— Нет, — сказал Себастьяно Проколо, — я хочу остаться один.
И в ночь на первое января Проколо остался один. Зверей, прятавшихся среди деревьев, сморил сон. Воздух был чистый и морозный. Месяц мало-помалу выцветал. Старый Лес был чернее угля.
А в доме полковника на столе стояли непочатая бутылка шампанского и одинокий бокал. Ветторе спал. Проколо забыл выключить радио, и по дому носилась праздничная музыка, сквозь которую пробивались веселые возгласы.
Даже в забытую Богом долину, где умирал полковник, доносились отзвуки колокольного звона и далекий треск хлопушек. В целом же ничего особенного не происходило. Завершился старый год, и его место тут же занял новый, время бежало без передышки.
Проколо стал еще бледнее. Его усы заиндевели. Едва исчез Маттео, полковник снова позволил своему телу соскользнуть в сугроб. Руки висели как плети, голова поникла.
Прилетели ветры[7], чтобы попрощаться с ним. И хотя ветры не были знакомы с полковником лично, они сочли делом чести поклониться хозяину Старого Леса, умиравшему так достойно. Кружа над елями, они затянули свои напевы. Это была величественная, строгая и торжественная музыка, какую людям выпадает на долю слушать самое большее раз в жизни. Себастьяно Проколо понял это и, собрав остатки сил, поднял голову. Даже осоловевшие звери проснулись.
Ветры пели старинные баллады о великанах, самые красивые из песен, которые они знали. Нам никогда не доводилось слышать тех баллад, однако известно, что у всякого, кто внимает той музыке, сердце наполняется великой радостью.
Звери позабыли о зиме, им начало казаться, будто в лесу солнечное, приветливое лето. Каждый возлагал большие надежды на будущее, чувствовал в себе неисчерпаемые силы и думал, что отныне ему все нипочем. Таковы чары музыки. И пока напевы разливались над лесом, исполнить мечту было совсем легко. Многие звери грезили, что вступили в царство вечной жизни. Иные представляли себе, как в них влилась небывалая мощь и они стали краше всех. Размышляли о счастливом новом годе, в котором целых триста шестьдесят пять удивительных, сказочно прекрасных дней.
А полковника будущее совсем не волновало. Он всматривался в даль — где-то там, на краю долины, он увидел темную гряду, которая стремительно приближалась. Сотни солдат, выстроившись ровными рядами, шагали в ногу, бойко и решительно, словно шли не по сугробам, а по широкой мощеной улице. Первым вышагивал знаменосец, за ним весь строй. Нетрудно догадаться, что это был полк, которым командовал Проколо. Не хватало только духового оркестра, но долина и без того качалась на волнах музыки, звучала победная песнь.
Проколо по-прежнему стоял, прислонясь к дереву, с гордо поднятой головой, почти по пояс в снегу. Его полк маршировал безукоризненно, ни один солдат не выбился из шеренги, хотя намело высокие сугробы, местность была гористой и подъем — крутым. Полковник уже мог разглядеть штыки, блестевшие при свете месяца, и узнал, благодаря своей острой памяти, каждого из солдат. Когда перед ним прошел знаменосец, левая рука Проколо дернулась — он, судя по всему, хотел отдать честь, но от стужи у него онемело все тело.
Вот так, слаженно, прытко и с боевым задором, строй промчался до устья долины и затерялся среди елей Старого Леса. Однако солдаты шагали довольно долго. Проколо даже поразился тому, насколько огромен его полк. И конечно, был польщен.
Месяц скатился с неба, и сверкание штыков погасло. Снежный ковер стал лиловым. Солдаты слились в черную массу, и различить их уже было невозможно. На востоке сквозь ночь стало сочиться тусклое сияние.
Звезды поблекли, и последний, замыкающий взвод скрылся в лесу. Ветры умолкли; притомившись от долгого бодрствования, звери разбрелись по своим логовам, птицы упорхнули в гнезда.
В ожидании рассвета все вокруг дышало тишиной и покоем. Полковник, с отменной выправкой, неподвижно стоял у ели. Неподвижны были его руки и ноги, глаза, рот, даже складки шинели. Сердце у него тоже не билось.
Тем временем ветер Маттео прилетел в пансион. И хотя был Новый год, ученикам не устроили никакого праздника. Мальчики, однако, не спали и в спальне, в темноте, ждали полуночи, чтобы открыть припасенную бутылку вина; не отрывая глаз от часов Берто со светящимся циферблатом, они отсчитывали минуты.
Несмотря на заговорщическое перешептывание товарищей, Бенвенуто сразу услышал Маттео, гудевшего за окном. Он украдкой выпрыгнул из кровати, распахнул окно, оставив ставни закрытыми, и два раза тихонько стукнул по деревянной раме.
— Я прилетел попрощаться с тобой, — сказал Маттео. — Сегодня ночью отчаливаю.
— Но куда?
— Потом узнаешь. А может, и нет. Но в любом случае я уже не вернусь.
— Погоди, — сказал Бенвенуто. — Я сейчас оденусь и выйду.
Он юркнул в раздевалку и надел теплую куртку, в которой катался на лыжах. Затем прокрался к выходу, бесшумно отпер дверь и выскочил наружу.
— Сегодня ночью я должен умереть, — объяснил Маттео. — В общем-то я уже начал исчезать, скоро смешаюсь с воздухом и постепенно растворюсь в небе.
— Но почему ты говоришь «я должен»? Да и разве ветер может умереть?
— Давай не будем вдаваться в детали, просто приключилась странная история. Однажды ты, наверное, узнаешь ее. — Голос ветра, слабея и истончаясь, взмывал все выше.
— Так не пойдет, — отчаялся Бенвенуто. — Не уходи, Маттео. Ты не должен умирать, нет. Тебя ждут великие дела. Образумься же наконец, ведь если ты останешься, то к тебе непременно вернутся прежние силы, а через три месяца наступит весна, будет тепло, солнце. Посуди сам, Эваристо покинет долину, ты снова будешь тут хозяйничать, станешь устраивать бури и нагонишь страх на всю округу. Начни все сначала. В погожие ночи ты опять будешь петь в лесу, и люди придут отовсюду, даже издалека. Под деревьями будут стоять духи, а я стану подпевать тебе, как тогда, на празднике.
— Все это только слова, — сказал ветер, — моя песенка и вправду спета. Кстати, сегодня непростая ночь, запомни ее: после этой ночи ты перестанешь быть ребенком. Не знаю, говорил ли тебе это кто-нибудь. Большинство ребят даже не подозревают, что детство заканчивается в одну ночь и что такая ночь вообще существует. Но приходит время взрослеть, они переступают порог детства, один шаг — и они уже в другом мире, дверь захлопнулась, всё. Обычно это случается во сне. И может быть, теперь настал твой черед. Завтра ты проснешься и почувствуешь небывалый прилив сил, и начнется совсем новая жизнь. Взросление, правда, всегда сопряжено с потерями: ты разучишься понимать язык деревьев, птиц, рек, ветра. И даже если я останусь, не умру, ты все равно уже не разберешь ни слова из того, что я говорю. Будешь, конечно, слышать мой голос, но слова сольются в монотонный, ничего не значащий шелест, и ты, наверное, рассмеешься, если тебе скажут, будто можно понимать язык ветра. Поэтому, думаю, лучше нам расстаться сейчас, для этого как раз наступил подходящий момент.
Голос Маттео угасал, становился все глуше и слабее. Ветер — сам того, вероятно, не желая — медленно растворялся в небе.
— Подожди-ка, — сказал Бенвенуто, — вот только сбегаю за лыжами, и мы отправимся к горе, я провожу тебя.
— Спасибо, — ответил Маттео. — Я постараюсь лететь ближе к земле, хотя теперь это нелегко, потому что меня относит наверх, и так мы доберемся до горы вместе.
Бенвенуто надел лыжи и пошел вслед за своим другом Маттео, от которого уже мало что осталось, тонкая струйка, трепетавшая в воздухе.
В свете месяца Бенвенуто пробирался по сугробам к Старому Лесу, стараясь не отставать от Маттео, кружившего у него над головой и постепенно пропадавшего в вышине.
По привычке ветер, не отдавая себе в этом отчета, колыхал ели, от прикосновения к которым мог родиться красивый звук. Близилось расставание, Бенвенуто загрустил и не находил нужных слов. Идти по снегу было тяжело, лыжи проваливались и вязли, иногда накрывал густой мрак, в котором ничего не разглядеть, да и нужно поспевать за ветром. Мальчик выбился из сил и уже не разбирал, что бормочет Маттео.
Они пересекали поляну, где когда-то давно, ночью, обитатели леса собрались на праздник. Неожиданно раздалось басовитое уханье филина.
— Маттео? — осведомился он. — А ты здесь кстати, я как раз собирался сказать тебе одну вещь. В последнее время она не выходит у меня из головы. Хочу пристыдить тебя, вот что. Ты одряхлел, стал безвольным и трусливым, пропала твоя хваленая мощь, а еще смеешь уверять, будто ты полон сил, никого не боишься, то да се. Ты паяц, непутевый, никчемный ветер, и некому сбить с тебя, лгуна, спесь. Ты самое жалкое и убогое создание, какое мне довелось повстречать в жизни. Нет, вы только посмотрите, как он важничает! А бестолковый мальчишка дорожит его дружбой, точно сокровищем.
