Я вздрогнул оттого, что пожилой мужчина попросил меня подвинуться, чтобы он смог войти в дом.
Сложив проспект, я сунул его в карман и, думая о своем, покинул выставочный комплекс, прихватив с собой бесплатную открытку.
Вечернее солнце било мне прямо в лицо, я зажмурился.
В ушах стояли голоса семей-посетителей выставки. Присев на скамейку, я черкнул в открытке:
«Это я. Знаешь, откуда? Я в Лаппеенранте на Выставке жилья. Выбирал для нас дом. Нашел только один. Но хороший. Он простой, почти как я. Ты же всегда хотела дом. Теперь и я хочу. И вас. Почему вы не говорите, что вы там? Или где-то еще? Я ударил только один раз. Неужели это решило все? Лаппеенранта, похоже, приятный город. Матти».
Кинув открытку в ящик, я остудил свои чувства до нуля.
Смеркалось, мысли прояснялись.
Я знал, куда иду, но не знал, с какой скоростью.
«I don't know what I want but I know how to get it».
Так пел Джонни Роттен, гнилой человек. Если бы я знал его телефон, я бы позвонил ему и сказал, что, украсив несколько аккордов незнанием, ты забрал деньги у подрастающей молодежи и испортил им центральную нервную систему. Теперь один из них вырос и хочет сказать это тебе.
«I am Matti Virtanen from Finland and I want my baby back».
Это английский, а значит, я больше не тащусь от рифм и рефренов, я перешел к прямым текстам.
Я сел в автобус, приник лбом к стеклу и так рассматривал Финляндию, большую страну. Проносившиеся мимо бесконечные заросли временами обретали очертания настоящих лесов, но вскоре снова превращались в кучку диких, заброшенных промзон и там-сям накиданных домиков. Финляндия казалась федеративной республикой зарослей, деревьев и бетона.
Час спустя я видел в стекле только отражение своего лица.
Трудно было узнать этого человека, чудом выжившего в войне, которая официально не была объявлена. Война полов, или война за освобождение женщин, один черт, как ее назвать, была столь же напрасной, как и все прочие войны. Эта война отстоит от нас чересчур близко для статистического отчета. На полях Зимней и Второй мировой войн погибло около восьмидесяти пяти тысяч человек, примерно три тысячи четыреста пропало без вести, а сто восемьдесят девять тысяч раненых восстанавливали страну.
Моя война насчитывает множество жертв, но по причине неофициального статуса точные цифры неизвестны. Именно поэтому лучше говорить о павших в прямом смысле этого слова. Они пали в придорожные канавы, в подъезды многоэтажных домов, на пол ресторанов, в вестибюли семейных консультаций, перед игровыми автоматами, в кафе при бассейнах. Они падали на середине фразы, бормоча свое и создавая тем самым фундамент успешной торговли успокоительными. Особенность этой войны состоит в том, что добрая половина павших – женщины.
Число раненых не знал никто. Большая часть отрицала свои увечья или настаивала на том, что они получены в процессе напряженной трудовой жизни либо во время экономического спада. Статистические подсчеты затрудняло и то, что эта война причинила фактически только моральный ущерб. Финны не больно-то талантливы в признании и оценке такого ущерба.
В любом случае, среди нас насчитывается почти столько же мужчин и женщин, раненных в этой войне, сколько и официальных ветеранов.
Число пропавших без вести не знает никто, потому что нереально систематизировать тех, кто все отрицает, окопавшись в сумрачных пивных пещерах по всей стране.
Доля репараций, или алиментов, в денежном обороте столь велика, что в стане социологов растет напряжение. Им необходимо на время забросить кабинетные изыскания в области половой и сотовой связей, чтобы выйти в поле и основательно изучить то, посреди чего живу я.
Я даже записал в блокнот возможные названия исследований:
«Когда дом становится религией, которую не признает государство».
«Время, которое поддерживало разводы, превратив их в народную забаву».
«Бойцы домашнего фронта. Движение против политики?»
Я задремал, прислонившись к холодному стеклу автобуса.
Очнулся в ознобе, когда от магистрали на Лахти отпочковалась дорога к Третьей кольцевой.
Я загляделся на уродливый пригород. Где-то там, в кущах, Хелена и Сини прячутся от меня.
Что они делают именно сейчас?
Может быть, Хелена обнимает Сини за шею, может быть, Сини просит сказку о «кавове», или она уже научилась говорить «корова»? Сини спит? Что ей снится? Хелена и Сиркку на балконе, обозревают Хельсинки и говорят обо мне гадости. Они видят меня черно-белым, хотя во мне много красного, желтого и зеленого. Для Сини неважно, какого я цвета, она видит меня только большим.
У папули большие плечи, если туда забраться, далеко-о видно.
Да, далеко. Посмотри, Сини, выше крыш, мимо птиц, сквозь облака на тот желто-зеленый автобус, что мчится по широкой дороге в сторону Хельсинки. Там я сижу, прижавшись щекой к стеклу, один глаз прикрыт, другой открыт на тот случай, если твои глазенки блеснут в зарослях этих бесконечных кустов, посмотри, доча, сюда. Я был в Лаппеенранте, выбирал дома и нашел один. Если бы у меня была земля, я построил бы такой дом. Но земли у меня нет. И нет времени, чтобы ее купить. Я должен найти готовый похожий дом. Ты сможешь дождаться? Сможешь. Дождется ли твоя мама, не знаю.
Если у этого урода есть телефон, номер закодирован. Он мог звонить из автомата. Или с краденого мобильника.
Обычному налогоплательщику не под силу выяснить это. Жертва не обладает правами. Чтобы выяснить номер, каждый пострадавший вынужден оплачивать такое же оборудование, как в полиции. Вот о чем надо написать в «Наш двор».
Мы должны разобраться, кто он. Мы этого так не оставим. Будет всякий ссать у нас во дворе! Нет, как бы ни было трудно. Неча на зеркало пенять – ближайшее в магазине «Алепа», – эти всегда найдут объяснение. Сами устроили себе хреновую жизнь, без посторонней помощи.
Весь вечер коту под хвост из-за этого дерьма. Думали заняться грилем и покидать шары, но после звонка что-то не хочется. Нам это знакомо. Вынужден перекинуться парой слов с наркоманами или шизанутыми, считай, день испорчен. Как им удается так влиять на других? Пьяницы и бомжи по сравнению с ними – пустяк, их только припугни. У нас светодатчик с каждой стороны дома. Прохожий под шофе тормозит сразу, а наркота только прищурится и дальше шагает.
Весь следующий день мы с Кертту думали, как малышка Веера переживет все это.
У нее с ума нейдет дядя, который писает на дворе. Может быть, надо будет обратиться к врачу. Я поинтересовался, как к этому относится КЕЛА,[12] оплатит ли счет, черта с два. КЕЛА возместит расходы, если сомалийцу сломают мизинец в драке, которую он сам и затеял. КЕЛА возместит расходы, если антисоциальный тип поранится бутылкой, которую он сам и разбил.
Чем больше я думаю об этом, тем глубже проникаюсь уверенностью, что мы сами должны поймать его. Мы с Кертту решили, что посоветуемся с соседями. В следующий раз, когда он появится здесь, мы запишем его на видео. Установим камеру у кухонного окна, оттуда обзор лучше.
Кертту вспомнила, что в предпоследнем «Нашем дворе» была статья этого Мякинена, где он предупреждал, что не надо приукрашивать прелести жизни в собственном доме, потому что в сухих мозгах самых завистливых и злобных типов из многоэтажек легко займется огонь ненависти от этих слов. Тут Мякинен попал в точку и одновременно подал идею.
Я вытащил «Наш двор» из ящика для бумаг, мы вместе еще раз перечитали статью. Мякинен писал в своей изящной манере, что в муниципальных домах заложена часовая мина. Расположение нашего района по соседству с такими домами не может не повлиять негативно на тех, с чьих балконов открывается вид на лес, а в ясную погоду просматриваются десятки двускатных крыш и зеленые дворики.
Мякинен писал, что, хотя мы ведем правильный образ жизни и дом заработали в поте лица, где-то всегда найдется кто-то, считающий, будто нам еще до рождения раздали те карты, с которыми мы в игре. И этому кому-то может ударить в башку что угодно.
Оттуда ссыкун и вышел.
Кертту успокоилась.
Но я пребывал в полной уверенности. Это был не наркоман. Это был человек из муниципальной квартиры.
Таким волю дай, они еще хуже, чем наглотавшиеся колес. Я знаю несколько таких у нас на работе, точно, они источают свой специфический запах. Своеобразный привкус зависти. Во время спада им не удалось оторвать собственности, и вот во время кофейного перерыва придумывают тысячи причин, почему в муниципальной квартире жить лучше.
Раньше я тоже придумывал эти причины, но теперь замечаю, насколько жалкими они были.
Вернувшись из Лаппеенранты, я занялся Кесамаа. Я был уверен, что рано или поздно он приведет меня во двор заветного дома и назначит подходящую цену.
Я наблюдал за ним на четырех смотринах, на автозаправке Тебойл и в Западном терминале по возвращении из Стокгольма.
