Сначала Ханна избавилась от костюма, потом решительно произвела Гретель в лучшие свои подруги. У нее хватило ума не предпринимать попыток сдружиться с дочерьми нотариуса или местного судьи. Зато Хаузеры, крестьяне средней руки, одно из старейших семейств в округе, радушно приняли ее. А Гретель так просто боготворила новую подругу.
При первой же возможности Ханна отправлялась с отцом в дальние поездки. Она сидела рядом в кабине грузовика, дорога серой лентой уходила вдаль, она видела его руки на рулевом колесе, видела, как сосредоточенно глядит он на дорогу, и так она ехала бы с ним бесконечно. Отправляясь в дальнюю поездку, Альфред Баум брал с собой по меньшей мере два чемодана. Он навещал друзей своей молодости, товарищей по университету: среди них были прокуроры, архитекторы, инженеры. Тут уж он выступал как повелитель огромного транспортного предприятия, владелец самых разных фирм, контрольных пакетов многих строительных компаний. Тут он был великим Зампано, воплощавшим хорошее настроение, хищной акулой, все завидовали ему; было даже трогательно, как твердо был он уверен, что дочь его никогда не проболтается. Видимо, у него была прекрасная молодость, он казался тогда человеком бесконечно одаренным и техническое образование получил в Берлине и Мюнхене, а дальше произошел срыв, после которого никто о нем больше ничего не слышал: в его жизнь вошла ее мать. Рассказывая о ней, он словно повествовал о женщине, которую Ханна никогда не знала, и тогда она начинала понимать, какая сильная это была любовь.
Но самым большим удовольствием для Альфреда Баума было демонстрировать собственную дочь. И если на деле ему нечего было предъявить в качестве вещественных доказательств, то она-то существовала реально, и он хвастался ею перед друзьями так, что она никогда уже не могла этого забыть. А после он брал ее под руку, и они шли еще немного по ночным улицам, смеясь своему маленькому мошенничеству и наслаждаясь собственным невинным бахвальством. Потом он провожал ее в гостиницу и уходил уже один, чаще в привокзальные кварталы. Она понимала, что после таких вечеров ему необходимо напиться.
Она вообще понимала слишком много для своего возраста. Временами это даже пугало Гретель и отдаляло ее от подруги, к тому же Гретель становилось не по себе от смеха, каким Ханна разражалась порой, слушая речи уважаемых людей. Не говоря об ужасе, который внушала ей Ханна, подъезжая к их дому на мотоцикле брата или вскачь подлетая на одной из конторских лошадей, когда Хаузерам в поле требовалась помощь. Все это отпугивало Гретель, но она и завидовала Ханне. Больше всего из-за бронзового цвета кожи, да еще в те минуты, когда, вздыхая, разглядывала в зеркале собственную фигуру.
Ханна работала у Хаузеров, словно была членом их семьи, а это значило — в любое время, когда требовалось им помочь: на посадке свеклы, на сенокосе, когда созревали фрукты, на молотьбе, на уборке картофеля. Сына Хаузеров призвали в тридцать седьмом, и старый Хаузер все больше и больше привлекал Ханну к тем работам, которые прежде выполнял сын. Он не воспротивился, когда однажды она, взяв поводья, провела уже наполовину груженную снопами телегу через довольно опасную ложбину, и без колебаний, с той крестьянской деловитостью, которая заставляет относиться к лошади, как к рабочему инструменту и потому — бережно, зато в нужную минуту выжимая из них все возможное. У Ханны никогда не было водительских прав, однако уже в шестнадцать лет она, если была в том нужда, могла подогнать грузовик вплотную к железнодорожной платформе. Она хорошо разбиралась в моторах, и Хаузер доверял ей работы, к которым никогда не подпустил бы женщину.
И на танцах она тоже сидела за столиком Хаузеров. Но всегда спиной к стойке. С нее хватало и того, что она слышала своих братьев. Ее по-прежнему никто не приглашал, и мало-помалу становилось ясно, что в деревне она вряд ли найдет себе друга. Дело было не только в ее семье и в ее репутации. К ней просто никто не осмеливался подойти, а она в свою очередь так и не научилась тому, чему легко обучается любая девушка, когда, взявши под руки подружек — с левой стороны одну, с правой другую, — прохаживается по улице, хихикая и болтая без умолку, так что парни, сбившись в кучу, начинают смущенно ухмыляться.
А потом это произошло, то самое, и у нее осталась Лени. Гретель была давно уже обручена, день свадьбы назначен, было также оговорено, что она переедет к мужу, крестьянину из небольшой деревни близ Битбурга. Ханна отказывалась назвать отца ребенка, которого носила в себе. Это никого не касается, говорила она, и лицо у нее при этом делалось неприступным, темнело, да так, что никто и не решался ее расспрашивать. Даже Гретель не знала, что произошло на самом деле. Так же неприступно держалась Ханна и дома. Отец, правда, сделал несколько попыток что-нибудь выведать, но скоро прекратил свои расспросы, догадавшись, что здесь не совсем обычная банальная ситуация, а нечто гораздо более серьезное. Он открыл на ее имя счет в банке. Она попросила разрешения оставаться дома до тех пор, пока не родит.
А потом началась война. Братья получили мобилизационные предписания. Альфред Баум пошел добровольцем, грузовики и две лошади были реквизированы для нужд фронта — и вот тогда Гертруда Баум пригласила всю семью на ужин. Она не позволила себе помочь, надела лучшее свое платье, в котором снова стало заметно, какой красивой женщиной она была. Они обсуждали последние мелочи. Кому еще нужно выплатить деньги, для кого предназначен цемент на складе, что делать с двумя лошадьми, теперь ненужными, ведь с двумя оставшимися она и так сумеет вместе со старым Визом, с незапамятных времен незаменимым помощником Альфреда Баума в конюшне и на складах, выполнять все мелкие перевозки в деревне — забирать с вокзала небольшие грузы и доставлять их адресатам. Шесть разных блюд, приготовленных Гертрудой, сменяли одно другое, затем она подала кофе и коньяк, а напоследок еще вино. И когда все сидели за столом, а она хлопотала вокруг, им стало ясно, что это прощание. После первого стакана вина она отправилась спать, сославшись на усталость. Она не попрощалась. Отец и сыновья еще посидели молча, покурили, потом братья тоже поднялись. Альфред Баум сидел, словно окаменев. Ханна молча погладила его по руке, потом ушла и она.
Один из братьев сразу же погиб в Польше, другой — на Курской дуге. После рождения Лени, незадолго до наступления нового, тридцать девятого, года, уехала из дому и Ханна. Время от времени она присылала открытки с видами самых разных городов, но, как правило, без обратного адреса. В декабре сорок четвертого Ханна вернулась. Газогенераторный грузовик, подобравший ее в пути, свернул за шесть километров от деревни. Она поставила чемодан на мокрый снег, ей сбросили рюкзак, и она уселась на чемодан, не в силах двигаться дальше. К тому времени совсем почти стемнело, мела сильная поземка. Лени умоляла, тянула ее изо всех сил, кричала. Наконец столкнула ее в мокрый снег, ухватилась за чемодан и из последних сил поволокла его дальше, так что Ханне поневоле пришлось тащиться за ней. Часа через три они добрели до дома Хаузеров.
К матери она зашла лишь после того, как подыскала себе в Верхней деревне две чердачные комнатушки. Был тихий серый январский день, когда после полудня они с Лени отправились к бабушке. Мелкие редкие снежинки в полном безветрии тихо опускались на землю. Дом казался заброшенным и сплошь был усеян многочисленными следами пуль от пролетавших на бреющем штурмовиков, окна были заколочены, крыша наполовину содрана. Дверь оказалась заперта. Ханна нажала кнопку звонка, не подумав, есть ли электричество. Затем постучала. И уже собралась обойти вокруг дома, как услышала шаги. Они приближались к двери из глубины дома, и потребовалось еще немалое время, прежде чем они раздались рядом. Соседи рассказали Ханне, что эвакуироваться мать отказалась. С той стороны в замок вставили ключ, дверь вначале слегка приоткрылась, а потом как-то робко отворилась пошире.
Если бы Ханна встретила этот скелет на улице, она никогда не узнала бы старухи. Гертруда Баум, судя по всему, давно уже простилась с этим миром. А то, что у нее была дочь, не имело теперь никакого значения. Лени ее вообще раздражала. Свою кровать Гертруда перенесла на кухню. Здесь пахло горьковатым дымом от брикетов. Из всего огромного дома она пользовалась только этим помещением. Ханна пообещала на днях заглянуть снова.
Поспешность, с какой люди принялись строить укрытия в лесу, немало забавляла Ханну. Что бы здесь теперь ни произошло, это будет ничто в сравнении с теми ужасными ночами в сплошных разрывах бомб, которые пережила она с Лени. Вот почему, когда начался артиллерийский обстрел, они с Лени сидели за кухонным столом, где их и нашли.
В конце сентября школа была готова. Начались занятия.
