Поликарпов щурится:
– Видите, как дорога звездами усыпана? И мы ступаем как боги, видите?
Мармышкин, крича, доказывает:
– Вижу! И я туда же!
Сержантик успокаивает:
– Господа, потише, все туда успеем… Вы бы вернулись, гражданин Мармышкин, ботинки бы надели…
Мармышкин отвечает громогласно и с понятным сарказмом:
– Ах, бросьте. Это уже земное, молодой человек. Там не спрашивают ботинок…
– Уйди, мерзотный старик! – недоволен Зайцев. – Это что – мой завтрашний день? Ты – мое будущее?
Марья Николаевна тоже замахивается на Мармышкина:
– Фак! Фак!
– А там гинекологи нужны? – спрашивает Шеин и распахивает руки. – Где ты, рай? Где ты Бог?
– Нафиг гинекологов, нафиг… – машет руками Поликарпов. – Там есть, конечно, женщины…
– А гинеколог – это вечный поводырь женщины! Вечный!
– Но у них нет самого главного… Пирожков там нету! Это же рай! Если не хотите терять свой гинекологический стаж – Вам в ад. Там этого навалом!
– А психиатры? – кричит Зайцев. – Я могу молоточком – по коленке… Тук-тук…
Он поет:
– Я в синий троллейбус сажусь на ходу, В последний, В случайный…
Он плачет от избытка нахлынувших чувств:
– Где он тот синий троллейбус, Сергей Иванович, не знаете? Где он остался? В той жизни, которая пролетела?
Поликарпов достает незаменимый коньяк из кармана:
– Ну что, выпьем за Тополь?
– Выпьем! – бодрится Шеин. – Выпьем же!
Мармышкин произносит страшным голосом (таким страшным, что сам от себя похолодел):
– В ад! В ад Вы идите, господа!
Сержантик строг:
– Спокойнее, гражданин, без шума! Сейчас разберемся кто куда!
Зайцев вытирает кулаками слезы.
– Тополь! Где ты? Булат Шалвович, где мы? Ау! Где мы!
– Валерий Романович, пожалуйста, без шума… Сейчас разберемся…
– Где синий троллейбус… Где Тополь… На Плющихе… Где юность моя, Булат Шалвович…
Он садится на газон, он не хочет идти дальше.
Зато Мармышкин тащится вперед, страшно и громогласно вскрикивая:
– В ад! В ад Вы идите, господарики! Вы слышите меня? В ад!
– Сергей Иванович, да налейте Вы ему… – говорит сержантик.
– Да, именно! Иначе – в ад! В ад, я сказал!
Ничего не ответив, Шеин и Поликарпов тихо удаляются вниз по Безбожному переулку. За ними, негромко дребезжа, тащится голос Зайцева:
– Я в синий троллейбус Сажусь на ходу, В последний, В случайный…
Но вот Зайцев стих, просто бормочет себе под нос:
– Ну и где он, синий троллейбус… Где юность моя… Где дворники… Стихи… Листья… Техник-смотритель… Булат Шалвович, где Вы? Где?
Шеин кричит на весь переулок:
– Мы уже на подходе! Боже, мы на подходе! Ты видишь нас, Боже?
К Зайцеву подходит Марья Николаевна, достает из кармана несколько новеньких упаковок презервативов и по одному протягивает.
– На… На еще… На-ка вот еще… И чего реветь вздумал…
– Булат Шалвович, дорогой… Ну что ж мы тут… Где мы? Булат Шалвович, где…
Из дому выскакивает Ромик, по переулку летят его вопли:
– Где презики, бабон? Зачем ты сперла презики? Беспонтовая! Все испортила!
Поликарпов кричит:
– Нам страшно, но мы идем, Боже! Зябко на твоей дороге, Боже!
Шеин подхватывает:
– Страшно, но идем!
Дружно заваливаются в кусты и смолкают.
Мармышкин ликует:
– А-а, пижоны! Пришли! Налейте старику – покажу дорогу! Эх, фраера гребаные, фраера…
Он тоже садится на газон и смолкает.
Зайцев автоматически принимает дары на пиру чужой жизни – складывает презервативы перед собой на асфальте.
И уже не плачет, не восклицает:
– Где? Где все? Где?
– Беспонтовая! Все испортила! – летит вниз по переулку Ромик в китайских шлепанцах.
