Джон с изумлением взглянул на нее.
— Они не могли быть его друзьями, — сказал он. — Это невозможно. — Он больше ничего не понимал. Он был не в состоянии соображать, не мог сидеть спокойно, вообще ничего не мог.
— Ты должна верить ему, — проговорила Тереза. — Может, он ждал, что ты будешь поставлять ему информацию об Учреждении, а ты этого не сделала.
— Но ведь это… — Джон поднялся. — Перестаньте. Прекратим эти разговоры. Не теперь… После. Я слышать больше ничего не хочу. Мне нужно на свежий воздух. От всего этого повеситься можно. Дай мне ключ от подъезда. Я хочу прогуляться немного и все обдумать. Здесь мне ничего не лезет в голову.
Тереза покачала головой и застывшим взглядом смотрела перед собой.
— Дай ключ, — потребовал Джон. Ему нужно было уйти. Надо оставить их одних, а самому попытаться любым способом прояснить себе мозги, если от него хотят чего-то вразумительного.
— Дай ключ, — повторил он. Тереза не сдвинулась с места, и тогда он выдернул один из ящиков стола и вытряс его содержимое на пол. Ключа там не было. Потом он схватил корзинку с шитьем. Затем дошла очередь до кухонной посуды. Все произошло так неожиданно, что Тереза не смогла ему помешать, только в страхе отшатнулась к стене. Джон нашел ключ в сахарнице. Он сунул его в карман и, чертыхнувшись еще раз, вышел из квартиры.
— Он не в себе, — сказала Тереза. — У него совсем худо с головой.
— Да, — сказала Мария, — у нас у всех очень худо с головой. — Она нагнулась, чтобы поднять с пола ящик. Хранившиеся в нем ложки и вилки она принесла из Учреждения, со склада, штопор и большой кухонный нож захватила, уходя из деревни. Чайное ситечко купила здесь, в городе.
— Ты помнишь, как на Севере сцеживают чай? Накрывая кастрюлю полотном. Это занимает столько времени. — Она потрогала пальцем острие ножа. Тереза подбирала нитки, высыпавшиеся из корзинки.
— Ты всерьез говорила? — спросила она после долгого молчания.
— О чем?
— О том, что уйдешь и оставишь детей на нас?
Мария кивнула.
— И о том, что тебя хотели убить?
— Да.
— Как это ужасно звучит, и как спокойно ты об этом говоришь.
Пьер забормотал что-то во сне, его было слышно из-за стенки. Мария хотела взглянуть на него, но Тереза остановила ее.
— Не нужно, чтобы он тебя такую увидел.
— Ему придется увидеть меня такой.
— Ну хоть не посреди ночи, — сказала Тереза.
Они помолчали, прислушиваясь. Дети крепко спали.
— А что мы скажем людям, когда ты уйдешь?
— Что вы меня вышвырнули вон или что-нибудь в этом роде.
— Мы не сможем говорить о тебе дурно.
— Вам придется это сделать.
— Мать всегда должна оставаться.
— Где? — спросила Мария.
— Там, где ее дети.
— А если им там нет места?
— Но…
— Нет. Это единственное, что я могу еще для них сделать.
— Послушай, ты ведь знаешь, как мы хотели иметь детей. Нам все равно, чьих детей воспитывать, но так ведь нельзя.
— Другого выхода нет, — сказала Мария. Она обняла плачущую Терезу.
— Жизнь может быть прекрасной, — сказала Мария, — если только из-за страха не откладываешь ее на потом. Ну, перестань.
— Если тебя послушать, — пробормотала Тереза, — то можно подумать, что мы можем ставить жизни свои условия. А так не получается.
— Мы можем ставить условия тем, кто заявляет на нас свои права, — сказала Мария. Она подвела Терезу к окну. Небо уже посерело и полнилось тем тягучим светом, который путает все предметы. Они стояли у окна не шевелясь и не знали, что ждет их в будущем. Во дворе были слышны шаги коменданта. Он отпер ворота, выходившие на Главную. Доносился шум первых автомобилей. На четвертом этаже кто-то с шумом захлопнул окно. Мария выключила свет. В это мгновение появился Джон, старавшийся ступать как можно тише. Увидев, что женщины так и не ложились спать, он пожал плечами, снял пиджак и, не раздеваясь, повалился на кровать.
— У меня еще есть один час, — сказал он, — газета у меня в кармане, — и мгновенно уснул.
Тереза сняла с него башмаки и села к столу. Скоро она стала клевать носом. Потом голова ее запрокинулась, рот приоткрылся, дыхание стало ровным. Мария развернула газету. Тереза неожиданно всхрапнула во сне, открыла глаза и буркнула:
— Оставь газету. Она тебе не нужна.
Из развернутой газеты на пол выпал конверт. Тереза наклонилась за ним.
— А письмо-то откуда? — спросила она с удивлением и поднесла его к свету. — Адресовано тебе. Почерк Роланда.
Кафе, которое Роланд выбрал для встречи с Марией, находилось на втором этаже одного из отелей в центре города. Легкие стеклянные двери распахивались сами собой при входе с улицы, то же самое повторялось у лестницы, ведущей на второй этаж. Фойе, лестница, все вокруг было выстлано толстыми коврами, глушившими всякий звук. Даже на стенах, вдоль которых стояли мягкие кожаные кресла, висели ковры. Здесь было очень тихо и очень респектабельно, и Марии вспомнился пансионат для высших чинов, который ей когда-то показал обербригадефюрер. Сходство обнаруживалось даже в светильниках. Повсюду хрустальные люстры и темное дерево в стиле начала века.
Роланд писал, что на сей раз пунктуальности не обещает, и предлагал ей дожидаться его в полутемной нише, что находится в глубине кафе, но, осмотревшись вокруг, она отдала предпочтение столику возле большого, вровень с полом, окна. Отсюда можно было хорошо наблюдать за входом в отель и перекрестком. Ей был виден всякий, кто приближался к двери или стоял у ворот дома на противоположной стороне улицы. За ней следовало двое мужчин. Один из них был Джон, который поначалу ничего не хотел слышать, потом принимать в расчет и, наконец, даже знать о том, что он должен делать, чтобы как-то защитить ее, просто защитить: от ИАС, от официальных служб, от Роланда. Другой человек, возможно, был кем-то из друзей Роланда. Он остановился у входа, а потом перешел на другую сторону улицы, прислонился к стене в тени арки ворот и начал пристально разглядывать окна. Сквозь пеструю маркизу, закрывавшую вход, Мария могла видеть его бледное лицо. Ни один из секретных чинов или сотрудников Госбезопасности не стал бы довольствоваться такой позицией, он обязательно попытался бы подслушать разговор.
К Марии беззвучно подошел официант и чуть ли не шепотом спросил, что она желает заказать. Она дала ему понять, что хочет немного подумать, и официант с каменным лицом удалился. К остановке подъехал автобус. Конечная станция. Двери открылись, и толпа пассажиров высыпала на тротуар. Там, за звуконепроницаемыми стеклами, все движения и жесты казались странной марионеточной дерготней. Часть толпы направилась вдоль по улице, мимо входа в ресторан, и Мария перевела взгляд на лестницу. Прибытие набитого людьми автобуса давало прекрасную возможность подойти незамеченным, но прошло уже пять минут, а Роланд все не показывался, и Мария продолжала наблюдать за улицей. Два таксомотора одновременно подъехали к стоянке, находившейся у пересечения улицы Нации и улицы Республики. Там улица Нации раздваивалась, образуя подобие буквы У. Переход людей к трамвайной остановке на той стороне регулировался светофором. Красный. Потом зеленый. Еще один автобус прибыл на конечную станцию. Час пик, отметила про себя Мария и вдруг поняла: вот-вот придет Роланд. Тот мужчина, за которым она наблюдала, был не Роланд, просто напоминал его манерой двигаться.
Официант подошел еще раз и принес журналы и стакан воды. Джон незаметно махнул ей рукой, чтоб не грустила. Он сидел в одной из ниш, которую следовало выбрать Марии, и поглядывал то на бокал, то на нижнюю часть лестницы.
Они ждали уже не менее получаса, и, возможно, придется прождать еще столько же. Мария заказала кофе и тут же расплатилась. Место было выбрано удачно. Если начнется преследование, можно воспользоваться автобусом, такси, трамваем или просто раствориться в толпе пешеходов, одиночному преследователю пришлось бы туго. Да и если ожидание затянется, здесь можно посидеть без помех. Но с другой стороны, достоинства этого места являлись его же недостатками. Тут можно видеть других и в то же время сознавать свое полное одиночество. Мария листала журналы, пыталась представить себе, что именно ей надо сказать Роланду, если он и в самом деле придет. Она пыталась это сделать еще дома, долгими днями и ночами с того момента, как получила от него весточку. Мария намеревалась заставить его говорить, а самой при этом молчать, но все было бессмыслицей. Она знала, что не выдержит этого: увидеть его и ничего не сказать, — но все еще не знала, о чем может с ним говорить. О детях? О том, что они выросли? Дети имеют свойство расти, просто не всегда это замечаешь. И потом это настолько в порядке вещей, что, кажется, больше ничего и произойти-то не может. Попытка наладить совместную жизнь, да только нет у них больше совместной жизни. Раньше, еще до того, как пришло письмо, она все время собиралась очень серьезно поговорить с ним, спросить, почему он ушел? Целые недели не давал ей покоя этот магический вопрос. Вероятно, нельзя дать ответ, когда кто-либо уходит: или же существуют сотни тысяч ответов, да вот минута, которую гонят прочь, одна-единственная. О чем он думает теперь, на пути к ней? Марии казалось постыдным ждать его здесь, ничего не зная и смирившись с потерей всего на свете. Подвал в служебном здании. Часы, которые она провела там. Все — обман: общие воспоминания, гармония физической близости, старые сны, а вот там, в подвале, все делалось открыто и до пошлости просто.
