Чтобы не травмировать ребенка перед поездкой.
Мы с Артемом ужинали.
Рома кивнул мне так, словно мы виделись час назад.
Повозился с Артемом.
— Садись ужинать! — сказала я очень приветливо. Ощущая себя Элизабет Тейлор на премьерном показе.
Дети все чувствуют. Их обмануть очень трудно. Но именно это я и собиралась сделать. Артем должен был улететь завтра в Лондон, не догадываясь о том, что дома что-то происходит.
Рома сел за стол:
— Я не очень голоден.
— Давай чайку?
Я принесла чашку и чайник. Достала из холодильника торт. «Ледяной». Супер.
Рома недоверчиво косился на меня. Моя забота его настораживала.
Я налила чай.
— Приедешь и сразу отдашь пятьсот долларов мисс Сэмсон, понял? А она будет тебе выдавать, когда вы по магазинам поедете, — объяснял Рома Артему, не обращая на меня никакого внимания. Даже спасибо не сказал.
— Мисс Смен? — переспросил Артем.
— Мисс СЭМСОН, — отчетливо повторил мой муж.
— Мисс С-Э-М-С-О-Н, — старательно проговорил Артем, — Ну ладно. Там футбол начался.
Я слышала, что Рома улегся на диван в гостиной и включил телевизор.
Я терпеть не могла, когда все еще едят, а он уже уходит.
И он это прекрасно знал.
Почему он так себя ведет? Как будто я провинилась в чем-то? Как будто это не он, а я ушла?
Что если на него не кричать, так он думает, что я чувствую себя виноватой?
Он что, не понял, что я такая хорошая не потому, что заискиваю перед ним — а из-за Артема?
Я в бешенстве подлетела к нему.
Он вальяжно развалился среди подушек.
— Будь добр встать и общаться с сыном! — прошипела я. — А футбол можешь в гостинице посмотреть. Или где там?
В его глазах появилось то выражение, которое было у него за секунду до того, как я ударила его по лицу в прошлый раз.
Наверное, он решил, что сейчас получит еще одну пощечину.
Рома вернулся на кухню.
Артем посмотрел на нас подозрительно.
— Да я уже доел. Ссорьтесь.
— С чего ты взял, что мы ссоримся, малыш? — ласково спросила я.
Рома стоял в дверях.
— Просто твоя мама расстроена из-за того, что ты завтра улетаешь.
— И папа очень расстроен, — проговорила я в тон.
— Мама просто места себе не находит!
— Зато папа очень быстро нашел.
— Слушайте, вы мне надоели! — Артем обычно воздерживался от подобных фраз.
Мы в изумлении замолчали.
— Артем! Что это такое? Как ты разговариваешь? — Я опомнилась первой.
Артем насупился.
— Быстро ко мне в кабинет! Я хочу с тобой поговорить, — приказал Рома.
Лучше бы, конечно, не в кабинет. Потому что он уже давно стал моим будуаром.
Я представила себе, как Рома яростно расправляется с глухими занавесками. Запускает свет в помещение, которое уже забыло, как это бывает.
Артем вышел через десять минут. Судя по глазам, он плакал. Он отправился в душ. Я влетела в кабинет.
Занавески были зашторены. Действительно, какой свет в десять вечера?
— Что ты ему сказал? Ты его обидел? — Если я не кричала, то была близка к этому.
— Нет. Мы поговорили.
— Вы поговорили, а он сейчас, наверное, плачет! А ему уезжать завтра! Ты ничего не можешь делать нормально!
— Не подходи ко мне. И оставь меня в покое.
Я лягу спать здесь.
— Да как ты смеешь со мной так разговаривать?
Я гордо задрала голову. Хам.
— У Артема глаза на мокром месте, потому что он на самолете боится лететь один.
— Боится? — Я растерялась.
Рома кивнул.
— А что ты ему сказал? — Я озадаченно села в кресло.
— Мы загадали: «Если стюардесса будет симпатичная и возьмет его за руку, значит, все будет нормально».
Я улыбнулась. Рома, конечно, молодец. Стюардесса по правилам сопровождения малолетних детей должна будет взять его за руку.
— Ром, а если она будет несимпатичная?
Зазвонил мой мобильный. Номер Машки. Мы разговаривали с ней час назад. Она хотела попросить у меня денег. Просить у меня денег все равно что у нищего — бриллиантов. Моя карта была на стопе. Интересно, Рома об этом знает?
По крайней мере молчит. Я сама просить не буду. Пока.
Я не ответила. В ответ на Ромин вопросительный взгляд пояснила:
— Машка.
Он кивнул.
— Так как быть, если она окажется уродкой? — переспросила я.
— Ну, ты понимаешь… Придется немного испортить вкус ребенку и сказать, что она симпатичная. Надо же чем-то жертвовать.
— Ага. А через пятнадцать лет он приведет нам долговязую жердь с лошадиной улыбкой. И будет ждать твоего одобрения.
— Не волнуйся. Мы найдем общий язык.
Говорить вроде как больше было не о чем, и я вышла.
От Машки пришло SMS. «У тебя есть кокос?»
Я разозлилась. Совсем она, наверное, с ума сошла. Слать такие SMS открытым текстом? А если бы у меня дома кто-нибудь прочитал — Артем? Или Рома?
Видимо, Машка где-то здорово гуляет.
Я не ответила. И отключила телефон. А то еще ночью начнет названивать. А Рома подумает, что у меня роман. И какой-нибудь придурок не может заснуть, пока не услышит мой голос.
Я ворочалась в постели и боролась с желанием пойти к Роме в гости.
«Нет, не пойду. Решит, что я испугалась, что он меня бросит. Хотя он уже меня бросил. Вот пусть первый и приходит».
***
— Красотка! — восхищенно протянул Рома, глядя на веснушчатую стюардессу, ожидающую нас на стойке регистрации. Она, словно услышав, повернула в нашу сторону свои выпученные из-за сильных линз глаза.
— Да, симпатичная, — подтвердила я оптимистично.
Ромин водитель отвез меня домой.
Мамочка, прости меня, пожалуйста.
И ты, Леночка тоже.
Я вас очень люблю.
Не думайте обо мне.
Психолог с шанелевской сумкой забраковала четверых. Жирно написала в заключении: «Профессионально непригодна». И аргументировала на трех страницах.
Крези была «психологически нестабильна»; от нее ожидали «неадекватных реакций в нештатных ситуациях»; личность ее «не была окончательно сформирована». И к сожалению, у нее был недостаточный уровень интеллекта.
Оля не подходила потому, что была «необучаема» и «вспыльчива», а также «не связывала с профессией свое будущее». Но самой опасной чертой ее характера оказалась «мстительность».
Клетка была «слишком романтична» и «слишком стремилась к подвигам». К тому же психолог предлагала нам не рассматривать кандидатуры моложе 25 лет.
Ей не понравилась Модель. «Не исключены личные отношения с клиентами». И вообще она «личное ставит намного выше общественного».
Подругу Модели тоже забраковали. Слишком «не развита физически». Часто болеет. Очень мнительна.
Я сидела в обшарпанном кабинете психолога и согласно кивала.
— Вообще я бы ни про одну из них не сказала «профессионально пригодна».
— А может, вам стоит встретиться с ними еще раз после обучения?
— Да, это было бы интересно.
Зазвонил телефон. Анжела.
— Не вешай трубку, одну секунду.
Я сгребла в охапку личные дела, благодарно кивнула, оставила $300 и вышла.
— Да, Анжела, извини, у меня была встреча.
Анжела говорила как будто с зажатым носом.
— Не слышу, Анжел! Сейчас я выйду.
Я толкнула дверь на улицу.
— Машка умерла.
— Что? — Мне показалось, я ослышалась.
— Машка.
Первая мысль: «Она мне вчера звонила. Не может быть».
— Она мне вчера звонила.
— Мне тоже. Правда, я трубку не взяла. Представляешь? — Анжела тоненько всхлипнула и неожиданно разрыдалась.
«И я не взяла», — подумала я.
Мне казалось, что мы говорим о чем-то постороннем. О чем-то, что можно исправить. Как будто бы, например, мы не пригласили Машку в ресторан, и теперь надо срочно ей звонить. Или не сказали, что в Третьяковский завезли новую коллекцию.
— Она умерла… — всхлипывала Анжела, — представляешь?
Перед глазами стояло лицо Машки. Смеющееся…
— Приезжай ко мне, пожалуйста, — простонала Анжела.
Я кивнула и отключила телефон.
Куда-то хотелось бежать, что-то делать.
Вдруг стало пронзительно жалко Машку. Она умерла.
Я села в машину и заплакала.
Это были грустные слезы. Не отчаянные, не истеричные. А очень грустные.
И все время ее лицо перед глазами.
Почему она умерла?
Я набрала номер Анжелы.
— А почему она умерла? — У меня было ощущение, что Анжела сейчас скажет что-то такое, что я засмеюсь и скажу: «Дурочка, это же не смерть. Просто заболела немного. Но — выздоровеет». Я почти успела улыбнуться.
— Передоз. Наверное, героин. Я тебе говорила. Ее домработница утром нашла. Вызвала «скорую». Она письмо оставила. Прощальное. Видимо, чувствовала, что ей плохо. А может, специально…
Мы плакали в одну трубку с двух сторон.
Все краски вокруг меня почему-то стали ярче.
Листья — зеленее, небо в лобовом стекле — голубее, вывеска «ЛЮСТРЫ» передо мной — кричащего красного цвета.
