Человек в форме отложил в сторону пистолет.
— Выбирайте. В нарушении существующего порядка? В обмане государства, которое вам платит? В участии в революционных беспорядках? Если вы подпишете это, будем считать, что вы пришли с повинной. На первое время вы сможете вернуться домой.
Все вокруг снова стало кружиться, теперь это чувство сопровождалось сильной тошнотой и удушьем. Внешняя тьма переместилась внутрь, заполнила глаза.
— Что я должна подписать?
По мановению руки перед ней появился какой-то человек и протянул лист бумаги. На нем не было ни строчки.
— Да, тут ничего не написано, — сказал человек в форме. — То, что нам необходимо, мы впишем позднее. Вы согласны? Не так ли?
Марии было все равно. Ей хотелось одного — умереть, и вдруг ей показалось, что она действительно умирает. Внутри что-то оборвалось, дикая всесокрушающая боль затмила рассудок. Невероятно, но жизнь в ней после этого каким-то образом продолжалась. Не так, как прежде, двигаться она больше не могла, но слышать — все слышала.
Обербригадефюрер помахал чистым листом бумаги у нее перед глазами. Ее веки не дрогнули.
— Что с ней? — спросил человек в форме.
— Отключилась. Чего вы еще хотите после ваших методов? Все, что нам было необходимо, — это терпение и тонкое чутье, тогда бы мы все смогли узнать.
Мария слышала его голос словно из-за стены, потом медленно сползла с кресла на пол.
Обербригадефюрер попытался ее поднять.
— Ее следует списать, — сказал человек в форме. — Позаботьтесь о том, чтобы тело нашли подальше от Учреждения.
Обербригадефюрер по-прежнему пытался поднять Марию. «Этого мне только не хватало», — подумал он.
— Помогите мне лучше. Отнесем ее в соседнее помещение, там есть кушетка.
Мария почувствовала, как чьи-то руки подхватили ее, понесли куда-то в темноту, потом она ощутила телом какое-то ложе, кто-то поднял и уложил ее ноги.
— От мертвой какой прок, — сказал обербригадефюрер. — И куда бы ее ни свезли, все равно ее смерть припишут Учреждению. Вы забываете, полиция все еще не под нашим контролем.
— Эта дамочка нам и живой не очень пригодилась. Я за то, чтобы ее ликвидировать.
— Во-первых, делом Роланда Савари занимаюсь я, — отрезал обербригадефюрер, — и советую вам не забывать об этом. Во-вторых, господин капитан, я по-прежнему убежден в том, что через нее мы сможем выйти на мужа. Если она выживет, для ИАС она все равно предательница, и они снова будут пытаться ее ликвидировать. Может быть, даже пошлют для этого ее собственного мужа. Это наш шанс. Первый раз редко посылают на дело людей из верхушки. А теперь вот, пожалуй, настанет его черед. И в-третьих, глубокоуважаемый, я не вижу смысла в пополнении сонма мучеников и потому не стану убивать эту женщину.
— Жалеете любовницу? Прекрасно. — Голос капитана зазвучал неожиданно визгливо. — Никому не позволено повторять одну и ту же ошибку. Если эта Савари не будет ликвидирована, я подам на вас рапорт. Я подам на вас рапорт в любом случае. За отказ от сотрудничества.
Обербригадефюрер присел на кушетку и закурил сигарету. Он несколько раз молча затянулся, потом сказал:
— Вы неправильно оцениваете расклад сил. Служба госбезопасности в лучшем случае играет для Учреждения роль пехоты, и неплохо бы вам в конце концов это понять. Вы никогда не достигнете уровня Учреждения.
В комнате стало очень тихо.
— Ваша уверенность опасна. Вы…
— Вовсе нет, — прервал его обербригадефюрер. — Я верю в Учреждение. В один прекрасный день оно поглотит террор вместе с террористами и сделает из них чиновников, послушных, покорных приказу граждан, беспрекословно выполняющих то, что требует от них Учреждение. Учреждению не нужны отчеты об успехах и достижениях, чтобы оправдывать свое существование, не нужна оценка его пользы и ценности. Учреждение само есть абсолютная ценность.
Капитан стоял в проеме двери, ведущей в соседнее помещение, и рассматривал лампочку. Потом он обернулся.
— Такие Учреждения мы одним движением руки сметем с лица земли, — сказал он.
— Чтобы потом опять основать Учреждение. — Обербригадефюрер бросил сигарету на пол и раздавил ее каблуком. — Я это и имел в виду. Так что зря стараетесь. Вы поймете это самое позднее после третьего столкновения с Учреждением. Вы выполняете свое задание. Я же принимаю участие в деле, обреченном на бессмертие. Еще вопросы?
— Да. С кем она меня перепутала?
— Послушайте, ведь униформа там, на Севере, практически такая же. А что касается сходства задач… — Он посмотрел на Марию. — Она поняла все невероятно быстро. Только сама об этом не догадывается — на наше счастье.
Капитан тоже взглянул на забывшуюся беспокойным сном Марию. Юбка на ней задралась и открыла бедра.
— Ну что ж, счастливо поразвлечься, приятель. Хотя благодарность — плохая замена любви и довольно скучна. Даже насиловать таких женщин не доставляет большого удовольствия, поскольку знаешь, что они в своей безграничной преданности все стерпят, хотя без некоторого темперамента у вас с ней вряд ли что получится.
— Ваше время истекло, — сказал обербригадефюрер. — Вас ждут. Я-то здесь, так сказать, дома.
Капитан устремил на него пристальный взгляд, потом повернулся, прошел в комнату для допросов, забрал свой пистолет и сунул его в кобуру.
Перед дверью, ведущей в коридор, он еще раз обернулся к обербригадефюреру.
— Что касается Савари, не думайте, что вы выиграли. Мы еще встретимся.
— Еще как встретимся, — ответил обербригадефюрер с нескрываемой враждебностью. — Еще как…
У нее было такое ощущение, словно что-то непрестанно бегает туда-сюда по всему телу и никак не может остановиться. Молчаливая беготня изнутри и снаружи без передышки. Мария лежала на кровати, широко раскрыв глаза, и пыталась остановить это движение, но ничего не получалось. Джон и Тереза сидели за столом, а она уперлась взглядом в раскачивающуюся тень от люстры. Окно во двор было открыто настежь, люстру раскачивало сквозняком, и беготня не прекращалась.
Она провела ночь в Учреждении, проснулась в комнате, которую раньше никогда не видела, и когда приставленные к ней люди заметили, что она в состоянии их слышать, сразу же сообщили, что ее увольняют со службы. Потом двое служащих Учреждения доставили ее домой. Спросив у Терезы: «Куда?» — они уложили ее на кровать в общей комнате и тотчас же снова ушли, не отвечая на испуганные вопросы Терезы. Один из сотрудников, тот, что поменьше ростом, вскоре вернулся и передал пальто и сумочку. Входить в квартиру он не стал, на вопросы Терезы не реагировал, словно глухонемой. С той самой минуты они тоже не проронили ни слова.
Движение продолжалось. Она встретилась с полковником. Перед ней всплыло лицо старухи, подруги Милли, потом светофор, шоколад для детей и долгий путь через весь город. Потом возникла фигура ее преследователя, автомастерская, щит с плакатами, рабочие в синих спецовках. Еще позже, когда таблетки и инъекции перестали действовать, она вспомнила и о том, как ее били. Потом появился Геллерт. Капсула. Мария ощупала карман. Она еще здесь. А потом был допрос. Ей не пришло в голову воспользоваться капсулой. Движение слегка замедлилось. Зато резко усилилась боль во всем теле. С нею ничего нельзя было поделать, оставалось только терпеть. Оставалось только терпеть, вытерпеть все, что бы там ни было.
Потом все снова вернулось, правда, в совершенно преображенном виде. Все происходило не в мозгу и не в теле, а в каком-то промежуточном пространстве, между сознанием и ощущением. Явь пробивалась в ее сознание тяжелыми всплесками. Роланд. Теперь она стояла прямо перед ним, пусть он и был очень далеко. В стороне — дети, тоже очень далеко. Она попыталась добраться и до него, и до детей. То, что в ней двигалось, устремлялось в разные стороны, но никого не могло достичь. Дети и Роланд. Она стала звать их. Она звала их всей силой своего сердца. В это мгновение она отчетливо сознавала, как сильно они нужны друг другу и как сильно она их любит, и что ей нужно оставить их, если она не хочет предать мужа или детей. Но именно в тот момент, когда она осознала это с такой ясностью, свет вдруг исчез. Склонившаяся над ней Тереза спрашивала:
— Может, ты скажешь нам наконец, что произошло?
Все мгновенно остановилось, и Мария села на постели. Вновь перед ней знакомые глаза. В них отражалась темная комната, и темнота разрасталась. Вот сидит Джон и никак не может справиться с беспокойно двигающимися руками. Дети спят. Дверь в соседнюю комнату закрыта. Тереза. Она снова здесь. А потом — потом на нее опять нахлынули воспоминания этого страшного дня.
Было уже около полуночи, они сидели за столом и пили чай, пытаясь не думать обо всей этой чудовищной истории. Тереза несколько раз принималась вытирать стол, потом стала перекладывать вилки и ложки в ящике. Джон погрузился в размышление, опустив голову, чтобы не смотреть на Марию. Выглядела она устрашающе — кровоподтеки на лице, следы йода, пластырь. И еще — этот хрип при дыхании. Она не могла дышать носом, не хватало воздуха, и все время пыталась найти позу, в которой ей легче было переносить боль. Боль не отступала, но каждый раз, найдя новую позу, Марии было немного легче, хоть и ненадолго.
