— Ну в чем дело-то? — с унылой покорностью пробубнил он.
Ее взгляд чуть сдвинулся и остановился на нем.
— В тебе, — просто сказала она.
О’Бирн отвалился и, помолчав, угрожающе буркнул:
— Понятно.
Затем перебрался через нее и слез с кровати.
— Что ж, ладно…
Затянув узлы на шнурках, он искал свою рубашку.
Паулина отвернулась. Однако в гостиной его нагнал ее взметнувшийся плач, просивший не уходить. О’Бирн оглянулся: в дверном проеме спальни белела одетая в холщовую сорочку фигура, которая вдруг в рваном стробоскопическом ритме словно перенеслась по воздуху и ткнулась ему в грудь, кусая пальцы и мотая головой. Он усмехнулся и обнял ее за плечи. Его окатило волной всепрощения. В обнимку они вернулись в спальню. О’Бирн снова разделся и лег, Паулина пристроилась на его плече.
— Поди знай, что творится в твоей голове, — сказал он и, совершенно успокоенный этой мыслью, заснул.
Через полчаса он пробудился. Паулина, измотанная неделей двенадцатичасовых смен, крепко спала. О’Бирн тихонько ее пихнул.
— Эй! — позвал он и толкнул сильнее.
Мерное посапывание сбилось, Паулина шевельнулась, и он произнес, подражая реплике из какого-то фильма:
— Слышь, мы еще кое-что не сделали…
Гарольд был взбудоражен. Когда в середине следующего дня О’Бирн пришел в магазин, брат схватил его за руку, размахивая листком бумаги.
— Я все подсчитал! — почти кричал он, — Теперь я знаю, что делать с этой лавкой.
— Угу, — вяло ответил О’Бирн и принялся чесать глаза; он скреб их, пока невыносимый зуд не сменился терпимой болью.
Гарольд потер розовые ладошки и торопливо пояснил:
— Возьмусь за «Американские звезды». Утром я говорил по телефону с их агентом, через полчаса он будет здесь. К едрене фене все эти письма про «отлить ей в манду». Хочу взять весь ассортимент «Флорентийского дома» по четыре с полтиной за штуку.
Слоняясь по магазину, О’Бирн примерил братов пиджак, висевший на стуле. Разумеется, он был маловат.
— Я буду называться «Трансатлантическая книга», — не унимался Гарольд.
О’Бирн бросил пиджак на стул. Кожан соскользнул на пол и съежился, точно сдутый воздушный мешок какой-то рептилии. Не смолкавший Гарольд его поднял.
— Если торговать исключительно флорентийской продукцией, мне дадут особую скидку и еще… — он хихикнул, — оплатят установку неоновой, бля, вывески.
— Сколько ты сбагрил надувных баб? — перебил его О’Бирн, опускаясь на стул. — В подвале еще двадцать пять этих сволочных блядей.
Гарольд разливал виски.
— Агент будет здесь через полчаса, — повторил он, протянув брату стакан.
— Да хрен-то с ним, — О’Бирн сделал глоток.
— Возьми фургон и валяй в Норбери, надо сегодня же забрать партию. Не хочу оттягивать.
О’Бирн угрюмо потягивал виски, Гарольд насвистывал, хлопоча в магазине. Вошел мужчина и купил журнал.
— Видишь, он взял английский, — кисло сказал О’Бирн, хотя покупатель еще разглядывал презервативы с усиками.
Мужчина испуганно дернулся и вышел.
Гарольд присел перед братом на корточки и заговорил как человек, растолковывающий несмышленышу, что такое совокупление:
— Что я сейчас имею? Сорок процентов от семидесяти пяти пенсов. Тридцать пенни. Тридцать сраных пенни. С «Флорентийским домом» я буду иметь пятьдесят процентов от четырех с полтиной. Вот это… — он шлепнул О’Бирна по коленке, — я и называю бизнесом.
О’Бирн покрутил перед ним пустой стакан и терпеливо дождался, когда его снова наполнят… Коротышка.
Склад «Флорентийского дома» занимал бывшую церковь, что стояла на неширокой уступчатой улочке. О’Бирн вошел через паперть. Контора и приемная с грубо оштукатуренными стенами расположились в западном крыле храма. Стоявшая в приемной купель служила большой пепельницей. В конторе никого не было, кроме пожилой дамы с голубыми волосами, которая печатала на машинке. Вначале она проигнорировала стук в раздвижное окно, но затем поднялась и отодвинула стеклянную панель. Взяв бланк заказа, она посмотрела на О’Бирна с нескрываемой неприязнью.
— Подождите там, — буркнула дама.
Насвистывая бесконечную мелодию, О’Бирн рассеянно отбил вокруг купели чечетку и причесался. Внезапно рядом возник ссохшийся мужичок в бурой куртке и с пюпитром под мышкой.
— «Трансатлантическая книга»? — спросил он.
О’Бирн дернул плечом и последовал за ним. Они медленно продвигались по боковому приделу, уставленному сборными стальными полками: заложив руки за спину, О’Бирн шел чуть впереди, старик толкал большую тележку. Кладовщик то и дело останавливался и, раздраженно пыхтя, снимал с полок толстые пачки журналов. Тележка наполнялась. Пыхтенье старика хриплым эхом разносилось по церкви. В конце первого придела он сел на тележку, устроившись между ровно уложенных пачек, закашлялся и долго отхаркивал в бумажный платок. Потом аккуратно сложил его и вместе с чудовищно зеленой мокротой спрятал обратно в карман.
— Слышь, ты помоложе, — сказал он, — Давай кати.
— Сам на хрен кати, — ответил О’Бирн. — Твоя работа.
Угостив старика сигаретой, он поднес ему огонь и кивнул на полки:
— Есть что почитать.
Тот сердито фыркнул:
— Сплошная гадость. Запретить бы к черту.
Они двинулись дальше. На выходе, подписывая счет, О’Бирн спросил:
— Кого нынче дрючишь? Мадам из конторы?
Кладовщик развеселился. Его дребезжащий смех, похожий на треньканье колокольчика, перешел в новый приступ кашля. Старик привалился к стене и, отдышавшись, многозначительно подмигнул слезящимся глазом. Но О’Бирн уже отвернулся и катил тележку к фургону.
Люси была на десять лет старше Паулины и чуть пухлее. Зато жила в большой удобной квартире. Она была медсестрой, тогда как Паулина всего лишь стажирующейся сиделкой. Друг о друге они не знали. Когда Люси открыла дверь, О’Бирн отвесил дурашливый поклон, щелкнул каблуками и преподнес ей купленный в метро букет.
— Предложение мира? — высокомерно спросила Люси, забирая бледно-желтые нарциссы.
Они прошли в спальню и сели на кровать. О’Бирн небрежно провел рукой по ее ляжке. Люси отбросила его руку.
— Отстань. Где пропадал три дня?
О’Бирн сам еле вспомнил. Два вечера он провел с Паулиной, один — в пивной с приятелями брата.
— Да так… с Гарольдом допоздна работали. — Он с наслаждением опрокинулся на розовое покрывало. — Переделываем магазин… и все такое.
— Сортируете похабные журнальчики! — визгливо рассмеялась Люси.
О’Бирн сел и скинул ботинки.
— Не начинай.
Слава богу, с оправданиями было покончено.
Люси нагнулась и подобрала его ботинки.
— Будешь так снимать, изуродуешь задники, — деловито сказала она.
Они разделись. Свою одежду Люси аккуратно повесила в шкаф и, обернувшись к полуголому любовнику, брезгливо сморщила нос:
— Это от тебя воняет?
Обиженный кавалер огрызнулся:
— Сейчас ванну приму.
Размешивая рукой воду, Люси перекрикивала рев кранов:
— Принес бы свои шмотки, я бы простирнула. — Она зацепила пальцем резинку его трусов. — Снимай, к утру высохнут.
В наигранной ласке О’Бирн перехватил ее руку.
— Нет, не надо! — поспешно прокричал он, — Утром чистые надел, правда!
Люси шутливо пыталась сдернуть с него трусы. Оба елозили по полу ванной, Люси визгливо смеялась, О’Бирн возбужденно пыхтел, но не сдавался.
Наконец Люси накинула халат и вышла. Было слышно, как она возится в кухне. О’Бирн сел в ванну и замыл на трусах ярко-зеленые пятна. Когда Люси вернулась, подштанники сохли на батарее.
— Может, примеришь? — из ванны спросил О’Бирн.
— Я к тебе, — Люси сняла халат.
— Прошу, располагайтесь, — улыбнулся О’Бирн.
Он потеснился, и Люси влезла в серую воду.
О’Бирн лежал навзничь на чистых белых простынях, а Люси уселась ему на живот, точно огромная гнездовая птица. Иных способов она не признавала, о чем уведомила еще в начале их отношений: «Командую я». «Это мы еще посмотрим», — ответил О’Бирн. Ему претила жуткая мысль о подневольном наслаждении, какое получали убогие из Гарольдовых журналов. Люси говорила отрывистым тоном, которым общалась со строптивыми пациентами: «Не нравится — больше не приходи». Незаметно О’Бирн проникся ее прихотями. Она не просто желала быть сверху, по требовала, чтобы он не двигался. «Еще раз шевельнешься, получишь», — однажды предупредила она. По привычке О’Бирн воткнул глубже и тотчас огреб пощечины, вылетевшие, точно змеиный язык. В тот же миг Люси кончила и повалилась на постель, заходясь то ли в рыданьях, то ли в смехе. «Чертова извращенка!» — угрюмо рявкнул О’Бирн, уходя с покрасневшей и опухшей щекой.
На другой день он снова пришел, и Люси обещала больше его не бить. Но теперь она его поносила. «Ты жалкий, беспомощный говнюк!» — орала она на пике восторга. Похоже, Люси учуяла его потаенное наслаждение и решила двинуться дальше. Однажды она внезапно с него сорвалась и с мечтательной улыбкой помочилась ему на грудь и лицо. О’Бирн пытался вырваться, но Люси пришпилила его к постели, получая огромное удовлетворение от его непрошеного оргазма. О’Бирн ушел взбешенным. Ядреный запах Люси еще долго его преследовал, и как раз в это время он познакомился с Паулиной. Однако не минуло и недели, как он вновь пришел к Люси (под предлогом забрать бритву), и она стала уговаривать примерить ее белье. О’Бирн отбивался, ужасаясь своему возбуждению. «Твоя беда в том, что ты боишься собственных радостей», — сказала Люси.
