Я кричу в телефон:
— Славик! Ты жив?! Где ты? Я волнуюсь уже! Куда ты пропал?! Ты же утром обещал прийти!
— Ой, Лена, какое счастье, — говорит (грозным каким-то, не своим голосом) Славик, — что ты так вовремя прозвонилась! Я в плену! Меня захватили по пути к тебе! Я в ментуре… Звони скорее в мою службу безопасности! Зови журналистов! Бандиты! Я в том же отделении, что и в прошлый раз… А то они мою мобилу сейчас…
И — телефон вырубается.
А уж какая там у Славика моего бедного «служба безопасности» — в его-то рафинированном академичном литературоведческом журнальчике?! Глупый блеф. Сейчас, думаю, они еще хуже ему за это наваляют.
Я выбегаю на улицу, борюсь с ветром, в ужасе думаю: «Кому звонить?». А тут ты, любимый, — со своими звонками! И с этими твоими му-му-му на моем автоответчике, когда я на звонок второй раз не ответила! И без того, — думаю, — на душе погано весь день, да еще Славик в смертельной опасности — а тут ты со своими му-му-му!
Короче, вышла на Тверскую — и тут понимаю, что куда бежать Славика-то спасать — я не знаю! В каком отделении он был захвачен в прошлый раз — я не знаю — а брякнул Славик это явно тоже, чтобы произвести на захватчиков впечатление. Думаю, ё-моё, дёрнуло же Славика уродиться идеальной мишенью для ментов: с черными кавказскими волоокими очами, кудряв, резкие ассирийские скулы — короче — преступление налицо. Бедный — причем самое-то смешное, что и мать у него русская, а отец вообще белорус, и только у какой-то там прабабушки — вовсе даже не кавказские, а наоборот киприотские корни были. А скулы ассирийскими получились. А Славик еще и (при своей вечной транжирской нищете) до жути дизайнерскую одежду любит: одна рубашка на пол-зарплаты — но зато дизайнерская — которую Славик полгода потом таскает, а с другой зарплаты джинсы моднейшей косоватости и куцоватости — так что менты просто, разумеется, Славика мимо пропустить не могут — считая, что Славик как раз идеальный донор для взяток. Уже который раз в центре в ментуру в заложники брали!
Короче — мечусь по Тверской, как дура, народ спрашиваю: не знаете ли вы где тут ближайшее, мол, отделение? Народ хохочет — считает, что это диджейский розыгрыш какой-то или флэш моб. Уже не знаю, что делать — поворачиваю к метро — и тут — вижу — Славик плывет: счастливый, яростный, широченная улыбка, бедрами играет, худоба и судорожная изломанность подростка Эгона Шиле.
— Как, — говорит, — ты вовремя позвонила! Как только я взятку давать наотрез отказался — говорю: вы вообще незаконно меня задержали — я вам, что, меценат, что ли?! Каждую неделю меня ловить! — так они мне начали уже прямо угрожать, что сейчас мне наркоты в карман подложат! «Мы, — говорит, — искать умеем! Сядешь! Давай лучше по-хорошему». А как только я про службу безопасности тебе в телефон сказал — они сразу ушли в какую-то другою комнату, пришел их начальник, извинился за поведение подчиненных и соврал, что я на какого-то особо опасного преступника похож. И выпустил!
— Они, что, — говорю, — у тебя телефон отняли?! Почему ты вырубился?
— Да нет, — говорит, — у меня зарядка просто села! Давно уже причем! Я уж просто от отчаяния, когда они меня шантажировать начали — нажал в кармане незаметно кнопку — и телефон включился — на последнем каком-то издыхании! И в эту секунду ты позвонила! Все, — говорит, — нет сил, ща умру, пойдем пожрем куда-нибудь скорее! В «Пушкин», что ли? Ужасно, но зато близко!
Короче, пришли в «Пушкин».
Официант (этот, рыжий, в своем дурацком передничке) мне говорит:
— Вам, — говорит, — как всегда? Две двойных порции вегетарианских грибных пельменей?
Я говорю:
— А можно, — говорю, — вас прежде попросить уточнить все-таки у повара, добавляет ли он в тесто яйца? А то вы мне в прошлый раз так и не ответили.
Официант злобно на меня глянул, юной челюстью бритой кляцнул — но пошел, виляя обтянутым задом, к повару.
Я говорю:
— Может быть, не нужно было спрашивать… Может быть, — говорю, — надо было воспользоваться рецептом апостола Павла: не выяснять ингредиенты купленного на торжище — для спокойствия совести…
— Нет-нет, — говорит Славик, — правильно сделала. — А сам в руках меню «Пушкина» вертит. — Эх… — говорит. — Ничего что-то из их меню не хочется… Всё перепробовано!
А тут официант вернулся:
— Я, — мстительно так говорит, — вам, конечно, не должен был бы этого говорить — потому что тогда вы блюдо не закажете. Но… Ваши опасения оправдались.
Я говорю:
— Славик, ты будешь что-нибудь заказывать?
— Нет-нет, — говорит. — В другое место пошли тогда!
Я говорю:
— Куда ж мы пойдем? Может, в «Китайский летчик» — по-простому, гречневой кашки с грибами съедим?
— Ой! — Славик руками на меня замахал. — Не дай Бог! Там такой грохот — концерт наверняка какой-нибудь, и орут все!
Короче, вышли мы с ним на крыльцо, в раздумьях. Вдруг Славик говорит:
— В «Шинок» поедем, придумал!
Я говорю:
— Ни за что! Чтоб мы там кого-нибудь из этих, прости Господи, встретили?!
— Да ну что ты! — уговаривает меня. — Никого там сейчас нет!
— Не охота, — говорю, — далеко так тащиться. Водителя, — говорю, — мне в такой час вызывать неудобно. Может, в Елисеевский, — говорю, — зайдем чего-нибудь купим — и у меня поедим? А то у меня гость один был — все сожрал!
— Нет, — Славик говорит, — уж раз мы с тобой договорились пойти куда-нибудь позавтракать вместе сегодня — так давай хотя бы сходим поужинаем! Поехали! У тебя, — говорит, — есть деньги на такси? А то у меня, — говорит, — ни копейки наличных не осталось!
Короче, словили таксиста.
Я говорю:
— Славик, — говорю, — тебя, что, — говорю, — целый день в ментуре продержали?!
— Да нет, — говорит, — всего полчаса.
Я говорю:
— А где ж ты шлялся целый день?!
Славик мне (уже в машине) говорит:
— Ой, даже вот не хотел тебе рассказывать… Ужас! Ужас! Все наперекосяк с самого утра! Мне такой ужасный сон приснился! Меня за ногу во сне какой-то урод схватил — и не отпускает! И больно так! Я чувствую: всё, сейчас просто кожу уже обдерет — жгучая боль! Я пытаюсь от него отбиться — и не получается! Впивается в ногу мне всё больнее и больнее! Я в ужасе просыпаюсь — и вижу, что это к моей лодыжке, оказывается, к волосам на ноге, жвачка прилипла — а моя кошка залезла ко мне под одеяло и всеми когтями эту жвачку отдирает! Ну я вроде очнулся — кошку прогнал, жвачку пошел в душ выбривать — а настроение все равно самое гнусное после этого сна! Депрессуха прям настоящая началась. Вышел на улицу — и как-то всё, чувствую, ужасно в мире!
Я говорю:
— Бедненький, что ж ты сразу не позвонил и про свой сон не рассказал?
— Ой, ну что ты, — говорит, — я наоборот сразу понял, что тебе я, в таком своем депрессушном состоянии, портить настроения не хочу! Ну я и поехал к одному своему редактору, которому мне кое-что заказать надо было — которого я ненавижу! Думаю: вот кому мне не жалко портить настроение — так это ему! Ну и проваландался с ним, выхожу, чувствую: жрать уже охота — невыносимо. Зашел, с отчаяния, в макдональдс на Новокузнецкой — все равно, думаю: хуже уже не будет. Народу полно. И вдруг я замечаю — в углу там женщина сидит, бомжиха — не ест ничего, не на что, видно, — но у нее такое блаженное выражение лица — что я понял, что ей, видимо, в жизни уже так хреново — что вот даже погреться посидеть для нее уже небесное блаженство. Ну, я ничего жрать там вообще не смог — выгреб из карманов всю наличку, какая была, всунул ей в руку, и выбежал оттуда…
Короче, любимый: Славик сидит мне душу изливает, бедный.
А тут в лобовое стекло нашего такси ка-а-к бросится что-то! Наш таксист ка-а-к мотанет руль в сторону! Затормозил резко, на обочину съехал. Смотрю — водитель аж трясется от ужаса. Оказалось — грязный целлофановый пакет просто. А водитель этим своим маневром ухитрился колесо пробить. Говорит: «Простите, вам другую машину ловить придется».
Поймали. Едем. Я смотрю в окно — и тут вижу — эти гнусные грязные целлофановые пакеты-то, ледяным ветром надутые, всюду летают — вихрь мусорный какой-то — и атакуют машины! Скверная ночь. Ветер противный, крайне даже противный. Еле доехали. Смотрю — уже почти полночь. И меньше всего в жлобень «Шинка» входить хочется. Ну, думаю, ладно, раз доехали…
Входим — и действительно — Славик прав оказался: одни во всем ресторане. Ну, официант нас уныло ведет к окну, за которым — живой паноптикум псевдо-деревенского псевдо-дворика: садимся — а прямо перед нами, за стеклом — индюк. Живой. И крепостная, под-новорусская, несчастная старуха. Живая. Кверху задом выбирает каких-то блох из апатичной козы.
Я говорю:
— Сла-а-ави-и-ик…
Славик говорит:
— Знаю-знаю… Сейчас мы быстро съедим чего-нибудь и уедем. Здесь же наверняка чего-нибудь постное есть!
