вся моя семья вызубрила исчерпывающую брошюру «Вы пережили трансплантацию костного мозга: Что дальше?», включая Эвана, чей интерес к чтению обычно ограничивается журналом «ЗооНеделя». В брошюре сказано, что мне на ближайшие 12 месяцев строго противопоказаны контактные виды спорта, а также бег, вождение квадроцикла, физический труд и работа с механическим оборудованием. Домашнее задание, как назло, в этот список не входит.
– Бекки, ну одно дело участвовать в мотокроссе, другое – собирать оливки.
– Ничего. Будешь помогать мне кормить зверинец. Папе некогда, ему нужно все объяснить собирателям, а потом подвалит целый автобус с туристами. Сегодня же первый день каникул! – напоминает она мне. Как будто я мог забыть.
– А как мне знакомиться со знойными студентками, если я буду торчать здесь с малышней?
– Я отправлю кого-нибудь в разведку, – обещает Бекки. – Там, кстати, есть одна немка…
– Не-не-не. После трансплантации это все равно что предложить мне инцест.
– Ну ладно, вроде бы есть еще итальянка. Или новозеландка… я все разузнаю! – тараторит Бекки. – Тебе правда надо развеяться. Роман с иностранкой – отличный способ.
Сестра не догадывается, что девушек в моей жизни и так избыток. Я же теперь достопримечательность: старший в классе, второгодник. Меня то и дело дергают на переменах с просьбами помочь, поскольку в части предметов я шарю лучше остальных. Но дело не только в этом: девушки ведутся на уязвимость. Я же вижу, как они разглядывают мои шрамы. Что ведут себя подчеркнуто деликатно, словно я хрупкий груз с наклейкой «НЕ КАНТОВАТЬ».
Мне не нравится, когда вокруг меня ходят на цыпочках. И мне не нужно сочувствие.
Размахнувшись, я бью по кенгурушному снаряду. Мимо. Он приземляется на крыше курятника, и птицы, разбуженные шумом, испуганно хлопают крыльями.
– В твоей брошюре не возбраняется легкий флирт, – продолжает Бекки.
– Значит, планируешь выступить в роли сводницы?
– Между прочим, тебе надо поработать над характером, раз уж спортивная карьера прахом пошла.
Я размахиваюсь клюшкой и бью по следующему комку с такой силой, что он уносится в ночь с приятным свистом.
– Ничего так, – впечатляется Бекки.
Прислонившись к забору, она позволяет мне раскидать оставшиеся комки какашек самому.
Привет, Зак!
Как жизнь, старина? С прошедшим 18-летием! Ты уже вернулся в привычную колею?
Послушай моего совета, становись электриком. Будешь работать три дня в неделю – круче только яйца! На выходных еду на остров Бедж – ежегодная вылазка на стрельбища., оттянусь.
Тебя, между прочим, ждет 3-метровая доска для серфинга. Будешь в Перте – заскакивай. Это мой подарок тебе на день рожденья.
До связи!
Сэм
Я задумчиво стучу ручкой по одной из новых открыток с рекламой «Доброй Оливы». Хочется написать Сэму в ответ, что у меня тоже все прекрасно, но это будет неправильно.
– Твоя жизнь может измениться, – сказал мне Патрик в мой последний день в больнице. – Ты сорок семь дней не выходил из палаты…
– Из которых тридцать три не разлучался с мамой.
– Вот именно. Так о чем я говорил?..
– Что жизнь моя может измениться.
– Да. Может.
– Вам не кажется, что у меня волосы отрастают рыжими?
– Зак, я говорю не только про событийные перемены, – уточнил Патрик. – Я имею в виду эмоциональные тоже.
