— Еще раз повторяю: у них роман, связь, интрижка. Называй, как хочешь. И не делай таких глаз. Карлики тоже имеют право на счастье.
— О господи.
Дверь на кухню приоткрылась, выпустив картофельный пар и требовательное:
— Бабушку кормили?
Женька тут же ее захлопнул.
— Это все?
— Нет. Меня интересует книга.
— Я же говорил, она…
— Да, но я хотел бы прочесть.
— Ну так прочти.
— Слушай, давай без дураков…
— В чем запара? Поговори с Жужей.
— Я пробовал — безнадежная затея. Ты же знаешь, в каких мы отношениях.
— Ничем не могу помочь.
Дверь снова приоткрылась, и на нас с любопытством уставилась младшая картофелина.
— Ну что? — простонал Женька.
— Мама сказала идти кормить бабушку.
— Дай поговорить спокойно.
— Но мама сказала…
— Брысь!
Дверь обиженно захлопнулась.
— У тебя есть бабушка?
— Тебя это удивляет? У всех есть бабушки. По меньшей мере две.
— Просто ты никогда о ней не говорил…
— Ты никогда не спрашивал.
Дверь распахнулась, и мимо нас гордо прошествовала старшая картофелина с подносом в руках. За ней, не менее гордо, трусила младшая, зареванная и неприступная. Рыжая голова ее болталась, как одуванчик в цвету. Мы замерли, пропуская процессию. Грохнула дверь.
— Слушай, — начал было я. Но тут из-за угла блеснула шаровидная мордашка, выкрикнула «А мы будем бабушку кормить!» и исчезла. Подождав, не последует ли продолжение, я заговорил:
— Слушай, Улитыч, ты всегда в гуще событий… Всюду побывал, все знаешь, со всеми водишь знакомство…
— И что?
— Ты мог бы разузнать о Жуже побольше. Где живет, с кем общается. Ну и все такое…
— Все такое, — прищурился Женька. — Хочешь сделать из меня филера?
— Не вижу в этом ничего крамольного. Считай, ты собираешь материал для научного труда.
— И особое внимание нужно уделить ее книге, правильно я тебя понял?
— Ну… в общем, да.
С минуту он молча разглядывал мои ботинки. Потом расплылся в чеширской ухмылочке:
— Идет.
Я улыбнулся и протянул руку:
— Ну, тогда удачи.
— Постой. — Спрятав руки за спину, Женька буравил меня взглядом. — У меня могут быть непредвиденные расходы.
— О, конечно… минутку… — Я порылся в карманах, нащупал отвергнутую десятку и стольник. — Вот.
— Мало.
— Улитка, будь человеком! Я же не в Пентагон тебя подсылаю! Для нашей нехитрой затеи этого хватит с головой!
— Оки-доки. Тогда лезь в этот серпентарий сам. — Он крутанулся на пятках.
— Ладно, я завтра еще принесу, — сдался я и хотел спрятать бумажки в карман.
— В твоих же интересах. — Вымогатель проворно ухватился за мою руку, разжал ее, высвободил стольник с десяткой, любовно их расправил и спрятал в карман брюк.
Прибытие поезда на вокзал Ла-Сиоты
Можно я тоже прыгну перед вами, Филипп?
Генри Форд
Скупо сеялся дождь. Старый чемодан разбух, отяжелел и норовил выскользнуть из рук, методично разнимая мои озябшие пальцы. В темноте вырастали причудливые силуэты деревьев, и клонились, и что-то шептали, и осторожно гладили меня по волосам. Было тихо. Все спали на этой улице. Далеко — мне не дойти — огромным светляком засел в желтой листве фонарь. Подул ветер, тяжким вздохом расшевелил сонные деревья, посыпались грузные капли, нырнули за воротник, в три ручья побежали по щекам. Я зашагала быстрее.
Улица казалась чужой, только что выдуманной. Пришлось подходить к каждой калитке на нечетной стороне и вглядываться в поисках звонка, единственного на всей улице. Он обнаружился как раз под фонарем: ствол старой груши змеился вдоль его прямого тела так, что они казались единым целым. Изнанка мокрых листьев отливала молочно-желтым теплом. Пахло грушами. Я позвонила. Потом еще и еще раз. Заворочался во сне и снова затих фонарь. Тяжелая сонная капля упала мне на лоб, заскользила вниз, лизнула нос и на губах затаилась. Открывать не спешили. Я дернула ручку и облегченно вздохнула — калитка была не заперта.
Пробежав по дремучему запущенному саду, я оказалась, наконец, у цели. Дом был еще более запущенный и дремучий, чем сад (я это знала, но видеть в такой тьме, разумеется, не могла: ночью дом казался грудой старого тряпья). Щели в ставнях на первом этаже выдавали чье-то присутствие. Жидкий свет, музыка и гомон голосов неторопливо струились и падали вместе с каплями дождя на крыльцо. Входная дверь была приоткрыта. Значит, можно без лишнего шума проскользнуть к себе. На знакомство с соседями не было сил. В прихожей царила теплая темень, разбавленная позолоченной рамкой света от соседской двери. Резанул по сердцу запах чужого жилья. Я осторожно, на цыпочках прошла мимо дверей и стала подниматься на свой чердак.
Мне оставалось преодолеть всего пару ступенек, когда дверь внизу распахнулась, выпустив на волю неторопливую мелодию чужого вечера, где много пили, спорили, смеялись, наступали друг другу на ноги и знать меня не знали. Хохоча, в комнату выкатилась пестрая парочка. От неожиданности чемодан выскользнул у меня из рук и с грохотом покатился по ступенькам. Театрально распахнув пасть, фамильный раритет распластался у ног оторопевших весельчаков, чудом не задев их.
— Кто здесь? — Пестрая девица сделала шаг вперед, утопив остроносую черную туфельку в мякоти чемодана.
Вжавшись в стену, я затаила дыхание. Две освещенные фигурки у лестницы, плоские, будто вырезанные из картона, тоже нерешительно застыли.
— Кто здесь? — повторила девица.
Казалось, она принюхивается. Круглое и гладкое лицо с фарфоровыми щеками, нос с горбинкой, карликовый, чайно-розовый бутончик рыбьего рта, безвольный подбородок, холодные, грубо подмалеванные глаза — все это я видела так четко, словно стояла с ней рядом. Ее наряд — какой-то взрыв кружев и взбитых салатово-лиловых полос — навевал мысли о шарах, трехколесных велосипедах, растрепанных косичках, книжках с картинками и сладкой вате. Высокая гулька из соломенной пакли волос, венчающая этот двор чудес, делала незнакомку похожей на мороженое-рожок.
— Кто здесь, кто здесь, — захихикал, пискляво ее передразнивая, мужчина.
Худющий, как жердь, с непомерно длинными руками и ногами, в дурацком цилиндре, он выглядел не менее гротескно, чем его спутница. Ореховый костюм, лицо — ореховая скорлупка.
— Чего ржешь?
— А помнишь, — заливался тот, — анекдот… кто здесь…
— Фу-ты, — фыркнула она, но, не выдержав, тоже рассмеялась. — Молчи уж лучше… Эдвард… руки-ножницы…
Я не шевелилась, почти не дышала, глядя на эту погибающую в истерических корчах парочку. Мужчина действительно казался наспех скроенной, неуклюжей тряпичной куклой, которой шутки ради пришили обе левых руки. Ладони у него были огромные: он мог бы с легкостью сжать в них наши с девицей головы, оставив еще и местечко для своего цилиндра. Разболтанный, вертлявый, с порывистыми движениями марионетки, он хлопал крыльями, хватаясь за воздух, и приплясывал от восторга.
— Ну все, хватит… Хватит, я говорю. — Пытаясь успокоить своего долговязого приятеля, девица придвинулась к нему, вынув ногу из чемодана, в котором до сих пор топталась.
Мой бедный, отважный зеленый шарф яростно впился в ее точеную лодыжку. Она раздраженно встряхнула носком, один раз, другой — тщетно. Начавший было приходить в себя разболтанный господин снова согнулся в приступе смеха. Его пестрая подружка тоже загоготала. Я немеющими руками сжала ватную голову.
— Что здесь происходит? — Кто-то третий, слегка шепелявя, присоединился к странной парочке.
— Там… это… этот… чемодан, — выдавила из себя девица.
— Воры, воры! — утирая истерические слезы, завывал тощий господин.
— С коктейлями пора завязывать, — пробасил еще кто-то из-за двери.
Нелепая история набирала обороты. Толпа голосов росла и уплотнялась, как голова снежной бабы на детской площадке.
— Меня вот что интересует: когда и какой дряни они успели накуриться, — хмыкнул шепелявый.
— Мы накрыли вора… на горячем… тебя грабили… мы спасли твое добро, а ты — накуриться… дряни. — Девица освободилась, наконец, от шарфа. — Мертвый, но не сломленный, он растянулся на полу. — Вот, твой чемодан у них отобрали…
— Они хотели нас пристукнуть… чемоданом. — Смешливый болтун тоже понемногу приходил в себя.
— Можешь сам убедиться, один из них там, на лестнице.
— Вы его видели? — снова вмешался бас.
— В такой темени?
— А свет включить вам в голову не приходило?
Щелкнул выключатель. Я зажмурилась и почувствовала, что потихоньку сползаю вниз.
— Лампочка перегорела, — разочарованно протянул долговязый.
— А может, это мышь? — предположил бас.
— Что мышь? Выкрутила лампочку? — Парочка снова затряслась в истерике.
