Вероятно, с самого начала затея была обречена на провал. С другой стороны, она доставила потрясающее наслаждение, особенно Салли Кли. И хотя она считает, что я был излишне настойчив, безумен и «ненасытен», тогда как я, в свою очередь, полагаю, что ей больше доставляла удовольствие моя необычность («забавный черный кожистый членик», «твоя слюна на вкус будто жидкий чай»), нежели моя индивидуальность, я тешу себя надеждой, что никто из нас не испытал глубокого раскаяния. На похоронах мужа Мойра Силлито — героиня первого романа Салли Кли — мысленно произносит: «Все меняется». Интересно, спокойная, напористая и все же безоговорочно несчастная Мойра сознательно неточно цитирует Йейтса?[3] Так что, надеюсь, обошлось без горьких сожалений, когда нынешним полднем я перенес свои вещи из просторной спальни Салли Кли в комнатку под крышей. Да, я очень люблю карабкаться по лестницам и потому переехал безропотно. По правде (к чему скрывать?), меня изгнали, однако я имел собственные резоны покинуть наше любовное ложе. Несмотря на все свои прелести, эта связь слишком глубоко затягивала меня в творческие проблемы Салли Кли, и лишь после незлонамеренного подглядывания я понял, насколько я от них далек. Вынашивание художественного плода — дело весьма интимное, и мое присутствие было (и, вероятно, есть) неуместно. Салли Кли отрывает взгляд от стола, и на безмерно долгое мгновенье наши глаза встречаются. Легким кивком она дает знать, что готова принять кофе.
Мы пьем его в «гнетущем молчании». Во всяком случае, так пьют чай Мойра и ее муж Дэниел (идущий в гору администратор разливного завода), переваривая новость о том, что у них нет физиологических препятствий к деторождению. Потом они решают вновь попытаться (хорошее словцо) зачать ребенка. Вообще-то я отменно пью глоточками, но молчание, каким бы оно ни было, меня напрягает. Чашку я держу на отлете и обаятельно вытягиваю к ней сложенные трубочкой губы. При этом закатываю глаза. Было время (особенно запомнился первый раз), когда это представление вызывало улыбку на менее подвижных губах Салли Кли. Сейчас я прихлебываю кофе скованно и, вернув глазные яблоки на место, не вижу улыбки на лице Салли Кли, чьи бледные безволосые пальцы барабанят по отполированной столешнице. Она доливает себе кофе и выходит из комнаты, а я прислушиваюсь к ее шагам на лестнице.
Как уже было сказано, мое присутствие неуместно, и потому я сижу в столовой, но мысленно я рядом с ней. Вот она поднимается по лестнице, входит в спальню и садится за стол. Я слышу, как она заправляет в машинку желтоватый лист формата А4 — на точно такой же бумаге был легко сочинен ее первый роман. Теперь она проверяет, что установлен двойной пробел. Лишь письма друзьям, агенту и издателю она печатает через один интервал. Далее следует решительный удар по клавише абзаца, чтобы создать аккуратный желтоватый прогал в начале предложения, который окружат слова. Дом погружается в благоговейную тишину, а я начинаю ерзать на стуле, непроизвольно издавая писклявые вскрики. Два с половиной года Салли Кли сражается не со словами, предложениями и идеями, но с формой произведения или, скорее, с тактикой действий. Может быть, молчание стоит нарушить рассказом, в котором была бы исчерпывающе выражена единственная, но хрупко-изящная мысль? Да, но какая мысль и в какие слова ее облечь? К тому же всем известно, что хороший рассказ написать труднее, чем роман, а посредственных историй и без того пруд пруди. Может, накатать еще роман про Мойру Силлито? Закрыв глаза, Салли Кли пристально вглядывается в свою героиню и понимает, что уже написала о ней все, что знает. Нет, второй роман должен быть свободен от первого. «А что, если повествование развернется в джунглях Южной Америки?» — осторожно прикидываю я. Какая нелепость! Но тогда что? С пустой страницы выглядывает Мойра Силлито. «Напиши обо мне», — просто говорит она. «Не могу! — выкрикивает Салли Кли, — Про тебя я больше ничего не знаю!» — «Ну пожалуйста», — настырничает Мойра. «Оставь меня в покое!» — орет Салли Кли. «Про меня, про меня», — ноет Мойра. «Нет! — вопит Салли, — Я ничего не знаю! Ненавижу тебя! Отвали!»
Крики Салли Кли протыкают многочасовую напряженную тишину, я вскакиваю, ноги мои дрожат. Привыкну ли я когда-нибудь к этим ужасным воплям, от которых густеет и коробится воздух? Когда я спокоен и размышляю, я напоминаю знаменитые гравюры Эдварда Мунка,[4] но сейчас я мечусь по столовой и не могу заглушить взволнованный визг, который рвется из меня в минуты паники или возбуждения и который, по мнению Салли Кли, снижает мою романтическую привлекательность. По ночам Салли кричит во сне, но мой собственный жалобный скулеж напрочь лишает меня возможности ее утешить. Мойру тоже мучили кошмары, о чем без обиняков заявлено в первой же строке первого романа: «Той ночью, проснувшись от собственного крика, бледная Мойра Силлито соскочила с кровати…» «Йоркшир пост» была одной из немногих газет, отметивших подобное начало, но, к сожалению, сочла его «чересчур уж энергичным». Разумеется, для успокоения у Мойры имеется муж, и к концу второй страницы она, «точно маленький ребенок, засыпает в крепких объятьях молодого мужчины». В удивленной рецензии феминистский журнал «Непокорница» цитирует эту строчку, дабы уличить автора в излишности слова «маленький», а весь роман в «банальной дискриминации по половому признаку». Однако мне эта строчка кажется трогательной, тем более что в ней говорится именно о том утешении, какое глухой ночью я бы хотел принести ее автору.
Я слышу скрип стула и затихаю. Сейчас Салли Кли спустится в кухню, чтобы наполнить чашку остывшим черным кофе, а затем вернется к столу. На случай, если она заглянет в столовую, я забираюсь в шезлонг и принимаю вид озабоченной обезьяны. Нынче она проходит мимо, мелькнув в дверном проеме; чашка дребезжит на блюдце, чем выдает ее состояние нервного отчаяния. Потом я слышу, как она вынимает лист из машинки и вставляет новый. Затем она вздыхает, ударяет по клавише абзаца, откидывает с глаз волосы и начинает печатать с рациональной устойчивой скоростью сорок слов в минуту. Просто музыка. Я вытягиваюсь на шезлонге и уплываю в послеобеденную дрему.
С ритуальными муками Салли Кли я познакомился во время своего недолгого обитания в ее спальне. Я валялся на кровати, она сидела за столом, и каждый по-своему ничего не делал. Я блаженствовал, неустанно поздравляя себя с недавним производством из питомцев в любовники; опрокинувшись навзничь, я забрасывал ногу на ногу, а руки за голову и мечтал о дальнейшем повышении до звания мужа. Да, я представлял, как дорогой авторучкой подписываю договоры о покупке в рассрочку всякой всячины для моей милой женушки. Я бы научился держать перо. Я бы стал «мужчиной в доме» и с легкостью влюбленного карабкался бы по водосточным трубам, чтобы осмотреть желоба на крыше, и висел бы на люстровых крюках, заново беля потолок. Имея мандат мужа, вечерами я бы уходил в пивную, где заводил бы приятелей, я бы изобрел себе фамилию, дабы одарить ею жену, приучился бы носить дома тапочки, а на улице носки и ботинки. Я слишком мало знаю о генетических нормах и установлениях, чтобы размышлять о возможном потомстве, но твердо решил проконсультироваться у медицинских светил, которые, в свою очередь, известили бы Салли Кли о том, что ее ждет. Пока же она, бледная, как Мойра, с криком вылетавшая из постели, безмолвно замерла перед пустой страницей, неумолимо приближаясь к критическому моменту, который заставит ее отправиться на кухню за остывшим кофе. Поначалу она бросала в мою сторону ободряющие нервные улыбки, и мы были счастливы. Но потом я разглядел ее муку, скрытую за безмолвием, а она осторожно намекнула, что мои «эмоциональные вскрики» мешают ей сосредоточиться, и улыбки прекратились.
Потому-то увяли и мои мечты. Наверное, вы уже поняли — я не из тех, кто стремится к конфронтации. Считайте меня тем, кто высосет желток, не повредив скорлупы, и вспомните мое умелое питье из чашки. За исключением глупых вскриков, которые имеют скорее природный, нежели благоприобретенный характер, я не проронил ни звука. Однажды вечером я, охваченный внезапным предчувствием, вбежал в ванную сразу после Салли Кли. Заперев дверь, я взобрался на край ванны, открыл душистый шкафчик, где она хранит свои самые интимные женские штучки, и нашел подтверждение тому, что уже знал. Ее потешный колпачок лежал нетронутым в своей пластиковой запыленной ракушке и вроде бы неодобрительно на меня косился. Потянулись долгие дни и вечера, когда я резво скатился из мечтательности в ностальгию. Я вспоминал наши долгие прелюдии, полные взаимного изучения: она шариковой ручкой пересчитывала мои зубы, я тщетно искал гнид в ее густой шевелюре. Я вспоминал ее игривые исследования длины, цвета и текстуры моего члена и свой восторг перед ее трогательно-бесполезными пальцами на ногах и стыдливо запрятанным анусом. Наш первый «раз» (словцо Мойры Силлито) слегка подпортило недоразумение, вызванное моим предположением, что мы будем двигаться опытным путем. Однако вскоре оно разрешилось, и мы сошлись на предложенной Салли Кли странной позе «лицом к лицу», которая поначалу казалась мне слишком перегруженной контактом и слегка «заумной», что я и пытался втолковать своей возлюбленной. Впрочем, я быстро приспособился, и уже через два дня на ум пришли строки:
