Ели-великаны, царственные деревья, напоенные силой прожитых столетий, и щуплые кустики, которые, казалось, из последних сил цеплялись корнями за землю, и тени, и шелест ветвей, и неприметные, плохо протоптанные тропки, птичьи трели, запах смолы и влажной почвы, странные, далекие голоса, блуждавшие порой по безлюдным уголкам леса, и даже священная, строгая тишина — все это, полковник чувствовал, отныне перестало принадлежать ему. Он шел сквозь чащу точно гость, его власть была фикцией, он не мог использовать своих богатств. То ли дело раньше: он шел гордой поступью полноправного хозяина, пусть ненавистного и проклятого всеми, но хозяина.
Его взгляд скользил по исполинским деревьям, от самого их основания, утопавшего в густой, вязкой тени, до макушек, которые упирались в небо, колыхаясь под ветром. Случалось, полковник забредал в совсем глухие места, и тогда, бросая по сторонам испытующие взгляды, принимался звать: «Бернарди! Бернарди!» Проколо хотел, по крайней мере, поговорить с ним, узнать, отчего духи так внезапно исчезли. Но никто не откликался. И только вершины деревьев шумели, шепча и вздыхая, словно морской прибой.
Пришла зима 1926 года. Бенвенуто вернулся в пансион и снова стал кататься на лыжах, тренируясь в свободное от занятий время в ложбинке, которую приглядел еще в прошлом году. Порой туда прилетал и Маттео.
Постепенно Бенвенуто приручил свои лыжи, они стали послушнее, уже не разъезжались в разные стороны, не набегали друг на друга и преодолевали даже высокие сугробы. И вот однажды Бенвенуто — еле приметная темная точка — появился на вершине горы, откуда начинался длинный спуск, по которому съезжали лишь отчаянные смельчаки. Товарищи испуганно смотрели на него снизу. И Бенвенуто помчался по склону, согнув колени, прищурившись. Лыжи скользили по ледяной корке, дребезжали и поскрипывали, то и дело норовили разойтись в разные стороны.
Маленький Проколо мчался точно вихрь, от ветра, хлеставшего в лицо, и от скорости на глаза наворачивались слезы, в ушах стоял свист, справа и слева мелькали деревья, сердце бешено колотилось, затормозить уже было нельзя. Он пронесся мимо приятелей, взметнув в воздух облако сверкающего снега, которое плавно осело наземь — ледяные кристаллики, похожие на крошечных зимних духов, чья жизнь так коротка. Бенвенуто молнией пролетел через стайку мальчишек, в мгновение ока вспорол лыжами низину и нырнул в гущу елей, с которых, брюзжа, вспорхнуло десятка два воронов.
— Бенвенуто! Бенвенуто! — крикнули приятели — из тех, кто покрепче и поотважнее, — и, смеясь, пустились за ним вдогонку, ведь Бенвенуто прошел боевое крещение и стал одним из них.
Сменялись дни, год подходил к концу. В доме Проколо время текло медленно, особенно долгими казались вечера, поскольку радио полковнику быстро надоедало.
— Вам бы спуститься иной раз в Нижний Дол, господин полковник, — говорил Ветторе. — Среди людей-то, пожалуй, веселее будет.
Но Проколо не покидал своих владений, и никто не навещал его, кроме Аюти, который являлся дважды в неделю доложить, как он управляется с лесами, принадлежащими Бенвенуто, да самого Бенвенуто: мальчик заглядывал к полковнику по воскресеньям, с утра, они обменивались сухим приветствием, и Бенвенуто уходил. Время от времени прилетала сорока, чтобы сообщить новости, а Маттео наведывался каждый вечер в пять часов и спрашивал, какие будут распоряжения, однако распоряжений не было.
С Маттео полковник держался довольно высокомерно и беседовал неохотно; ни разу он не намекнул ветру о том, что утратил власть над духами Старого Леса, и, уж конечно, не рассказывал, почему так случилось. Говорят, они оба, Маттео и Проколо, вообще избегали упоминать имя Бенвенуто. Когда-то они пытались разделаться с ним, а теперь сильно изменились, но хотели тем не менее казаться столь же непреклонными и суровыми, как прежде, с таким же крутым нравом и несгибаемой волей, и считали ниже своего достоинства испытывать сострадание и любить. Быть может, они думали сохранить в себе таким образом юношеский пыл и силу духа, вот и лгали друг другу. И каждый боялся, что другой заведет разговор о Бенвенуто; в итоге они за все время ни словом не обмолвились о мальчике.
Наибольшим доверием у Себастьяно Проколо — если, конечно, уместно говорить о доверии, когда речь идет о таком человеке, как полковник, — пользовалась сорока. «Да, это правда: ты никогда меня ни в чем не упрекала и ни разу не вменила в вину гибель твоей сестры, — часто повторял полковник. — Правда и то, что ты не забивала себе голову всякой чепухой — поэзией, к примеру, и несла службу если не безупречно, то, по крайней мере, честно, старалась, как могла». Он, разумеется, хотел бы добавить: «…и до конца жизни не забуду, как ты вступилась за меня на судебном процессе, хотя никто тебя об этом не просил». Но молчал из стыда.
Прилетая с новостями, сорока устраивалась на лампе, что стояла на письменном столе, а полковник, откинувшись на спинку кресла, сидел неподвижно и слушал.
Сорока была любопытна и интересовалась всем, что происходило вокруг, однако вряд ли понимала, что творилось в душе у Проколо, и зачастую начинала болтать о Бенвенуто. Рассказывала, как он возмужал, окреп, каким стал сильным — наловчился кататься на лыжах не хуже приятелей. Однажды, сбиваясь от волнения и то и дело теряя нить рассказа, сорока поведала полковнику историю о кошмарах: как-то вечером они подстерегли Бенвенуто, когда тот заснул в лесу, но мальчик ухитрился поймать одного из чудищ в рюкзак. Не исключено, что птица все приукрасила, пытаясь выманить у полковника то, о чем он умалчивал.
По лицу Проколо, однако, сложно было что-то прочесть, и только пару раз за время рассказа он пробормотал: «Занятно… да, занятно».
Новости, которые приносила птица, оказывались по большей части пустячными и наводили скуку. С наступлением холодов ученики стали редко покидать пансион, и сорока докладывала о всякой чепухе — долго и нудно она рассказывала о том, что обломилась еловая ветка, что лисицы повадились таскать у крестьян кур, что под лавиной погибла зайчиха, а в горном ущелье появилось новое эхо. Как правило, сорока добросовестно пересказывала полковнику новости, которые разносил по лесу Эваристо со своими помощниками, но такого рода происшествия вряд ли могли интересовать Проколо. Тем не менее он внимательно слушал; по-видимому, сорока скрашивала тоскливые вечера, которые тянулись бесконечно и которые полковник был вынужден коротать в одиночестве.
И вот подошел к концу день 31 декабря, жители Нижнего Дола приготовились встречать Новый год. Но даже в праздничную ночь Себастьяно Проколо был один (прежде чем успело стемнеть, к нему заглянул Бенвенуто — он пришел на лыжах, чтобы поздравить полковника, однако задержался всего на несколько минут).
Поужинав, полковник поднялся к себе в кабинет и включил радио. Ветторе достал из буфета бутылку шампанского и бокал, чтобы в полночь хозяин отпраздновал Новый год, и побрел на кухню, где, сев поближе к камину, задремал.
Около девяти часов вечера под окном Проколо просвистел Маттео. Полковник не стал открывать ставни, чтобы не выпускать из дома тепло; накинув тяжелую шинель, он вышел на крыльцо; с неба светил молодой месяц.
— Полковник, — сказал Маттео, — я принес тебе к Новому году подарок: замечательную новость.
— Выкладывай скорее, что там у тебя, — ответил Проколо, — уж больно студеная сегодня выдалась ночь.
— Ты будешь доволен: Бенвенуто… — Дальше Маттео пробубнил что-то непонятное.
— Бенвенуто?… Что случилось?
— Сошла лавина… — объяснил чуть погодя ветер, — и его накрыло.
Полковник стоял, точно окаменев.
— Ты уверен? Где она сошла? — спросил он надтреснутым голосом.
— В долине Лентаччо, на границе со Старым Лесом. Бенвенуто спускался на лыжах со склона, когда уже стемнело.
— Маттео, ты не разыгрываешь меня?
— Никто еще не знает, что его засыпало снегом, приятели из пансиона пока не успели спохватиться, и Бенвенуто смогут обнаружить только весной.
— В долине Лентаччо? Но где именно?
— Ближе к вершине горы, — сказал Маттео, — в балке. Мне рассказал один ворон, он все видел. Я только что проверил, лавина и в самом деле была знатная, у подножия все завалено снегом. Бенвенуто катался на лыжах, когда остальные мальчики уже возвратились в пансион.
— И никто не пришел ему на помощь?
— Никто, можешь быть спокоен. А сейчас мне пора, полковник. Хоть на этот раз удалось порадовать тебя.
— Порадовал, — буркнул полковник, — вот уж действительно порадовал.
Он проводил Маттео взглядом, пока тот не скрылся за деревьями, и вернулся в натопленный дом.
Ветторе сладко спал у камина; полковник пошел в сарай, где по-прежнему стояла телега Морро и хранилась старая утварь. Он отыскал лопату, осмотрел ее и снова шагнул в ночную темноту.
