— Думаю, дальше будет труднее, чем предполагалось, — отвечает Ален, когда Клеопатра пристает к нему с вопросами, что дальше, а Стана, которая после нашей встречи, похоже, прочно обосновалась в ТКП, в это время всячески обхаживает Виктора.
Я имела неосторожность рассказать ей и о «Золотых трубах», и о том, как трудно заставить Виктора оторваться от игры ради монтажа, с каждым разом все труднее, о-о-о, признаю, это была роковая ошибка, потому как я всем этим навела Стану на идею уговорить его смонтировать на халяву куски из фильмов, в которых она занята. Промо-ролик такой сделать, вроде портфолио. Мало того, еще несколько минут — и она получит то, чего мы тщетно добивались многие дни тяжкой и изнурительной психологической работой, стоп, вот она уже и получила: Виктор секунду назад согласился посмотреть, что у нее там за демоверсия.
И вот я сижу здесь, смотрю на них, думая, что ж это за нерушимые связи такие, которые внезапно между ними двоими возникли, и благодаря внезапному приступу прозорливости объяснение рождается само собой. Ортодоксальным византийцам легко опознать «своего» — как зверям одного вида, и именно эта унаследованная от животного мира способность дает Стане по сравнению с нами неоспоримое преимущество, именно эта способность позволила ей удивительно быстро снюхаться с Виктором и получить от него то, чего мы, Francuzi, оказались не способны добиться, несмотря на долгие часы за «Grand-Prix 4» и «Mortal К», несмотря на бесконечный кофе по-турецки на террасе… Ну и как не согласиться с тем, что мы, старайся не старайся, все равно останемся всего лишь милыми Francuzi, милыми, да, но все-таки только Francuzi.
Клеопатра, энергия которой, как обычно, брызжет через край, тем временем продолжает свою речь, желая убедить нас не расслабляться и не позволять банде геев, не вылезающих из посольского бассейна и напропалую трахающихся друг с дружкой у бортика всеми своими нетрадиционными способами, выбить себя из седла.
— Все в точности как в гейских порнофильмах, да еще и за счет государства, за счет Французской республики, — хихикает она.
Хотя, если по совести, что они, эти посольские, могут понимать в политической ситуации, которую она и сама переносит иногда с немалым трудом?
Не говоря уж о том, что для монтажа нашего фильма, который и ей стал родным, нам вообще нет смысла искать поддержки у Французского культурного центра, они, жлобяры, не только не раскошелятся, но этот их Дени вполне способен еще и навредить, хотя бы из-за своей некомпетентности. Тратить время на Клотильду, как бишь ее там, тоже ни к чему: она явно не способна действовать как нужно. Нет, единственное, что нам надо, — найти новых спонсоров… и тут Клеопатра, мы и глазом моргнуть не успели, будто фокусник, достает из рукава почетного президента Черногории, который все принесет на блюдечке с голубой каемочкой. Из очень надежных источников известно, что почетный президент Черногории спит и во сне видит, как бы проспонсировать кино: с одной стороны, ему этого хочется, чтобы мир лучше узнал его страну, с другой — ему требуется отмыть кучу грязных денег, ну, разумеется, неужели мы сами не догадались, а с третьей — каким бы бредом это ни казалось, — он даст денег только при условии, что его брат, выпускник киношколы, будет работать на фильме ассистентом оператора.
После этого Клеопатра перескакивает на историю своего знакомства с почетным президентом Черногории. Знакомство случилось несколько лет назад, когда он решил, воспользовавшись войной и натовскими бомбардировками, выкупить у Клеопатры за бесценок права на экранизацию книги ее покойного отца, видного сербского писателя. Предполагалось создать этакую барочную фреску, историческое полотно наподобие «Королевы Марго», и — что особенно соблазняло почетного президента с братом — это должен был быть совместный франко-югославский фильм, снятый с помощью «Ciby 2000».[52] Играть в нем согласился Венсан Перес, постановку предложили Люку Бессону, но, поскольку Бессон отклонил сделанное ему предложение, были все основания думать, что режиссером станет Эмир Кустурица. Увы, проект не состоялся. Кустурица, заваленный работой выше крыши на пять лет вперед, — у него были свои планы — всех измотал, но так и не взялся за экранизацию, а Клеопатра, внезапно поняв, что уступила авторские права за гроши, дала задний ход и стала их выручать через суд. Такой крутой поворот окончательно поставил крест на проекте, зато разразился грандиозный скандал, умело подогревавшийся белградскими газетами.
Однако, несмотря на печальное развитие событий, у Клеопатры сохранились тесные связи с почетным президентом Черногории, этот человек считает ее умницей и деловой женщиной, и, раз уж она завоевала такое его уважение, она и может отвести нас к нему, то есть в любую минуту организовать встречу с почетным президентом Черногории, кстати, одновременно он занимается спекуляцией сигаретами и весьма в этом преуспел, а взамен ей всего-то и нужно соучастие в прибыли. Определенный процент.
— Вот. Все более чем просто, — завершает рассказ Клеопатра. — Ну и конечно, брат президента должен стоять за камерой.
— Хм, — отзывается Ален, и Клеопатра, тут же заметив, что он уже готов сказать «нет», продолжает ехать на нас танком.
С таким фильмом, как «Хеди Ламарр», у нас все шансы на победу, Francuzi, это именно такой блокбастер, у которого жаждет быть спонсором почетный президент Черногории, ситуация исключительная, потому что почетный президент Черногории инвестирует в наш проект огромные суммы, да-да-да, случай вроде этого выпадает раз в жизни, и она так нас убалтывает, что мы — лишь бы отвязаться — соглашаемся, ладно, пусть уж устраивает нам свидание с великим спекулянтом сигаретами.
Бредовый разговор продолжается еще некоторое время, а когда в него вмешивается Стана, чтобы сообщить: в самом скором времени итальянский телеканал RAI приступает к производству совместного фильма, который одна хорватка-режиссер будет снимать в Черногории с Джереми Айронсом в главной роли, ну конечно, с ним, конечно, с тем самым единственным и неповторимым Джереми Айронсом, звездой из звезд, — это еще больше вдохновляет Клеопатру, и оказывается, что нам совершенно необходимо туда поехать, — вам.
Francuzi, совершенно серьезно заключает она, очень-очень стоит поглядеть, как там дела.
Похоже, в эту минуту призрак Хеди Ламарр воспарил над краденой урной с ее прахом, стоящей на самом виду, на письменном столе Большого Босса, иначе с чего бы мою голову стали одолевать безумные мысли. Абсолютно ясно: все мы тут жертвы колдовства, если не порчи, — Большой Босс, Фредди Крюгер, Мирослав, Francuzi, Клеопатра. А вскоре список жертв пополнит и почетный президент Черногории. Это коллективная и невероятно заразная порча.
Подойдя к дому 105 по улице Бирчанинова, натыкаемся на Ульрику и Зорана. Я и забыла, что kum ждет звонка, совершенно непростительная ошибка с моей стороны, но, похоже, он на нас не сердится, а может, Зоран, как всегда, попросту накачан гашишем. Ульрика радостно протягивает нам пригласительные билеты. Смываться поздно, мы окружены, ну и — что тут поделаешь? — вместе с компанией бездельников, приспособившихся к этим тропикам, как сказал бы дядя Владан, — нескольких замшелых, но вдохновенных на вид интеллигентов, разнообразных деятелей разнообразных искусств и прочих лоботрясов — двигаемся в направлении Центра очистки культуры от загрязнений. Квадратное строение выглядит внушительно, прежде мой дед выставлял здесь свою коллекцию купленных в Париже картин и скульптур, в свое время особняк национализировали, а недавно присвоили ему имя дедушки.
«Художественный перформанс» должен происходить внутри. Лично я подобного рода представлений напрочь не воспринимаю, ничего «художественного» в них не вижу и скучаю на них смертельно. Но это — обычно, а на этот раз подвиг артистов не может оставить публику равнодушной. Должна признаться даже, что опыт получился более чем впечатляющий.
На экранах расставленных по эстраде телевизоров крутятся нон-стопом совершенно невыносимые кадры геноцида, снятые в разных уголках земного шара, звук оглушительный, безжалостный, от зверски усиленных динамиками автоматных очередей лопаются барабанные перепонки, а посреди всего этого, между экранами, — мертвенно-бледная артистка родом из Берлина, худая до того, что смотреть страшно, и с пирсингом везде, где только возможно (этакое женское воплощение Клауса Кински[53] с косматой линяло-рыжей головой), что-то воинственно рыча по-немецки (мы бы все равно не поняли что, поскольку не знаем ни единого тевтонского словечка), рвет на себе одежду, потом, уже совсем голая, начинает бешено кататься по сцене, засыпанной консервными банками и всяким другим мусором; мусор и консервные банки летят на зрителей первых рядов, все в шоке, только это еще не финал — в финале артистка на глазах потрясенных зрителей еще и режет несколькими бритвами зараз свое тощее тело.
