— Ты еще во внутреннем кармане посмотри, — посоветовал Колченогий. — Вещь! Кто понимает, конечно.
Полезши за пазуху, Петяша нашел во внутреннем кармане пиджака украшенную все тем же вензелем увесистую — неужели тоже платиновая? сколько ж это все стоить может? — фляжку, граммов этак на двести пятьдесят емкостью. Отвинтил пробку, глотнул…
— Уххх… ты! Это чего?
— Коньяк, — просто пояснил Колченогий. — Без названия. Мой личный.
Выпивка, блаженным теплом разлившаяся по жилам, помогла малость упорядочить мысли, и Петяша наконец-то задал первый из множества назревших вопросов:
— Слушай! Почему надо было от той старушки ноги делать? Вроде она ничего такого не…
Колченогий усмехнулся.
— Кабы она тебе выпить в благодарность предложила, ты бы согласился?
Петяша подумал.
— Ну… наверное, согласился бы.
— На то и было рассчитано. Они с наркошей из соседней квартиры, «внучком» ее то бишь… хе, названным… на жизнь так зарабатывают. Выбирает она на улице, кто поприличней выглядит, зовет как бы по хозяйству помочь… А потом как обычно: водочки ему с клофелинчиком, деньги с одежкой себе, а «внучек» помощничка топориком по дурной башке… Пятерых уже обработали и до сих пор не попались. Метода у них продуманная… — Тут Колченогий заметил некоторое недоверие в Петяшином взгляде: уж больно дика казалась история о старушке, убивающей молодых состоятельных сограждан топором. — Не веришь, так вернись, выпей с ними. Убедись, на здоровьичко.
Петяша задумался, подняв взгляд к небу в ажуре тополиных веток. Только сейчас он как следует прочувствовал всю невозможность того, что продолжало твориться вокруг него. Старушки, убивающие топорами зажиточных молодых людей; вещи, возникающие из ничего; странный, жуткого облика новый знакомец… появившийся из им, Петяшей, разбитой бутылки! Это уж даже и не гротеск. Сказать «буффонада» — и то будет маловато.
Петяша стремительно, всем телом повернулся к Колченогому.
Рядом, на скамейке, никого не было. На деревянных брусьях, покрытых кое-где облупившейся зеленой краскою, вытертых множеством разнообразных задниц, стоял лишь маленький пластиковый чемоданчик, называемый еще одним недавно вошедшим в обиход англо-русским словом «ноутбук».
«Димыча бы сюда»… — с беспомощной тоскою подумал Петяша.
Но Димыч в это время пребывал совсем в другом месте и вскоре покидать это место — не собирался.
Он прочно утвердился за столиком заштатного кафе, что на Васильевском, на углу Большого проспекта и 5-й линии, и допивал уже шестую чашку отвратительного растворимого кофе. Неуемное любопытство, желание разъяснить природу происходящих с товарищем странностей, заставило его сегодня с утра позвонить на службу, предупредить, что сегодня он — хорошо, распорядок донельзя гибок и день не нормирован! — не появится, и отправиться наблюдать за домом, где, по словам Бориса, обитал человек, координирующий и организующий творящиеся с Петяшей странности. Соваться в квартиру вероятного противника он, хоть и хотел бы, пока не решался: непонятно пока, на какую конкретно тему общаться с хозяином. Да и боязно малость.
Собственно, и слежка-то была предпринята скорее ради самоуспокоения, в качестве частичной уступки любопытству: видишь, мол, подлое — делаю, что могу. Вдруг да проявится неожиданно что-нибудь интересное, хоть намек какой, зацепочка, которая поможет понять, как действовать дальше.
Определить, как говорится, направление развития…
Димыч отлично сознавал, что все это крайне глупо, и даже не знал, что такого сможет высмотреть и что вообще предпримет, ежели объект вдруг высунет нос наружу, однако сидел, как приклеенный, за столиком у окна, тянул отвратительную жидко-коричневую бурду с кисловатым химическим, пластмассовым каким-то привкусом и, несмотря на жару, время от времени поплотнее запахивал пиджак, под которым спрятана была наплечная кобура.
Он, в отличие от Петяши, родился и вырос в Петербурге, и жизнь его развивалась до сего момента по стандартной для многих представителей его поколения схеме. Благополучно закончив известную «тридцатку» с математическим уклоном, он прямым ходом поступил на матмех университета и, подобно лучшим из себе подобных, заблаговременно озаботился получением достойной работы. Параллельно достиг он успеха и в некоторых прочих областях деятельности — по крайней мере, выучился находить приемлемые решения для самых разнообразных жизненных задач. Наверное, здесь благоприятным образом сказывался математический, научный подход.
Петяша за все годы их знакомства заметил в нем лишь одну странность: при всей своей физической развитости и привлекательности он никогда не появлялся на людях с девушками. То есть, вовсе не наблюдалось никаких признаков сколь-нибудь тесного общения Димыча с противоположным полом. Жил он вдвоем с престарелой мамой в приличной трехкомнатной квартире на Черной Речке и, похоже, иной жизни для себя не желал. В общении с неизбежно встречающимися порой женщинами был вежлив, но и только.
Странность эту Петяша наскоро принял к сведению и решил не докапываться до сути. Может, просто стесняется человек. Может, из каких-то резонов не хочет афишировать своих связей. Может, еще что. Его дело; имеет право.
Помимо всего прочего, Димыч отличался такой еще характерной тихой, но настырной любознательностью. Видя перед собою задачу, он — хотя бы из чисто спортивного интереса — начинал искать решение, во что бы таковое ни обошлось по времени, силам, нервам и средствам. Задачей могла оказаться заковыристая компьютерная игра, или же программа, не желающая выполнять того, для чего предназначена, или закулисные политические игры и так далее, вдоль и поперек по полному спектру человеческой жизнедеятельности.
Задача о странностях, творящихся вокруг Петяши, пожалуй, была похлеще всех предыдущих. Начинать пришлось, ни много ни мало, с осмысления внутренней логики происходящего и поиска верного угла зрения для рассмотрения оного. На первый взгляд, никакой внутренней логики (если, конечно, принять за аксиому «чудесную» природу странностей) не наблюдалось вовсе. Лишенные же сверхъестественного ореола, все имевшие место события объяснялись до обидного просто. При таком объяснении реакция на них со стороны Петяши заставляла вспомнить о таком душевном заболевании, как паранойя.
Что ж; если он вправду едва не умер от голода, это свободно могло сказаться на психике…
Не явись столь своевременно этот Борис со своими страхами, якобы заставившими его искать Петяшиной помощи, Димыч бы наверняка напустил на друга, явно свихнувшегося от серии нежданных удач, какого-нибудь знакомого психиатра. Однако появление Бориса — спасибо ему за это! — придало Петяшиным опасениям весомости, грубости и зримости. Тогда вариантов получалось два: либо Петяшу выбрали себе в жертвы какие-нибудь жулики, позарившиеся, к примеру, на квартиру, либо…
Либо пресловутые «паранормальные явления» на самом деле иногда встречаются, невзирая на то, что наплодившиеся, точно грибы после дождя, экстрасенсы, контактеры, колдуны и прочие астрологи-лозоходцы вот уж который год изо всех сил стараются разубедить в этом всех мало-мальски разумных людей.
И кто-то, оказавшийся пошустрее, посообразительней прочих граждан, вовсю извлекает из этих явлений выгоду.
По зрелом размышлении, прежде всего следовало бы потолковать по душам с еще одним — неявным — участником нападения на Петяшу, то бишь с его соседом по лестничной клетке. Человека с неустойчивой психикой, ежели со смыслом на него надавить, не в пример легче «колоть», чем здорового. Но именно неустойчивая психика объекта и мешала добраться до него: если забрали в «скворешник» с приездом на дом, это — минимум на месяц. Димыч уж сунулся было туда ближайшим приемным днем, но в посещении пациента — «буйного», как выяснилось, отделения, да при том еще «слабоконтактного» — ему было наотрез отказано…
Девица за стойкой кафе, разморенная жарой, потягивала ледяную пепси-колу из запотевшей бутылочки (что, кстати, в жару-то, как раз совершенно бесполезно) и внимала радиоприемнику, натужно голосившему что-то голосом Филиппа Киркорова.
Казалось, будто музыка размягчает мозг еще сильней, чем жара. Во всяком случае, сознание напрочь отказывалось искать решение задачи. Да, в общем, и правильно: до поступления дополнительной информации оставалось лишь гадать, а этот метод мало подходит для получения правильных решений.
Поэтому Димыч просто-напросто целиком отдался наблюдению, позволив сознанию развлекаться отвлеченными материями, то бишь, воспоминаниями и размышлениями «за жизнь».
С Петяшей они сразу же, едва познакомившись, сошлись накоротко, хотя более-менее определенных общих интересов и увлечений не имели. И с тех пор отношения их всегда казались Димычу делом самым естественным, естественнее просто не бывает. Постоянные Петяшины неблагополучия воспринимались им, как данное, и подлежали ненавязчивому искоренению или хоть смягчению. Пожалуй, Димыч считал Петяшу достаточно выдающимся человеком, несмотря на то, что общество как-то не торопилось признавать и вознаграждать ни его достоинства ни какой-никакой, но все же вклад в свое, общества, развитие. Собственно, оно пока и не имело возможности узнать об этом вкладе, книги ведь еще не вышли… А может, его, Димычева, помощь и была все время выражением общественной благодарности?
