Не сдержалась она, о чем так долго мечтала – сделала, радуясь, погладила непокорные кучеряшки волос.
Открыл серо-голубые глаза Арзо, от солнца зажмурился, счастливо улыбнулся.
– Полла! – прошептал он, виновато постарался отстранить со стола кипу лекарств, термометр, тонометр.
– Видишь, Арзо, я врач, приехала тебя лечить, а что вышло?
– Ничего, ничего, – скороговоркой заговорил Арзо, теперь он, нежно, слегка погладил ее волосы, – отросли… красивые! – хотел отвлечь он ее.
– Я только помню, как ты взял меня на руки, – виновато сказала она.
– Слишком поздно я это сделал… Сволочь я!
– Нет, Арзо.
– Да… Когда ты о мужьях говорила, то меня пожалела, а я ведь тоже в этом списке.
– Арзо, – тих, еще слаб ее голос, – я не помню, что говорила, но знай, ты никогда в списках не был. Ты один, – она отвернулась к окну.
– Не плачь Полла. Тебе нельзя. Не волнуйся…
Она повернулась, часто заморгала увлажненными глазами, улыбнулась.
– А я теперь не волнуюсь… я в твоих руках… я об этом мечтала, так что делай что хочешь… Только… кто меня купал, переодевал?
– Все бабульки, я пальцем не тронул, не видел…
Полла глубоко выдохнула, устремила взгляд в потолок.
– Арзо, трогай – не трогай, а я здесь. Сверши обряд там-махъ, а потом, когда надоест, сделаешь йитар… Мне не привыкать.
– Где муллу взять? – тих, озадачен голос Арзо.
– Без муллы обойдемся, – жалко улыбнулась Полла. – Я знала, к кому еду. У меня записано, что говорить надо, только пригласи двух свидетелей… Хотя нам всем один Бог свидетель.
Арзо вскочил, ринулся к двери, вдруг вернулся, схватил ее ладонь.
– Полла, не смей даже думать о йитар! Понятно?
– Гм, теперь, к остальным регалиям, я еще и больная… не такая жена тебе нужна, Арзо! Ты…
– Замолчи, – в первый раз груб он. – Больше ни слова! Я хозяин! Теперь я твой муж не понарошку, а всерьез.
– Еще нет, – улыбается Полла, – и все пройдет.
– Скоро будешь, – метнулся Арзо к выходу, – и никогда не пройдет.
– Постой, а деньги на там-махъ, на урдо* – есть?
– Все есть! – в сенях крикнул Арзо и уже с улицы, счастливо: – и все будет!
Скоро вернулся он с бабульками – в комнате никого: кровать застлана, все прибрано, видно – хозяйская рука оютила дом, ко всем немногочисленным предметам притронулась, на место поставила, даже микстуры с приборами исчезли, а вместо запаха лекарств – аромат недорогих духов.
– Полла, ты где? – испугался Арзо.
– Я – в ванной, – только сейчас услышали урчание воды.
Пять, десять минут сидят все трое вокруг стола в напряженном молчании.
– Полла, все нормально?
– Да… Скоро выйду.
Еще столько же времени проходит. Арзо встает, ему не сидится, и тут щеколда щелкнула, дверь отворилась.
– Ба! – хором ахнули бабульки. – Вот это царевна-лягушка!
Стоит Полла высокая, статная, горделивая, от болезни и следа нет: белая косынка, как у невесты повязана, облегающее, соблазнительно-короткое, бирюзовое под цвет глаз платье, белые туфли. Полла – невеста!
Недолгий церемониал, для Арзо – вечность. Сжимая в кулаках по сто рублей – щедрые подарки невесты, – бабульки только вошли в раж поздравления, а он молча теснит их к выходу, торопит, беспардонно выгоняет.
– Не пойдем! – вдруг стойко уперлись бабульки, – пока «горько» не будет… Горько!
Самбиев оторопел, не знает, как быть, в смущении играет он пальцами, будто впервой. Надолго затянулась пауза.
– Горько! – не унимается дуэт бабулек.
Полла улыбается своей лучезарной улыбкой, а он аж вспотел, растерялся. Тогда Полла сама сделала шаг, коснулась его руки, прильнула.
– Боже! Как они смотрятся! Какая пара!
– Все, не будем мешать.
– Да погодь ты, – и громче, – а «горько» где?… Вот теперь мы лишние.
– Благослови вас Бог!
– Любовь вам да совет!
На улице бабульки опешили – конечно, деньги, да такие, в кармане хорошо, но свадьба так не заканчивается.
Зимний день на севере краток; смеркалось, кое-где загорелись окна, зажегся свет и в окне молодоженов. Бабульки переглянулись, с полуслова поняли, бодро ринулись к окну, легко преодолевая сугробы в свой рост.
– Смотри, смотри, до сих пор целуются…
– Ой, я дура, дура, очки позабыла.
– А тебе и не надо… Ой, на руках понес…
– Меня Никола тоже носил…
– Да молчи ты, дура… Ой, как силен наш родимушек, просто богатырь… Вот это да?!
– Мой Никола тоже такой был.
– Да знала я твоего Николу – стыд да срам, больше я его к себе и не подпускала.
– А твой Федор, что?! Всю жизнь ко мне шастал…
– Шастал, когда мерином стал, бражку пить… Да отстань ты… Ой, какое у нее тело! Да она как в кино!
– Я тоже такой была!
– Ой, что он делает, что он делает!
– А она?
– То же самое… Пригнись… Фу ты, черт, кино выключил… Ну ладно поперли в хату.
– А может, еще включит?
– А тебе зачем, все равно не видишь…
– Зато радуюсь, видя как ты томишься; не нагулялась всыть, как я; все морду ворочала, гордилась. А ныне – облизываешься.
– Чего? Вставай, мне нельзя остуживать, мужики жар любят.
– Жар-то любят, только от искры, а не от затухающих углей.
* * *
– Чечен бежал! Мафиозо исчез! – истошно крича, участковый вломился в дом бабулек. – Бабки, где вы? Черт вас побрал! Сдохли что ли?
– Сам ты сдохнешь, черт рыжий!
– Где вы? Что вас на чердак занесло?
– Да не ори! Лучше лестницу попридержи.
– Как не орать, ваш «родимушко»-то исчез, бежал гад! А я вам наказывал присматривать!
– А чем, ты думаешь, мы занимаемся?!
– А что он там делает? – смотрит вверх.
– Ой, и не спрашивай! Поест, в ванную сходит и вновь в кровать.
– У вас на чердаке ванна есть?
– У него ванна, а мы с чердака наблюдаем.
– Значит, до сих пор болен? – помогает второй бабульке слезть.- Так что ж вы – не люди, неужели нельзя поухаживать за больным? Три дня, как последний снег был, а к его дому и следа нет.
– Какой три дня, пятый день, ведь он женился, к нему невеста из дому приехала.
– Фу! Да не может быть!
– Вот тебе крест… Краса – неописуемая, как в кино!
– Даже лучше, – вступает вторая бабуля. – Мироныч, ты меня помнишь в молодости? Примерно такая же, только чуть выше.
– А вы подсматриваете?
– Ты приказал – наблюдаем.
– Невеста, говорите? За мной! Посмотрим.
Не быстро Арзо открыл дверь. Участковый, занося мороз, ввалился в дом, прямо в валенках прошел в комнату.
– Вот это невеста! Так, Самбиев, на моей территории непорядок: жениться, а свадьбу не сыграть – преступление. Я за все отвечаю!
Загудело Столбище, загудела Вязовка – вождь мафии на артистке кино женится. Во вновь построенном Доме культуры гулянье запланировано. Все руководство района желает присутствовать. Колхоз расщедрился: по себестоимости быка, трех свиней, двух баранов выписали, овощи так дали, столовая и ансамбль – в полном распоряжении, грузовик у Самбиева для закупок, отныне может он ездить хоть до Байкалово. Полла тоже не отсиживается, помогает бабулькам во множестве возникших забот, ожила она совсем, обильный румянец играет на щеках, ямочки радости в уголках рта, а в глазах – блеск, восторг, жизнь.
Днями напролет мотается Арзо в поисках дефицитных продуктов, хочет, чтобы свадьба как свадьба была, для Поллы больше всего старается. За день до свадьбы вроде все готово; вечером приходит он усталый домой, а Полла какая-то вялая, усталая, молчаливая. Накормила его хорошо, а вот купает в воде прохладной, обтирает – полотенце валится, перед сном делает массаж спины – руки холодные, костлявые, негнущиеся. И спать желает на другой кровати, даже в соседнюю комнату просится, лицо все от него воротит, скрывает. Вгляделся повнимательней Арзо, обмер – глаза закатываются, буквально сатанеют.
Вскочил Арзо, хотел к бабулькам бежать да одну оставить побоялся.
– Я лечь хочу, – страшен ее тон.
Арзо сам раздел ее, еле уложил с собой; она от него отвернулась, к стене жмется, а он ее обнял, чувствует, как все сильней и сильней ее тело напрягается, выпрямляется, в судороге холодеет. И тут еще грубее ее тон:
– Арзо, какая разница между женой и почти что женой?
– Не знаю, Полла, – не до вопросов ему. – К чему ты это?
– Девушка приходила, маленькая такая. Говорит «кто ты?», отвечаю «жена Арзо», а она: «я тоже почти что жена».
Еще сильнее напрягается ее тело, совсем деревянным, холодным становится, мелко-мелко дрожит.
– Полла! – шепчет он ей на ухо.
– Арзо! Зачем? За что?… Спаси! Помоги!
Она еще что-то невнятно бормотала сквозь стон, и тут он с силой перевернул ее, в прямом смысле стал насиловать. Тяжело ему, сердце бешено стучит, задыхается, вспотел, но не сдается он; все с большим и большим упорством борется, хочет влить в нее свою страсть, свою любовь, свою силу, пытается высосать из нее эту гадость, этот страх, издевательства.
