Таращила глаза, провела пальцами по его лицу, по волосам и спросила недоверчиво:
— Не снишься?
— Не хватало мне еще кому-то сниться!
Другая дама наверняка в этой ситуации осенила бы крестом себя и пришельца, но не такова была Варварек. Она смачно выругалась трехэтажным матом и воскликнула:
— Я же тебя похоронила! По высшему разряду — как Твардовского, все об этом говорили. Сколько слез пролито, сколько водки выпито за упокой твоей души, а ты сбежал? — и опять прибегла к ненормативной лексике, рассказывая ему, как увидела его по телеку среди защитников Белого дома. — Еще подумала: бывают же люди так друг на друга похожи! А сейчас я приняла тебя за омоновца знакомого — иногда заходит, если озабоченный. Да ты проходи, чего стоишь…
— Варварек, если ты не против — я сразу в душ. После возвращения с того света ни разу не мылся.
— Оно и чувствуется — смесь козлятины с сивухой. Заходи в ванную, сейчас поищу трусы и майку — может, не успела выбросить.
— Варварек, — остановился он в дверях ванной, — а скажи, пожалуйста: мы сейчас в Москве? И события возле Белого дома тоже были в Москве?
— В Москве, — подтвердила она без особой радости.
— В Советском Союзе?
— Да где же такое может случиться, если не в Советском Союзе! Сколько же надо выпить, чтобы крыша у тебя — туту — так съехала?! Надо же, — она снова стала материться через слово, — отец сбежал из морга, любовника закопали — все равно объявился! Какие мужики пошли бессмертные! Второй случай подряд — ох, не к добру все это. Или врачи у нас остались в стране только такие, что даже не могут отличить покойника от живого? И так мужиков настоящих нет, до пенсии не дотягивают, так их, выходит, еще живьем отправляют на тот свет?!
И завершила гневную тираду мыслью: «Ведь заплатила же коновалам, чтоб все тип-топ было, без брака, наверняка…»
— Сама догадалась или подсказали? — задал странный вопрос гость, стаскивая с себя камуфляж.
— С вами вообще чокнешься! Помоешься — ложись на диван. Устала, как собака. Да и сплю я ни с бывшими, ни с настоящими, а исключительно с будущими покойниками! Учти это, — предупреждение она почему-то произнесла с угрозой и закрыла дверь.
Ему было решительно плевать на ее угрозы: главное — он в Москве, а не в каком-то Лимитграде, стало быть, среди своих, а поэтому все образуется и наладится.
Жизнь пошла хуже, чем всухомятку. Народ праздновал якобы свою победу и оттягивался, что называется, по полной. Пили везде, где вздумается, поскольку милиция стала как шелковая, побаивалась, стервоза, нетрезвого населения, которое, истосковавшись по пьяному разгулу во времена минерального секретаря, теперь пило буквально все, что пьется. И все это происходило без участия Степки Лапшина, у которого за алкашные подвиги даже кличка была — Стопка. В честь него даже магазины обещали под таким названием открыть и в Бутове, и в Теплом Стане…
«За что мне все дырки законопатили и наглухо законтрили, за что?» — терзался вопросом Степка Лапшин, подозревая свою жену и дочь Варвару в наведении на него порчи. Оставался под сильным подозрением и сосед Аэроплан Леонидович Около-Бричко — тот тоже мог сглазить запросто, от него, активиста трезвеннического движения, любой подлянки ожидать можно.
Разумеется, Степка не знал и знать не мог, что бывший Московский Лукавый сделал его как бы ходячим экспонатом по части претворения в жизнь лозунга партии и правительства о наиболее полном удовлетворении материальных и духовных потребностей трудящихся. Для этого запаял ему входные и выходные отверстия — только таким образом можно было достичь наиболее полного удовлетворения этих потребностей. Нет никаких дырок — нет и потребностей. По известной методе: нет человека — нет и проблем… Тут человек был, но ни есть, ни пить абсолютно не мог. Самое обидное — навели порчу в то время, когда вся страна гудела напропалую!
Из духовных потребностей он признавал только футбол. Мог иногда постучать и в домино. Однако эти духовные ценности Степка потреблял исключительно после поддачи, в раздельном виде ни материальные, ни духовные потребности его никогда не удовлетворяли.
Жена считала, что Бог его наказал, поскольку Степка, по ее мнению, давно выпил свою железнодорожную цистерну. И принялся дудлить из чужой. В гараже, когда вышел на работу, всё расспрашивали, как он после побега из морга расшнуровывал живот, как пытался опохмелиться с помощью спринцовки да еще снизу — и ржали, не веря по-прежнему ни единому его слову. Как и в том случае, когда он принес в гараж новость: у него объявился сосед, который железные кузова КамАЗам головой гнет!
Дело дошло до того, что он и на предложения сообразить на троих стал наотрез отказываться. Заполучить его в «тройку» было очень выгодно — платил наравне со всеми, но не пил ни капли. Впрочем, любил наливать собутыльникам вслепую, по булькам, но самым поразительным было другое — хмелел во время выпивки ничуть не меньше пьющих. По утрам даже голова стала болеть, и это не на шутку встревожило супругу, которая завидовала женам, у которых мужья страдали по утрам от головных болей. Теперь голова у него, как бы разламываясь на части, трещала и спасения от приступов странной болезни не было. «Наверняка в морге застудил», — решил он. Не давали похмельного эффекта даже водочные компрессы на лысину.
Теперь он отклонял бесчисленные предложения насчет «строить», и его стали принимать вначале за жмота, потом и за стукача, мол, гаражному начальству доносит, кто и с кем пьет. Надоели Степке косые взгляды бывших собутыльников, хоть увольняйся. И уволился бы, тем более что зарплата теперь не нужна была большая. Он ведь все равно ничего не пил и не ел. Одним «святым духом» питался да и то от телеящика, когда в нем Чумак какие-то пасы изображал. Садился Степка голой задницей поближе к экрану и подзаряжался. А однажды решил припасть, что называется, к источнику напрямую — отправился к останкинской телебашне. В кустах снял штаны, наклонился, прицелился на кончик телешприца. Пошла такая зарядка, что волосы в подмышках затрещали, ударило в нос паленой шерстью…
Но самое обидное было то, что никто не верил в его мечту: вернуться в ряды алкашей, стать обыкновенным человеком. Кто мечтал бросить пить, тому сразу верили, хотя и понимали, что это очень редко кому удается. Он же хотел пьянствовать снова, а ему не верили. И врачей таких, чтоб возвращали в алкоголики, тоже не существовало. У вас что-то не так, сказал ему терапевт и направил к «ухо-горло-носу», а тот, хотя у Степана в ушах был настоящий сквозняк, поскольку и дышал ушами, послал его к психиатру Тетеревятникову, который всего лишь неделю назад как из дурдома вышел.
И что характерно — Тетеревятникова, поговаривали, отправил в дурдом опять же его сосед. Послушал у него грудную клетку и то ли услышал, то ли не услышал там такое, что сразу же чокнулся. То, что Около-Бричко — зараза, Степка давно знал. Но ведь и какие-то пределы всему должны быть. А тут — никаких пределов. После августовского переворота Аэроплан стал каким-то невозможно большим начальником — разъезжал на черной иномарке с двумя охранниками, похвалялся соседям, что вскоре совсем переедет, поскольку ему дают на Кутузовском проспекте новую квартиру. Трехкомнатную на одного, чтобы не было стыдно перед иностранцами за то, что демократы в России плохо живут.
— Леонидыч, взял бы меня в персональные водилы что ли? — в такой странной форме попросился однажды Степка на работу к соседу.
— Вы слишком много пьете, — ответил тот и, повернувшись лицом к своей двери, зазвенел связкой ключей.
— Да я теперь даже есть не могу! — напомнил он о своей беде. — И «вы» — это я, да? — удивился Степка, поскольку раньше они с соседом были на «ты». Обычно с «вы» переходят на «ты», а тут наоборот.
— Вот именно: вы — это вы, Степан Николаевич, — бесстрастно подтвердил сосед, методично пощелкивая замками. — К тому же я скоро переезжаю на Кутузовский…
«Вот гад: если дурацкие ножевилки именовать ножичками и вилочками чудотворного Степана Лапшина, и деньгу на этом заколачивать, так тут сосед не пьет, а вот на приличную работу взять — сосед много пьет! Знает же, зараза, должно быть, он мне и верх, и низ запаял!» — возмущался Степка и решил все-таки навестить Тетеревятникова: пусть устраняет сплошную непроходимость или же справку дает о том, что он не может вообще употреблять по техническим причинам.
Для психиатра пребывание в дурдоме не прошло даром: очень странно повел себя, как только Степка порог кабинета переступил.
— Вы один? — с опаской спросил Тетеревятников и стремился кого-то узреть за спиной пациента.
— А я что — с родителями сюда должен являться? — в свою очередь спросил Степка.
