По субботам на дядином «газике» они ездили в город на базар. Жемка в коротком узорчатом тулупчике отчаянно торговалась на тарабарском и чёрные как смоль косички, торчащие из-под тюбетейки, летали как молнии в такт ёе гневным речам. Яков молча хлопал глазами и в восхищении загружал в машину богатства этого восточного мира. Ему было очень хорошо вместе с Жемкой.
Наступил март, горное солнце было таким ярким, что Яков по утрам, убирая снег, раздевался до пояса и загорал. На турбазе заметно прибавилось народу, шумные компании лыжников, укатавшись за день по склонам, по вечерам жарили шашлыки и горлопанили веселые, немного скабрезные песни. В один из таких солнечных дней приехал Ян.
— Янчик, приехал! — завизжала Жемка как оглашенная и кинулась на шею вышедшему из автобуса высокому человеку, одетому в модную куртку «аляску» и светло-коричневые вельветовые джинсы.
— Здравствуй, здравствуй, звезда балета! — сказал человек. — Коршуны ещё не утащили тебя в небеса обетованные?! — он внимательно посмотрел на Якова.
Пока на скорую руку готовили обед, Жемка рассказала, что Ян из семьи поляков, сосланных в Казахстан при царе Горохе, большой умница, преподает в университете, только колючий и меня всё время дразнит, сказала Жемка. Он дружил с моими родителями, когда я пешком под стол ходила. Он мне совсем как старший брат.
После обеда сидели на солнышке и пили дивный коньяк «Алатау», привезённый Яном.
— Давно ты здесь? — спросил он у Якова.
— С декабря.
— Не надоела созерцательная жизнь?
— Мне нравится, — Яков беспомощно посмотрел на Жемку. — Я первый раз в горах.
Та показала ему язык.
— Да вы, батенька, дзен-буддист! — непонятно, то ли в шутку, то ли всерьёз, сказал Ян. — Еще немного послушником побудешь, а потом Суржен тебя мантрам обучит.
Дядя Жемки улыбнулся самыми краешками губ, что в его исполнении означало бурное веселье. «На работе плохо?» — спросил он.
— Нет, — сказал Ян. — На работе не плохо и не хорошо. На работе никак. Чего-то меня в последнее время хандра гныдит. Мне тридцать два года, я самый молодой профессор политэкономии в Средней Азии, а то и во всём Союзе, а что, не при Жемке будет сказано, … толку?! Читаю юным балбесам Карла Маркса, разбавляя анекдотами из Адама Смита. Ни денег, ни славы…
— Жениться тебе надо, — по-взрослому сказала Жемка.
— Кровь шляхтича не позволяет венчаться с простолюдинкой, — сказал Ян. — Кроме того, я бабник.
— Ой, я сейчас умру! — захохотала Жемка и, схватившись за живот, принялась кататься по ковру. — Бабник он. Дон Жуан из Поднебесья. Видала я твоих пассий. Чувырла на чувырле очкастой.
— Это сливки алма-атинской интеллигенции, — сказал Ян. — В отличие от тебя, горнолыжная циркачка, грамоте обучены и манерам.
— Зато я красивая! — Жемка наконец угомонилась и села по-турецки на ковре.
— Умолкни, газель! — сказал Ян. — Джигиты разговаривают. Подсказывает мне почему-то моя интуиция, что грядут большие перемены. Вот сейчас какой год на дворе?
— Восьмидесятый, — сказал Яков.
— А что было сто лет назад? — спросил Ян.
Яков и Жемка молчали.
— Дети мои, не напрягайте излишне младенческую память! — смилостивился Ян. — Сто лет назад, а точнее в 1881 году, последнего русского царя-преобразователя, императора Александра II благополучно разбомбили народовольцы, что привело к резкому ужесточению реакции, окончательному разрыву общества и государства, возникновению рабочего движения, и, как следствие, трём революциям, гражданской войне и победе социализма на одной шестой части земного шара.
— Лихо, — сказала Жемка. — А разве Брежнев умер?
— Дорогая моя будущая Алиса Коонен, — сказал Ян. — Даже сидя на вершине гор, нельзя быть такой политически неосведомлённой. Лукич жив, нельзя сказать, что здоров, потихоньку дряхлеет в своём старческом маразме. Так что явно не он автор этой грандиозной идеи.
— Какой идеи? — спросил Яков.
— Ввести войска в Афганистан, — Сказал Ян.
Яков вспомнил, что в поезде по дороге в Алма-Ату пассажиры живо обсуждали эту новость. Но его как-то не взволновало. «Я уже отслужил», — всё, что, собственно, он тогда подумал.
— Всего делов! — сказал Яков. — Надерут шишку басмачам и вернутся.
— Не всё так просто, — сказал Ян. — Во-первых, как вы выразились, потомок Моисеева племени, забредший в туркестанские горы, не надерут. В Афганистане терпели поражение все завоеватели: от Александра Македонского до англичан в девятнадцатом столетии. Наша доблестная вонючая и непобедимая вряд ли станет исключением. Там нет ни государства, ни общества, одни кочевые племена, воровать да грабить любимое занятие, поэтому и детей сызмальства учат из допотопных кремниевых ружей в глаз сайгака с пятисот метров попадать. Одним словом, прирожденные воины.
— У нас тоже есть, — сказал Яков. — Вот у нас в стройбате капитан Никонов был…
— Один воин, даже самый лучший, не решает исход войны. Таковы азы современной военной науки, которой обучались все наши генералы. Раньше было проще: вышли два рыцаря, подубасили друг дружку мечами, кто на лопатки упал, тот и дурак. В общем, всё вполне гуманно.
Ян расхаживал вдоль ковра.
— Современная война требует установления идеологических порядков. Вот и предложим товарищам кочевникам строить фабрики, шахты, хлопок выращивать или картошку мотыгой ковырять.
— Зачем им мотыгой ковырять? — сказала Жемка. — Они же вольные птицы!
— Вольному воля, а спасённым рай! — сказал Ян. — Если исходить из того, что коммунизм это закамуфлированная мечта человечества о рае, то социализм его предтеча. Но, сдаётся мне, что спасённых окажется совсем мало и будут они, как обычно, ублюдки, а вольные запрут наших солдатушек в немногочисленных городах и будут отрезать им бошки, когда те выйдут до витру.
— Дикость какая! — сказала Жемка. — Просто мракобесие какое-то…
— Таково несовершенство существующего мира, — сказал Ян. — Если такие места, куда цивилизованному человеку соваться не следует. Впрочем, у наших правителей всегда было плохо с пониманием цивилизованности. Так вот, сдаётся мне, что это начало конца.
— Ты таких разговоров в университете не ведёшь? — спросил дядя Жемки.
— У меня всё в порядке с головой, Суржен, — сказал Ян. — Генетический опыт пяти поколений ссыльных позволяет чётко дозировать извлекаемые звуки по месту и по аудитории.
— Нас Америка завоюет? — с иронией спросил Яков.
— Никто нас не завоюет, — сказал Ян. — Если только инопланетяне на голову не свалятся. Страна и так рассыпается, говорю тебе как специалист, экономика не может быть ни экономной, ни тем более плановой. А эти покалеченные, которые вернутся с войны, будут шоковым зарядом. В Америке был «вьетнамский синдром». А у нас, поверь, будет афганский. И в какой миг все наше социалистическое благополучие полетит вверх тормашками.
— Жаль, что Америка нас не завоюет, — сказал Жемка. — Я бы тогда на Бродвей поехала. И ещё в Париж.
— Ленин сразу после гражданской войны объявил НЭП — новую экономическую политику, — сказал Ян. — Суть новизны заключалась, как ни парадоксально, в возврате к старым добрым мелкобуржуазным формам: лавкам, артелям, харчевням. И очень быстро стало не то что хорошо, но вполне сносно жить, особенно по сравнению с революционной голодухой. Почему он это сделал, вопрос, конечно, творческий. С одной стороны, он был человек не злой, любил комфортную жизнь, в эмиграции жил в Женеве, в основном, там не самый плохой климат, за питанием следил и за здоровьем. С другой стороны, не был таким амбициозным, как Лев Давидович. Его вполне устраивало поцарствовать до конца дней своих в мирной, благополучной России.
— Лев Давидович это кто? — спросил Яков.
— Твой соплеменник, — сказал Ян. — Лейба Давидович Бронштейн, он же Троцкий. Создатель Красной Армии, живодёр страшный был.
— Не слышал о таком, — сказал Яков.
— Это понятно, — сказал Ян. — В школьном учебнике истории о нём скромно умалчивают. Так вот эти двое, Лев Давидович и дядюшка Джо, кто такой, знаете, надеюсь?
— Знаем, — сказала Жемка. — Так англичане Сталина называли.
— Умница, — сказал Ян. — Эти двое, обуреваемые страстью владеть миром, быстренько отправили Вольдемара к праотцам. Потом передрались за власть, Троцкого выперли, шлепнуть сразу как-то не задалось, он долго бегал по заграницам, пока в сороковом его насмерть не забил ледорубом знойный мексиканский парень Меркардер. Сталин перевернул страну, заставил крестьян в зипунах не таращиться на гром небесный, а учиться летать на самолетах и танки водить, войну выиграл, перекрестившись, но после сорок пятого выдохся. Да и мир очень быстро сообразил, что не стоит менять Гитлера на Сталина, и отгородился железным занавесом. Но мы-то так и живём по-прежнему, словно завтра в поход. Автоматы лучшие в мире, а башмаки надеть стыдно. Короче, всё фигня, главное, чтобы не было войны.
