И все же я надеюсь, что наступит день, когда она будет нуждаться во мне сильнее, чем сейчас.
И что, возможно, когда-нибудь она даже разбудит меня ночью и спросит: «Если я не смогу родить ребенка, ты станешь относиться ко мне иначе?»
— Марси, на этой неделе мне наверное придется часто плакать.
Было шесть часов утра, и мы находились в аэропорту.
— Одиннадцать дней, — сказала она. — Самая долгая разлука.
— Да, — сказал я и улыбнулся. — Но я имел в виду всего лишь дозу слезоточивого газа, которую я могу получить на демонстрации.
— Похоже, ты только того и ждешь, Оливер.
Один ноль в ее пользу. В некоторых кругах получение дозы слезоточивого газа считается признаком мужественности. Она попала в самую точку.
— И не вздумай задирать полицейских, — добавила она.
— Обещаю. Постараюсь вести себя прилично. Объявили посадку на ее самолет. Мимолетный поцелуй, и я, зевая во весь рот, пошел к своему самолету, отправлявшемуся в Вашингтон.
Признаюсь честно. Я рад, когда меня приглашают консультировать по важным делам. В эту субботу в Вашингтоне должен был состояться большой ноябрьский антивоенный парад. За три дня до него организаторы попросили меня участвовать в переговорах с Министерством юстиции. «Вы нам очень нужны», сказал мне Фредди Гарднер. Я страшно гордился, пока не узнал, что дело не столько в моей юридической эрудиции, сколько в моей строгой («консервативной») прическе, благодаря которой я похож на члена республиканской партии.
Вопрос стоял о том, где должен проходить марш. По традиции парады в Вашингтоне проходят по Пенсильвания-авеню мимо Президентского дворца (Белого дома). Целая рота правительственных юристов настаивала на том, чтобы в данном случае шествие проходило дальше к югу.
— Надеюсь, ты хорошо ведешь себя, Оливер?
— Если мысли о сексе — уголовное преступление, то я уже заработал пожизненный срок.
— Я очень рада.
Наши телефонные счета достигали космических размеров.
В четверг два епископа и горстка священников устроили молебен возле Пентагона в защиту мира. Нас предупредили, что их арестуют, и поэтому в толпе прихожан была куча адвокатов.
— Обошлось без драки? — спросила в этот вечер Марси.
— Да. Полиция вела себя на редкость вежливо. Но толпа! Ты не представляешь, как они ругали священников! Таких слов и в пивной не услышишь! Мне очень хотелось влепить кому-нибудь затрещину.
— И ты влепил?
— Мысленно.
— Молодец.
— Я по тебе соскучился, Марси.
— Я тоже. А что стало со священниками?
— Нам пришлось идти в суд, чтобы их отпустили под залог. — Все прошло о’кей.
— Какого черта ты переменила тему? Разве я не имею права по тебе соскучиться?
В пятницу правительство взяло реванш. Наверняка благодаря молитвам мистера Никсона (устами Билли Грэхма) Вашингтон заволокло густым туманом. Однако это не остановило факельного шествия во главе с Биллом Коффином, совершенно фантастическим пастором из Йеля. Черт возьми, этот парень способен обратить в свою веру даже меня. И я действительно пошел послушать его проповедь в Национальный собор. Я стоял в задних рядах (собор был набит битком) и буквально дышал воздухом солидарности. И отдал бы все на свете, лишь бы рядом со мной была Марси.
В то время, как я наносил беспрецедентный визит в обитель Господа Бога, в районе Дюпон-серкл толпы молодых радикалов, экстремистов и прочих безмозглых идиотов учинили настоящий бунт. И тем самым подтвердили все то, что я всю неделю подряд отрицал.
— Скоты! — сказал я по телефону Марси. — Непонятно, чего они добиваются — разве что саморекламы.
— Вот им-то и надо было влепить затрещину, — сказала она. — А где был ты?
— В церкви, — отвечал я.
Марси весьма цветистым языком выразила свои сомнения. В ответ я процитировал Коффина, чем начисто их развеял.
— А знаешь, — сказала она. — Завтра газеты посвятят пол-абзаца церковной службе и три страницы беспорядкам.
Увы, она оказалась права.
Я стал плохо спать. Я испытывал чувство вины из-за того, что наслаждаюсь роскошью в своем дешевом мотеле, тогда как тысячи демонстрантов спят на холодном полу и на скамейках.
В субботу было ветрено и сыро, но дождь, к счастью, перестал. Мне некого было брать под залог и некого защищать в суде, и поэтому я пошел к собору св. Марка, служившему местом встреч всех и вся.
В церкви было полно народу. Одни пришли выпить кофе после ночевки на улице, другие просто молча сидели, ожидая сигнала к действию. Все было отлично организовано, специальные люди охраняли участников марша от полицейских (и наоборот). Были также медики на случай неожиданных происшествий. Кое-где я даже заметил людей старше тридцати.
Возле кофеварки несколько врачей объясняли группе добровольцев, как поступать при отравлении слезоточивым газом.
Когда чувствуешь себя одиноким, порой кажется, будто видишь знакомое лицо. Одна врачиха показалась мне ужасно похожей над Джоанну Стайн.
— Привет, — сказала она, когда я наливал себе кофе. Это и в самом деле была Джоанна.
— Я не хочу прерывать ваш семинар по оказанию скорой помощи.
— Ничего, — сказала она. — Я рада вас здесь видеть. Как дела?
— Я замерз.
Может, надо извиниться, что я ни разу ей не позвонил, подумал я, но решил, что момент явно не подходящий. Хотя по ее лицу было видно, что она только этого и ждет.
— У вас усталый вид, — сказал я.
— Мы всю ночь ехали в машине.
— Да, это не легко, — я предложил ей глоток кофе.
— Вы тут один? — спросила она.
На что она намекает?
— Надеюсь, что со мной не меньше полумиллиона других, — ответил я. И подумал, что это исчерпывающий ответ.
Пауза.
— Кстати, Джоанна, как все ваши?
— Братья должны быть где-то здесь. Мама с папой в Нью-Йорке. Они играют в эти дни.
И добавила:
— Вы идете с какой-нибудь группой?
— Да, конечно, — как можно небрежнее отозвался я. И тут же об этом пожалел. Ведь она наверняка предложила бы мне присоединиться к своим друзьям.
— Вы неплохо выглядите, — сказала Джоанна.
Я видел, что она тянет время в надежде, что я проявлю больше интереса.
Но мне было неловко стоять и заниматься пустой болтовней.
— Простите, — сказал я. — Там на улице меня ждут друзья.
— Да, конечно. Не буду вас задерживать.
— Нет, просто дело в том, что…
Заметив, что я не в своей тарелке, Джоанна сказала:
— Ладно, идите поразвлекайтесь.
— Передайте привет всем вашим музыкантам! — крикнул я на прощанье.
— Они будут рады вас видеть, Оливер. Приходите в любое воскресенье.
Тем временем я уже отошел на порядочное расстояние. Случайно обернувшись, я увидел, что она присоединилась к группе из двоих мужчин и одной женщины. Наверно, это те, с кем она сюда приехала. Тоже врачи? А может, один из этих парней ее друг?
Не твое собачье дело, Оливер.
Я присоединился к маршу. Я не пел, потому что это не мой стиль. Подобно огромному многоногому чудовищу мы миновали здания Окружного Суда, ФБР, Министерства юстиции, Налогового управления, повернули возле Министерства финансов и под конец добрались до вызывающего непристойные ассоциации обелиска-памятника Отцу Нации.
Сидя на земле, я отморозил себе зад и, пока произносились речи, немножко вздремнул. Однако, когда необъятная толпа хором запела «Дайте миру шанс», я проснулся. Но петь не стал. Я не певец. Возможно, будь я вместе с Джоанной и ее спутниками, я присоединился бы к общему хору. Но петь соло в толпе как-то ни к чему.
Отпирая дверь в свой нью-йоркский полуподвал, я почувствовал смертельную усталость. И тут зазвонил телефон. Собрав последние силы, я ринулся к аппарату и схватил трубку.
— Хелло, Марси!
Однако звонила вовсе не она.
— Здравствуй, Оливер?
— Добрый вечер, отец. Я… я принял тебя за…
Пауза.
— Как живешь, сын?
— Хорошо. Как мама?
— Прекрасно. Она тоже здесь… Оливер, как ты насчет будущей субботы?
— Что имеется в виду?
— Мы увидимся в Нью-Хейвене?
Я совершенно забыл, что мы условились об этой встрече еще в июне прошлого года.
— Да, да… разумеется.
— Прекрасно. Ты приедешь на машине?
— Да.
— В таком случае встретимся у ворот Стадиона. В двенадцать, хорошо?
— О’кей.
— И, надеюсь, потом пообедаем.
Ну, давай же, соглашайся. Он хочет тебя видеть. По голосу слышно.
— Да, сэр.
— Отлично. М-м-м… Мама хочет с тобой поздороваться.
Таким образом неделя бурных демонстраций кончилась весьма сдержанным разговором с родителями.
Марси позвонила в двенадцать ночи.
— Последние известия сообщили, что во время твоего марша Никсон смотрел футбол, — проинформировала она меня. В данный момент это не имело ни малейшего значения.
