Рита плакала и никак не могла остановится. Ей было неясно ничего.
Левон открыл глаза около двенадцати дня и удивился, почему его никто не разбудил. В квартире царили необычные тишина и полумрак. Неутомимый, не знающий усталости отец уехал по делам, полубольная мать забылась тяжелым сном. Карен до сих пор спал, в его комнате, судя по всему, были спущены шторы, оттуда не доносилось ни звука. Левон встал и босиком отправился в комнату брата.
В коридоре его схватила в теплые, мягкие объятия Дуся и поцеловала в нос.
- Как тебе спалось, малыш? Что ты будешь на завтрак?
Левон тоже тесно прижался к Дусе худеньким телом.
- Я спал хорошо. А завтракать потом, позже. Почему меня не разбудили? И мама до сих пор спит... А где был Карен вчера так долго?
- Ух, какой ты любопытный! - нежно шептала Дуся. - Лучше сам разузнай обо всем у Карика. Вас обоих не стали будить, потому что вы очень устали. И мама тоже.
- Я ничуть не устал! - возмутился Левон. - Вот глупости! Ладно, я пойду к Карену.
И Левон осторожно пробрался в комнату, где бесшумно дышал старший брат, а одежда разбросана на ковре в беспорядке, странном для аккуратного Карена. Левон тихо открыл ящик письменного стола. Сонечки не было. Может быть, вчерашняя задержка Карена связана с белой любимицей? Она пропала, и Карен пытался ее найти и принести домой? И не смог? Конечно, очень хорошо, что брат вернулся, но было бы значительно лучше, чтобы вместе с ним появилась и Сонечка. Ее отсутствие очень не нравилось Левону. Карен спокойно спал, иногда безмятежно улыбаясь во сне. Ему снилось что-то хорошее, доброе... Или кто-то.
Долго ждать Левон не умел. Он подошел к кровати и тихо потрогал Карена за плечо. Брат не просыпался. Левон толкнул его посильнее, потом еще, еще... Наконец Карен с сожалением вздохнул и сонно, недовольно взглянул на Левона.
- Какого рожна тебе нужно? - с несвойственной ему резкостью спросил старший брат. - Что ты здесь делаешь ни свет ни заря?
- Скоро полдень, - доложил обрадованный его пробуждением и не обративший никакого внимания на грубость Левон. - У нас куда-то пропала Сонечка. Ты не знаешь, куда?
Карен с удовольствием потянулся и ласково пощекотал брата под подбородком.
- Прости меня, Лев, я накричал на тебя. Это со сна. А со зверюгой все в порядке, не волнуйся. Она сегодня или завтра вернется. Сегодня, - блаженно повторил он, - или, в крайнем случае, завтра, Лев... Только знаешь, мышка теперь иногда будет гостить у одной девочки. Ее зовут Полина, и она очень просит тебя об этом одолжении. Будь джентльменом и давай мне иногда белого зверя для Поли.
- Хорошо, - послушно согласился удивленный Левон. - Пусть она берет к себе иногда Сонечку. А она заботливая будет правильно кормить нашу мышку?
- Она очень заботливая, - сказал Карен и помягчел еще больше. - Тихая, беленькая, совсем как Сонька. Я люблю тебя, Лев.
Сегодня он любил весь мир без исключения.
- И я люблю тебя, Карик, - радостно отозвался Левон и уселся на постель рядом с братом. - А где ты был вчера?
Карен засмеялся и спрыгнул на пол.
- Давай договоримся так. Я расскажу тебе все подробно, но чуть позже. И даже как-нибудь возьму тебя с собой туда, где буду теперь бывать. Но пока не задавай мне никаких вопросов, ладно?
- Ладно, - охотно согласился Левон.
Характером он сильно отличался от старшего брата.
- В мать пошел, в мать, в Риточку... Не жесткий, легонький... И слава Богу, - часто говорила Дуся, обнимая и целуя Левона.
Это была правда.
Братья вместе, как по команде, посмотрели вниз, туда, где жила мышь. Сегодня нижний ящик письменного стола оказался непривычно пуст. Но через день, самое позднее - через два, Сонечка вернется домой. Маленькая белая мышь со сдержанными чувствами, аккуратная и задумчивая, получившая свое имя в память о летнем эпизоде в жаркой Турции.
Мышку подарила Карену хорошенькая Дина Умберг. Просто так.
6
День был совершенно белого цвета. Таким, что страшно хотелось брызнуть в его размытое однообразие чем-нибудь цветным и ярким. Все было белым: дома, казалось, осевшие под неощутимой тяжестью тумана, липкого и мокрого, обволакивающего и заманивающего под свой непрозрачный купол, скверы, машины и автобусы, сливающиеся цветом с дымкой над Москвой-рекой, деревья и изваяния церквей, стоявшие в тяжелой задумчивости.
Валерий лежал уже неделю, не вставая. Пронзившая его возле дома Олеси боль, ожившая позже со звонком Джангировой, упрямо не желала отпускать. Она наступала волнами, то накрывая с головой, то неохотно отползая от сердца куда-то в сторону, но ненадолго, просто чтобы напомнить, как хорошо жить без нее.
По настоянию Эммы врача, конечно, пригласили. Он нашел сильное переутомление, нервный срыв и аритмию. Директор заявил медику, что максимум через день должен быть на ногах. Наконец-то у него пробудился интерес к жизни!.. Врач подобного оптимизма не разделял, но, правда, согласился, что бодрость духа и стремление встать - главное, и что здоровье приходит именно с хорошим настроением. Или наоборот: настроение со здоровьем. Но, в общем, все связано самым тесным образом, поэтому... И врач ушел, прихватив солидную сумму и оставив массу предписаний, советов и длинный список лекарств.
- Неправда! - глядя в потолок, объявил Валерий. - Просто несчастного и на верблюде собака укусит. Хорошая пословица, люблю... Завтра встаю и иду в школу. Я до сих пор ничего о ней не спрашивал... Как вы там справляетесь без меня, Эмма? Трудно, наверное?
- Да прошла-то всего неделя, - улыбнулась жена. - Я даже еще не успела понять, трудно или легко. Во всяком случае, сложных вопросов пока не возникало. Как-то справляемся. Так что лежи и отдыхай.
Малахов понимал, что устал он в основном от самого себя, а от себя не отдохнешь. Вот только слишком нелегко будет сейчас войти в здание школы и увидеть Олесю. Лживую, безрассудную, легкомысленную, такую необходимую... Валерий с отвращением вспомнил ее лицо, милые задумчивые брови, летящую походку... И придется встречаться с ней каждый день, месяц за месяцем, и знать, что она - подлая, жестокая, грязная девка, и с бессилием сознавать, что без этой девки он погибнет, не выдержит, сломается, что ему не обойтись без ее нежности и раскованности, без ее свободы обращения...
Но Валерию предстоит еще видеть Карена. Каждый день, месяц за месяцем, пока мальчишка не окончит школу, и знать о его близости с Олесей, и постоянно помнить об этом, стараясь собраться с выдержкой и не наделать глупостей. Более дурацкое и страшное по своей сути положение для директора трудно представить. Просить Джангировых перевести сына? Как мечтали о подобном выходе совсем недавно Эмма и Олеся! Но опять - на каком основании? А ведь все достаточно просто: нужно найти в себе силы оторваться от окна (что он всегда туда смотрит?) и перестать думать об одном и том же. Глупо, как можно перестать думать? Лишь сон способен ненадолго разорвать заколдованную цепочку неменяющихся мыслей. Надо постараться преодолеть самое сложное - самого себя. Если бы только можно было преодолеть...
Валерий приподнялся и резким движением открыл штору. Какой туманный и белый сегодня день! И как отвратительно на душе...
Пришла Эмма, принесла капли. Малахов с трудом выпил их и попросил больше ничего не давать. А главное - не покупать лекарства, не тратить деньги. Вполне достаточно того, что уже истрачено на врача. Завтра Валерий собирается в школу. Эмма смотрела задумчиво и печально. Она никогда ни в чем не возражала мужу, потому что боялась нарушить и без того неустойчивый покой дорогого когда-то и любимого в молодости человека. Семья не сложилась. Это было ясно почти с самого начала. Валерий не любил Эмму и женился просто потому, что женился. Брак, каких много. Неудачный, в сущности, давно уже не нужный, изживший сам себя до основания и не оставивший никому ни радости воспоминаний, ни боли непонимания. Оно давно стало свершившимся, непреложным фактом. Против него бессмысленно было восставать и бороться. У них не было ничего общего, кроме сына и стен. Но сын судил их в глубине души - за что? за какую вину? - а стены тяготили постоянным напоминанием о том, чего помнить не хочется.
Боль несложившейся жизни придавливала Валерия. И чем тяжелее было, тем больше хотелось освободиться от ненужной тяжести, тем скорее хотелось светлого, ничем не замутненного счастья. Раньше он думал и надеялся, что оно возможно на Земле. Но люди рождаются здесь не для счастья, а для страданий.
Воспоминания прежде никогда не мучили его. "Это неправда, что они неотвязны и тяжелы, - думал когда-то Валерий. - Их легко отбросить, если захочешь. Нужно лишь захотеть".
Не воспоминания мучительны, а сознание невозвратимости. До нынешней осени он не просыпался ночью и не лежал часами неподвижно, думая об Олесе или не думая, но помня и чувствуя в темноте возле себя ее спокойное дыхание, ее нежное тепло, ее маленькие руки. И все-таки Валерий был счастлив в своей жизни. Счастье - оно ведь разное. Было - одно, а могло быть - другое. Возможно, не больше, не лучше, просто - другое. Счастье с Эммой... Да полно, разве стоило даже допускать его реальность? Сейчас ему хотелось того, другого, так никогда и не испытанного.
