Короче, дядя Владан намеревается провести в Центре очистки культуры от загрязнений пресс-конференцию, чтобы дать бесчестному Казничу достойный ответ через средства массовой информации, причем, думается, как раз в то самое время, когда мы будем давать интервью для КГБ Снежане.
Именно так все и происходит. Ровно в четырнадцать часов, когда Владан, Сисястая, Музикус и Наркоман открывают пресс-конференцию в помещении Центра очистки культуры от загрязнений, к нам на первый этаж вваливаются Снежана и ее команда с телевидения КГБ. Тут же и Клеопатра — решила-таки сделать интервью-портрет Алена, дав ему возможность блеснуть. Мне задают несколько вопросов о моих сербских корнях, да, мой прадедушка действительно был министром финансов при короле Александре, да, конечно, наш род весьма знаменит, да, конечно, мы были очень богаты, да, конечно, нас по этому случаю объявили врагами народа… словом, я рассказываю все: и о бегстве моих бабушки и дедушки, и о партизанах, и об ощерившихся овчарках с белыми от пены пастями, бежавших за ними следом, и о том, как они все-таки перешли границу, несмотря на колючую проволоку, перешли с маленьким чемоданчиком, где были все документы на всю их собственность и облигации пресловутых русских займов, и о том, как они прибыли в Париж без гроша в кармане и моя бабушка, которая до того никогда даже и не заходила на кухню, пошла в домработницы к аристократам, считавшим, будто все югославы — цыгане, а мой дедушка стал работать на конвейере, и они впятером жили в комнатке для прислуги — с Владаном, моей мамой и Таей, няней, ушедшей из Сербии с ними, потому что у нее не было другой семьи, и о том, как им приходилось во всем себе отказывать сначала ради обучения Владана, а намного позже — чтобы купить туфли и платья и вывести маму в свет, в тот самый свет, где французские матери говорили, что девушки с Востока не могут быть порядочными — слишком уж хороши собой…
Да, я вываливаю на них все — говорю и про связь между поколениями, и про наследственную склонность к психическим травмам, и про последствия таких травм для здоровья, и про глубокую экзистенциальную депрессию Владана, и про свои непрекращающиеся головные боли, мельком упоминаю Фрейда — это всегда производит хорошее впечатление, пересказываю содержание книжки под названием «Ой, мамочка родная!», которую мама подсунула мне, чтобы я лучше понимала реакции Владана, а главное — причины его озлобленности. Озлобленности, которая может довести до рака или до смерти, утверждает автор книжки, психотерапевт, хорошо известный во всем мире специалист по групповому психоанализу и психодраме.
Становится тихо, очень тихо, и я понимаю, что произвела впечатление своим рассказом, потому что в течение нескольких секунд, которые кажутся мне вечностью, никто не шевелится, все словно окаменели. Затем звезда-ведущая телевидения КГБ, профессионалка высокого класса, откашливается и изящно подводит итоги беседы: рада, что вы вернулись на родину, спасибо большое, — а Клеопатра аплодирует. Техники начинают собираться, они уже сматывают кабели, и в эту минуту Стане приходит в голову, что ей надо заснять свое интервью-портрет не в кафе, как было намечено, а у нас дома. Нетушки, теперь, когда она увидела, какой у нас дом, какой у нас потрясающий дом, она и рта не раскроет в другом месте, какого черта, почему это я должна идти в какое-то дерьмовое кафе… В общем, Стана устраивает истерику.
До этой минуты все шло как надо, и просто чудо, что Владан не заметил, чем мы тут занимаемся, на первом этаже. Думаю, он не мог бы примириться даже с самой мыслью об интервью телевидению КГБ, а время идет, и мне совсем не улыбается встретиться в этой ситуации с дядей и его командой. Честно говоря, я побаиваюсь, как бы не разразился страшный скандал, в ходе которого Владан пинками под зад выставит отсюда всех: вон отсюда, банда предателей, вон из моей жизни, чтоб ноги вашей здесь не было! Но Стана знать ничего не хочет, она отчаянно топает ногами, и от ее шпилек в паркете остаются вмятины. Смотрю на часы, уже измученная, Ален изо всех сил сдерживается, чтобы не задать ей хорошую взбучку (об этом мечтает всякий уважающий себя режиссер, когда какая-нибудь говнюшка-актриса распоясывается), и я в конце концов уступаю.
Техники разматывают кабели и снова ставят свет, ворча, что вот еще не было печали, только смотали всё, давай разматывай обратно. Стана садится на кушетку, ее позе явно не хватает естественности, она страшно озабочена тем, как смотрится: обратите внимание, я терпеть не могу, когда меня показывают в профиль слева, у меня ужасный левый профиль, ага, поняли, да, хорошо-хорошо, давайте так, а вы уверены, что так с этой стороны лучше, вы уверены, что я так лучше выгляжу… Снежана, проявляя все тот же профессионализм высокого класса, опять достает листки с вопросами, и тут то, что должно было случиться, случается: отворяется входная дверь. Дыхание у меня останавливается, но — к величайшему моему облегчению — шаги Владана, Сисястой, Музикуса и Наркомана затихают на лестнице, которая ведет в кабинет Владана. Снежана как ни в чем не бывало продолжает интервью, но теперь над нашими головами слышны голоса моего дяди и членов его Лиги: они обсуждают итоги пресс-конференции, которая была устроена в ответ на клеветнические выпады прихвостней этого ублюдка Казнича. Крещусь, хотя сроду не верила ни в Бога, ни в какие-либо другие высшие силы, — жест достался мне по наследству, наверное, от бабушки с дедушкой, людей очень набожных, моливших Небо и всех святых нас помиловать. Стана, для которой интервью не закончено, не понимая происходящего, решает, что дело в ее прическе:
— Ну не успела, не успела я ни толком волосы в порядок привести, ни толком накраситься, да что с вами со всеми, не понимаю, чего вы так дергаетесь-то, а?
А техники, оценив, в какую сложную ситуацию попали Francuzi, принимаются снова сматывать кабели, они уже готовы слинять по-английски через какую-нибудь потайную дверь, пока их еще никто не видел и не слышал.
Мы выходим на улицу, и, пока техники укладывают свое хозяйство в машину, Снежана, у которой за весь день во рту маковой росинки не наблюдалось, предлагает посидеть в баре «Luda Киćа»,[50] только сначала ей надо отвезти кассеты на студию телевидения КГБ — если ничего не случится, наше интервью должно выйти в эфир на той неделе. Клеопатра, которая чрезвычайно серьезно относится к своей новой роли пресс-атташе, объясняет, что «Психушка» всем известна как место встреч политиков и нам непременно надо там показаться, непременно, непременно, она уже просто давит на нас, надо показаться там, потому что это пойдет на пользу нашему имиджу. Не понимаю, какое отношение наш имидж имеет к этому всему, но, поскольку Ален из-за Владана не выказывает горячего желания остаться дома, решаем плыть по течению. На небе появляется тучка, за ней другая, третья, и вот уже, по выражению Станы, льет как из ведра, Клеопатра достает мобильник и звонит в «Белградское такси» — вызывает машину с нормальным счетчиком, а вокруг нас непрерывно снуют бомбилы и таксисты-мошенники.
Белградские таксисты делятся на три категории: две — это сербы-беженцы, выходцы либо из Боснии, либо из Хорватии, третья — солдаты, ставшие жертвами посттравматического синдрома и находящиеся сейчас на пути к восстановлению своих социальных функций. Наш шофер, вероятно, из последней, третьей категории. У него заметны все описанные Ульрикой синдромы, у него взгляд гипнотизера и резкие, неконтролируемые скачки настроения. А у нас появляется отличная возможность познать все это на собственной шкуре.
Для начала парень пускается в погоню за водителем, не пожелавшим уступить ему дорогу, и в ходе ее внезапно вытаскивает револьвер… откуда? Стана считает, что из бардачка, но я склонна думать, что из-под переднего сиденья. После чего он начинает стрелять настоящими пулями через окно, и пули свистят, а он все прибавляет скорость, ныряя между машинами и трамваями. Фары нас слепят, он, конечно, классный водитель, но это еще не всё: бешеная гонка — держитесь крепче — имеет место в самом центре города, в часы пик, и никому в голову не приходит нас остановить, похоже, во всем Белграде нет ни одного постового, а может быть, дело настолько привычное, что они не находят нужным вмешиваться, и даже пешеходам наплевать… Клеопатра вынуждена применить все свои дипломатические способности, чтобы хоть немного успокоить этого одержимого, впрочем, потеряв след обидчика, он и сам снижает скорость, зато приставляет дуло к виску и грозит покончить с собой.
Ситуация становится безнадежной, но тут Стана блестяще доказывает, какая она потрясающая актриса, и находит в последний момент нужные слова. Те, которые действуют как разряд электрошока, если только… если только это не внезапное пробуждение сознания.
