— Тётки с пирожками…, - прервал Женя, скривившись — по суставам «побежали» мелкие колючие иголки.
— Да, и тётки с пирожками и ещё очень-очень многих, ты даже не представляешь. Но, поверь, пожалуйста, поверь, лично для меня это не главное. Я хочу, чтобы ты был счастлив.
— Счастлив…, - повторил Женя, — да ты это уже говорил. Тогда, про выставку. Счастлив — это хорошо. А будет ли счастлива она?! Или тебе на это наплевать — она же не нужна для всех этих тёток с пирожками! Будет ли она счастлива со мной? А, ангел-хранитель? Ведь я уже один раз её…Ладно, пусть не предал, но разлюбил. И где гарантия, что этого не случится вновь? Где? Может, таким как я вообще счастье противопоказано? Может, я только несчастья приносить умею?! Чего молчишь, голос?
— Да что там говорить! Ты слово вставить не даёшь! Знаешь, Жека, пожалуй, ты её всё-таки не любишь. Ошибся я.
— П-п-почему это? — ошарашено вскрикнул Женя.
— Да потому что слишком много думаешь! — взревел голос и Женя вздрогнул. — Потому что слишком много решаешь, планируешь, пытаешься объяснить, боишься обидеть и боишься обидеться. Хочешь больше всего на свете и сомневаешься: «А достоин ли? А не обижу ли?» Это хорошо, конечно, но всего должно быть в меру. Тебе не приходило в голову, что все твои сомнения, оттого что ты боишься привязаться? Знаю, знаю, ты боишься, привязавшись, потом принести несчастье. Но так нельзя! Тогда живи один — никого не обидишь! Нет, не любишь, пожалуй. Иначе бы ты не философствовал тут два часа — вон уже окоченел весь. А ведь тебе нельзя — забыл? Иначе ты давно бы уже целовался с ней и не думал бы ни о чём, даже о том, что дышать надо!
— То есть, вёл бы себя как те, которые как насекомые? — усмехнулся Женя. Голос хмыкнул. — Ты не прав — я её люблю. Теперь я знаю это точно. И ты прав — я слишком много болтаю. Да и коровы эти мне уже надоели…
Фонарь мигнул последний раз и загорелся ровным, ярким светом. Стих холодный ветер, разошлись тучи и на ясном небе зажглись мириады звёзд. Коровы выстроились в ряд и уставились на Женю восторженными глазами. Замолчал такой знакомый голос и лишь где-то на краю сознания пронеслось восторженное: «Неужели…»
Он встал с надоевшей скамейки, быстрым шагом вошёл в подъезд. Где он увидел обшарпанные стены? Где мерзкие запахи? Замечательный подъезд! Лучший в городе!
Спеша, Женя начал подниматься сразу через две ступеньки и сразу ноги пронзила боль. Он остановился — боль немного отступила, притаилась. Женя подождал, поставил ногу на следующую ступеньку и чуть не взвыл. Дикая боль пронзила всё тело снизу доверху. Миллиарды мелких иголок вонзились во все суставы и суставчики тела, даже в те, о которых человек и не подозревает. Женя двумя руками схватился за перила, он ещё пытался подниматься и самое странное, что ему это даже удавалось. Тогда иголки стали вибрировать как в бормашине. Женя закричал, но продолжал пытаться поднять пылающую ногу на следующую ступеньку. По ногам и рукам, по локтям, по пальцам, повсюду пробежали судороги, в диком темпе забилось сердце. Резкая боль прыгнула под лопатку и уже понимая, что ему это не выдержать, уже проваливаясь в спасительную холодную темноту, Женя закричал: «Лена-а-а!»
Изо рта вырвался еле слышный хрип и уже не в силах сдерживать боль и отчаяние он кричал и кричал и, наконец, сознание милосердно оставило его.
Сон № 14. Поездка по Грозному
Скорая помощь стремительно неслась по вечернему городу. В считанные минуты промелькнули трамвайная остановка, ресторан «Вечерний» с гремящей музыкой, Автовокзал с толпами ожидающих. За окном стремительно убегали назад одинаковые дома улицы Левандовского.
Женя лежал, надёжно привязанный к кушетке, подпрыгивая на ухабах вместе с машиной. Ему что-то вкололи и боль немного, самую малость, отступила. Теперь суставы выворачивало, как будто их крутили гигантскими плоскогубцами, а на ухабах в них вонзались гвозди. Сердце работало с перебоями, как испорченный будильник. Сознание Женю вроде бы не покидало, а впрочем, кто его знает? Мыслей никаких не было — одни обрывки.
Надо было раньше.…Всегда так… Листья на клёне уже распустились. Лена, я не специально. Почему же каштаны конские.…Отрезали Мересьеву ноги.… Да вколите вы ещё, гады. Пожалуйста!
«РАФик» вновь вынырнул на Сайханова, обогнал на Минутке двойной «Икарус» с надписью «Утро гор» и, увеличив скорость, помчался по проспекту Ленина. На ровном асфальте машина пошла помягче — «иголки» немного притихли. В открытую перегородку стало слышно, как в кабине шофёра работает приёмник. Диктор что-то сказал, и напористый мужской голос запел под странную дёрганую музыку:
Дороги наши разошлись
И мы не встретимся случайно,
Надежды наши не сбылись
И ненадежны обещанья.
Ты понял, твердою рукой,
Судьба карает безответных
И уповать на бога тщетно —
Богам дороже свой покой.[25]
Почему разошлись? Ведь это же ненадолго — месяц, ну два, как в пятом классе. Можно будет письмо написать.
Промелькнул кинотеатр «Родина» с застывшими пионерами. Им не холодно. А клён сейчас без листьев, ему тоже не холодно. У деревьев не бывает.… Ах, как больно!
Шофёр свернул на Партизанской, поневоле снизив скорость, помчался к трамвайному мосту.
И здесь Партизанская. …Всё время Партизанская. Первый раз встретил, первый раз…Остановку вот перенесли, а всё равно помнится та, рядом со сквером. Быстрее бы!
Трамвайный мост, поворот направо. Институт. Кинотеатр «Челюскинцев». Первомайская — теперь уже рядом. Шофёр покрутил приёмник и чистый женский голос грустно и устало запел:
Святая наука расслышать друг друга
Сквозь ветер на все времена
Две странницы вечных любовь и разлука
Поделятся с нами сполна.
Две странницы вечных любовь и разлука
Поделятся с нами сполна.
Чем дальше живем мы, тем годы короче
Тем слаще друзей голоса.
Ах, только…[26]
Действие укола начало проходить, раскалённые иглы опять взялись за суставы. Пока ещё, как бы предупреждая. Но в глазах сразу потемнело. В приёмном отделении моложавый врач усталым голосом уговаривал заплаканную женщину:
— Женщина успокойтесь, успокойтесь, пожалуйста. Ничего страшного не случилось. В Грозном прекрасные врачи, ничуть не хуже чем в Москве. Через пару неделек будет ваша девочка как новенькая.
Кода дошла очередь Жени, он уже почти ничего не видел, временами терял сознание и желал только одного — чтоб всё это быстрее кончилось. И не важно, с каким результатом. Сил терпеть раскалённые, вибрирующие иголки во всём теле больше не было.
— На что жалуемся? Эй, парень, ты меня слышишь?
— Надо было раньше, — прошептал Женя. — Почему не получается? Наверное,…мне нельзя. Всем можно, а мне.…Не надо было… тогда…лечить. А теперь? Назад нельзя! Губы тёплые…рука. …Не выходит.…И в горн он тоже не дунет… Почему? Я ведь тоже…живой.
— Парень! Что болит? Где больно? Ты меня слышишь?! Что это с ним?
— Чёрт его знает. Что тебе здесь, Москва — диагноз на ходу ставить. Похоже на ревмоатаку.
— Похоже! — передразнил моложавый. — Вы что ему ввели? Сколько?! Так, обожди-ка.
Женя почувствовал холод стетоскопа, попытался сказать про ревмокардит — мышцы не слушались.
— Слушай, обожди! — вспомнил врач скорой помощи. — Тут такое дело, короче. Странный какой-то вызов. Звонок непонятный… Короче, при нём история болезни была Не знаю! Говорю же — странно!. На, держи.
Моложавый мельком глянул в тонкую папку, ещё раз вслушался, матернулся.
— В кардиологию! Быстро, быстро! Вера — промедол! Бегом, бегом я сказал!!
Пришло спасительное забытьё и сначала медленно, потом всё быстрее и быстрее стало прогонять боль. Боль пыталась огрызаться, но забытьё было сильнее и упорнее. Оно обволакивало боль, мягко успокаивало, уговаривало, и боль сдалась.
На Женю опустилась спасительная дурманящая темнота.
Интерлюдия. Заколдованный город
— Итак, уважаемые, мы должны констатировать, что эксперимент дал отрицательный результат, — произнёс низкий властный голос. В голосе чувствовалась усталость и разочарование. — Говоря проще, эксперимент окончился полным крахом. Последняя попытка показала полную бесперспективность продолжения работ в этом направлении. Честно говоря, мы уже давно это подозревали, однако просто обязаны были довести его до конца. Уж очень многообещающими могли быть последствия. Жаль!
