— В чем дело? — спросил Идир.
— Я согласился! — воскликнул я, повернувшись к нему.
Он посмотрел на меня, слегка прищурившись.
— Ты не одобряешь?
Он ответил мне со своей невыносимо иронической усмешкой:
— Судьба каждого предопределена свыше.
Я чуть было не пожал плечами и с трудом удержался, чтобы не улыбнуться. Я совсем не верил в судьбу. Сейчас речь шла о том, чтобы я покончил с этим делом в самый короткий срок, и я верил в успех.
Идир налил себе еще чашку. Когда он вытянул руку, на стене возникла тень, похожая на гигантскую птицу. Он отпил глоток и сказал:
— Будь осторожен.
Я огрызнулся:
— Сам знаю.
Фернандес, кажется, удивился такому тону. Он с любопытством посмотрел на нас обоих. Потом сказал:
— Кстати, об Альмаро… Завтра он устраивает сходку, будет там набирать рабочих…
Я торопливо шагнул к нему.
— А где?
— На Рыбном рынке.
— В котором часу?
— Кажется, в четыре.
Но мне показалось, что он пожалел, заговорив со мной об этом собрании, и с напускной шутливостью торопливо добавил:
— Послушай, отъезд завтра. Не попадись раньше…
Идир, не обращая внимания на наш диалог, принялся скручивать папироску.
Он опять посоветовал мне быть осторожным, но на этот раз говорил он уже без настойчивости, каким-то отрешенным, почти безразличным тоном…
I
Уже несколько недель я нетерпеливо ждал, когда мне представится возможность побывать на одной из сходок, которые устраивает Альмаро. Несмотря на предупреждение Фернандеса, после полудня я спустился к зданию Рыбного рынка. Его страхи мало меня заботили.
Воздух обжигал. Порт, пароходы, бульвары — все было затянуто известковой пылью, которая густыми клубами спускалась с накаленного добела неба. Это неистовство света угнетало меня, утомляло не только глаза, но и мозг, наполняло меня скорбной, опустошающей, черной печалью. Такой же черной, как те круги, что плыли у меня перед глазами от этого нестерпимого света.
Я провел ночь у Моники. Сейчас, по дороге к рынку, вспоминая ее, я снова видел перед собой ее лицо, ее припухшие губы. Какая счастливая ночь!
Вдруг меня пронизала мысль: если я убью Альмаро, мне придется отказаться от Моники. Если я убью Альмаро, меня либо схватят, либо я вынужден буду бежать, покинуть Алжир, скрыться. В обоих случаях я потеряю Монику. Меня удивило и почти ошеломило, что я с таким спокойствием подумал об этом.
Я уже предупредил ее, что несколько дней меня не будет в Алжире.
Она очень настаивала на том, чтобы я вернулся как можно скорее. Теперь я спрашивал себя, что за этим крылось: ее привязанность ко мне или же, скорее, боязнь остаться в одиночестве, наедине с призраками прошлого?
Я с горечью подумал: «Если я убью Альмаро и потом исчезну, она снова станет добычей Андре». Бессчетное количество раз, даже в эту ночь, тень Андре возникала между мной и Моникой.
Что из того, что я теряю Монику, что жизнь ускользает между пальцами, а я даже не могу удержать ее, — что из того? У меня остается нечто твердое, настоящее, за что можно зацепиться. У меня остается Альмаро, моя ненависть к Альмаро. Альмаро, посланный мне провидением!
Подходя к рынку, я все еще усмехался. Я спрашивал себя: неужели здесь не найдется членов разогнанных рабочих партий, которые бы сорвали это сборище или по крайней мере отвратили бы от Альмаро тех, кого ему удалось убедить и обмануть? Я знал, что должен остерегаться. Люди Альмаро, которые схватили меня в ту ночь, могут узнать меня. Поэтому из осторожности я решил устроиться у двери, чтобы в случае опасности можно было убежать.
Когда я вошел в здание, то увидел, что здесь было уже немало народу. Разбившись на маленькие группы, люди ждали начала. Через отверстия в своде падали потоки солнечных лучей.
Подходили все новые рабочие, некоторые располагались прямо на цементных прилавках. В канавках поблескивала вода.
Я внимательно всматривался в лица, пытаясь распознать подозрительных личностей. Никто не обращал на меня ни малейшего внимания. Еще раньше я твердо решил, что буду держать себя в руках. И сейчас чувствовал себя совершенно спокойно. Только бы не попасться как-нибудь по-дурацки! Мадам Альмаро любезно предупредила меня: если я попадусь, меня надолго засадят в лагерь.
В эту минуту в здание вошла большая группа докеров. Они устроились на высоком помосте у задней стены.
Я расположился в противоположной стороне зала.
Я бы с удовольствием смешался с рабочими, но боялся провокаторов и к тому же оттуда, где я стоял, в случае необходимости легче было выскочить на улицу.
К рынку с ревом подлетела машина, набитая полицейскими в полотняной форме.
Уличные мальчишки, веселые и подвижные, болтая, облепили входную дверь. Их гнали прочь, но они снова возвращались, упрямые, как мухи.
Я видел перед собой стену из черных и синих спин. На глаз я определил, что в зале никак не меньше двухсот докеров.
Выкрашенные известью стены отражали свет. Гул, стоявший над толпой, поднимался к высокому своду.
Вдруг наступила тишина. Все головы повернулись в одну сторону. Большая черная машина остановилась у двери, и только тогда я заметил вооруженных жандармов.
Какой-то толстый лысый человек вылез из автомобиля, вытирая пот со лба. На носу у него громадные зеленые очки, одет он в холщовую, промокшую от пота куртку.
Чтобы лучше видеть, я привстал на цыпочки.
Вслед за толстяком показался Альмаро. Полицейские, стоявшие у входа, отдали ему честь. Он был меньше своего спутника, и я видел только его макушку.
Докеры ждали. Кое-кто из них курил, сплевывая на пол.
Человек в зеленых очках тяжело поднялся на помост и начал свою речь:
— Товарищи!..
Я не понимал, о чем он говорит. Он говорил по-французски, но очень быстро и с каким-то странным акцентом. Сбоку я видел лица некоторых рабочих: было вовсе не похоже, чтобы они внимательно слушали оратора. Тот, наконец, остановился, надул щеки, выдыхая воздух, и в своих зеленых очках стал совсем похож на огромную жабу. Он сошел с трибуны, и в зале снова повис гул толпы, напоминавший глухой грохот барабанов. Все это действовало на меня угнетающе. Очень хотелось пить.
Я взглянул на одного из докеров: несмотря на черную кайму вокруг глаз и обкусанные губы, вырисовывавшиеся на темном от угольной пыли лице, он показался мне еще очень молодым. Он опирался о прилавок. Парень моего возраста. Я решил поглядеть, как он будет реагировать на следующую речь. Когда над головами рабочих выросла фигура Альмаро, я явственно ощутил, что он увидел и узнал меня. Мне стало не по себе; осознав это, я расстроился. Но взгляд Альмаро уже скользил по собравшимся. Он стоял на трибуне, выпрямившись, широко расставив ноги и сунув руки в карманы расстегнутой куртки. На его окаменевшем лице застыло настороженное выражение. Он ждал, когда станет тихо. Вот он нахмурился с начальственным видом.
На мгновение я представил, что у меня в руках револьвер Фернандеса. Должен был я стрелять? Искушение поистине было бы слишком велико. Однако я убеждал себя, что револьвер — оружие неточное; если стрелять издалека, можно промахнуться и не попасть в Альмаро, а ранить кого-нибудь из присутствующих. И в конце концов я по-дурацки попадусь.
Альмаро говорил по-арабски. Звучал его густой голос, хорошо знакомый мне еще с того злосчастного вечера. Он говорил без жестов. Вновь передо мной возникла уже виденная однажды картина; презрительная гримаса, пятна теней, отбрасываемые на лицо светом лампы…
Я прислушался к его речи с жадным любопытством.
Он перечислял причины, которые приведут к еще большему сокращению грузооборота в порту.
Докеры, состоящие на учете, будут работать лишь два дня в неделю, не больше. Два дня…
— Два! — с силой повторил Альмаро и, вытащив из кармана правую руку, вскинул вверх два пальца. — Вот так! Только два дня — и ничего больше! Ровно столько, чтобы сдохнуть с голоду!
Я внимательно посмотрел на эту огромную руку и вспомнил о пощечинах. Потом представил себе, как эта громадная лапища ласкает красивую грудь мадам Альмаро.
«…Только два дня в неделю. А кто знает, что будет дальше? Весь порт может замереть. Все зависит от того, какой ход примет война. Но если англичане высадятся на берегах Франции…»
«Умен! — сказал тогда Фернандес. — Значит, опасен!»
«…Значит, опасен! Значит, опасен!» — слова эти гудели у меня в ушах колокольным звоном.
Но я опять напряженно прислушался.
— …слишком много рабочих рук в этом почти опустевшем порту. А на побережье Атлантики их не хватает, хотя там на стройки оборонительных сооружений приняли бы тысячи рабочих. Здесь — нищета! Там — работа и обеспеченная зарплата.
