От громкого стука дверного полотна о косяк словно бы что-то в мешанине мыслей встало на место, и Петяша вдруг с поразительной отчетливостью понял: нет, он отнюдь не сошел с ума. Ни психиатры ни невропатологи ничем не смогут ему помочь, как ни надейся.
И это, пожалуй, было самым страшным.
Он и раньше подозревал, что, сомневаясь в своем душевном здравии, просто-напросто обманывает самого себя, не желает так вот запросто признавать факты, заставляющие едва не целиком пересмотреть привычное свое мировоззрение, непонятные и наводящие дикий, до судорог в конечностях, ужас.
Как бороться с тем, что не подчиняется привычным законам мироустройства? Как оценить, на что способен этот Георгий, как его там, Флейшман, являющийся, по словам Бориса, главным его, Петяшиным, врагом?
Да ведь у него, Петяши, и для борьбы с обычными-то, человеческими врагами — не много нашлось бы средств! Влиятельных друзей нет. Здоровья, навыков рукопашного боя, как в кино, чтоб стены кирпичные головами злобных супостатов прошибать, нет. Пистолет купить? Так с ним тренироваться нужно долго, прежде чем будет толк от владения этакой игрушкой. И разрешения на ношение короткоствола, ему, Петяше, скорее всего, никто не даст, а таскать с собой просто так — чревато множеством неприятностей…
Э-э, что пистолет; машину водить — и то он не умеет!
Ладно. Значит, этого всего нет. «Шварцынэгер знаишь? Савсэм нэ пахож!»
Что же остается?
Петяша задумался. Вспомнилась вычитанная где-то «мудрая мысль» насчет того, что побеждает в конечном счете не тот, у кого больше конечностей, а тот, кто умнее и хитрее.
Хотелось бы; хотелось бы надеяться, что автор ее знал, чего пишет.
Беда только, что и насчет собственных ума с хитростью Петяша тоже сильно сомневался.
Что ж остается-то, при таком раскладе?
За холодильником тихонько зашуршало. Из щели меж стеной и задней его стенкой выставилась острая, чуткая мордочка.
— Надо же! — удивился Петяша. — Давно не видали… Здравствуй, крыса!
Крыса взглянула на него блестящими бусинками-глазками и шевельнула усами. Бледно-розовое рыльце ее нервно подрагивало, внимая новым, только еще приживающимся в кухне запахам.
Вот же зверюга, мысленно восхитился Петяша. Нутром, мохнатая, чует, что обстановка тут переменилась и пожрать можно промыслить.
Инстинкт…
Округлить мысль до логического завершения он не успел: в прихожей заверещал звонок.
Идти открывать не хотелось. Просто так: лень было подниматься со стула, и все тут.
Звонок не умолкал.
Помедлив еще, Петяша все же встал и неспешно побрел к двери. В конце концов, может, это просто Катя вернулась. Забыла, скажем, чего-нибудь…
— Кто там?
— Я, открывай! — едва ли не криком донесся из-за двери голос Димыча.
Едрена палка, что с ним там?!
Петяша с силой крутанул замок.
— За тобой что, черти гонятся? Чего ты?
Димыч закрыл за собою дверь и перевел дух.
— Что за баба тут у тебя? По телефону мне отвечала!
Глаза Петяшины медленно полезли на лоб.
— С дуба рухнул? Катя это! Не узнал?
Взгляд Димыча сделался странен; даже испуган.
— Какая еще Катя?
Опершись рукою о дверной косяк, Петяша вплотную придвинулся к Димычу и внимательно взглянул в его глаза.
— Это ты — шутишь так? Разыгрываешь?
Но нет; судя по выражению глаз, Димыч далек был от мыслей о розыгрышах. Скорее, он был охвачен непонятно чем вызванной тревогой за него, Петяшу…
Но Катя-то тут при чем?!
— С тобой — точно все нормально? Мы же вместе были, когда с нею познакомились, — раздельно, убедительно глядя Димычу в глаза, произнес Петяша. — Когда ходили в издательство. То есть, уже после издательства, когда по магазинам-ресторанам отправились.
Во взгляде товарища появилось что-то новое, что именно, Петяша понять не смог.
— Пойдем-ка, — сказал Димыч после некоторой паузы. — Пойдем сядем, нормального кофе сварим и без суеты, обстоятельно так, во всем разберемся.
Разговоров хватило едва ли не до вечера. Подробно, пошагово сравнивая воспоминания о ходе событий, выяснили следующее.
По магазинам Петяша, оказалось, если и ходил, то один и, притом, в совершенно бессознательном состоянии, ибо Димыч точно помнил, что перед свершением покупок решено было все-таки, для пущего облегчения расставания с деньгами, выпить. С этой целью отправились, чтобы избежать слишком уж сильного расхождения с Петяшиным предложением, в баню, где Петяшу после парилки, да с отвычки, да под коньячок с кофейком развезло так, что Димычу пришлось доставлять его на такси прямым ходом домой. Время было, однако ж, еще не позднее, а посему он, Димыч, и решил: раз уж Петяша полностью неконтактен, надо бы навестить место работы. Ну, а на работе немедленно по его прибытии образовался аврал, плавно переходящий в состояние сумасшедшего дома. В порядке ликвидации оного пришлось даже лететь в Москву, откуда он, Димыч, вернулся лишь нынче поутру — так что, понятное дело, никакой Кати он не знает и никакого Бориса, живого или мертвого, под дверью Петяшиной квартиры не наблюдал.
Слушая его повествование и, в свою очередь, излагая то, что помнил сам, Петяша никак не мог отделаться от мысли, что появление Димыча помешало ему додумать и облечь в слова какую-то крайне важную мысль. Помимо этого, вертелось в мозгу и еще что-то, явно не сообразующееся с Димычевым рассказом, как-то опровергающее его…
Стоп!
— Димыч, погоди! Погоди, пока не забыл!.. Что за записку ты мне оставил, в таком случае? Малопонятно этак, однако, устрашительно… Сейчас найду.
Сорвавшись с табурета, Петяша ринулся в комнату и выдвинул ящик стола, где вместе с наличными должно было находиться и Димычево послание.
Где же?.. А, вот!
Вернувшись в кухню, Петяша выложил листок на стол.
— Не знаю, — медленно проговорил Димыч, внимательно прочтя бумажку и даже глянув ее на просвет. — Просто отказываюсь понимать. Не писал я этого!
Под рубашкой у Петяши образовался липкий, тряский холодок.
— Как «не писал»? Записка не твоя?
— Н-не знаю, — неуверенно повторил Димыч. — Почерк мой, вроде бы. Но я этого не писал. Напрочь не понимаю, что бы вся эта мутота могла значить.
— И Катя… — ослабшим, всякий напор и разгон утратившим голосом продолжил перечень несообразностей Петяша. — Она же тебя помнит… Это она мне сказала, что ты меня, вместе с нею, привез домой, а потом позвонил куда-то, оставил записку и ушел.
Димыч сделался страшен. Судя по лихорадочному блеску глаз, теперь уже он — и не без повода, надо заметить! — подозревал себя в помрачении чувств.
Нет, все же — вздор, что сотня лет чтения фантастических романов так уж переменила человеческий образ мыслей, снабдив людей устойчивыми стереотипными реакциями на любые возможные необычности. Фантастика — в наше время повальной утраты общественного интереса к науке и техническому прогрессу (а ведь как Гагарина с плакатами-то встречали!) и подмены тяги к знаниям тягой к вере — разве что сообщает читателю о том, чего не бывает на свете. В сверхъестественное готовы поверить лишь те, кому больше не на что надеяться, и вера эта приводит разве что к обогащению так называемых колдунов, ведьм и прочих «корректоров кармы», во множестве рекламирующихся через любую газету. Неудивительно, что нормальный грубый материалист, столкнувшись с чем-нибудь непонятным, не укладывающимся на первый взгляд в рамки его грубого, материалистического миропонимания, первым делом устремится проверять здравость психики или уж, на крайний случай, даст зарок — вот прямо с завтрашнего вечера! — бросить пить.
Что, в свою очередь, способствует обогащению частнопрактикующих невропатологов или же наркологов, в частном порядке выводящих всех желающих из запоя…
— И во второй раз, — говорил Петяша, понемногу наращивая темп, — когда Борис прямо на лестнице помер, она тебя помнила… И ты ее помнил!
Тут Димыч вздохнул с некоторым облегчением.
— Но Борис-то не помер? Или… или таки да?
— Нет… — растерянно ответил Петяша. — Он потом еще приходил… паразит.
— Не в виде какого-нибудь зомби, надеюсь?
— А кто его знает, — рассердился Петяша. — Ты сам хоть раз видел настоящего зомби? Впечатления неживого не производил.
— Значит, что — не было всего этого?! — уже зло, взведенно спросил Димыч.
— Может, и не было…
Внезапно Петяшу тоже охватила сильнейшая, отчаянная злоба.
— А что тогда было?! — заорал он. — Что?!
— А я откуда знаю?! — заорал тоже, отвечая вопросом на вопрос, Димыч. — Мне, думаешь, легче, чем тебе?!
Злоба мгновенно исчезла. Сделалось совестно — что за истерики, в самом деле… Димыч ведь тоже должен бы переживать что-то, не сильно отличающееся от его, Петяшиных, собственных страхов.
