Не поймите меня неправильно. Я говорю не о каждой женщине. Есть удачные браки, удачные жены. Они уверены в себе, и живется нм на свете весело и радостно. Такие ладят с Пегги. С теми, чья жизнь не отравлена дрязгами, Пегги прекрасно уживается.
Но положение вы себе представляете? Ведь те сварливые жены так все время и кипят от злости и мечтают размозжить ей голову. Это скверно, поверьте. Это кончится бедой.
А тут еще и ребята косятся друг на друга, подозревают один другого, злятся. Может быть, каждый сам по себе и оставил бы ее в покое, решил бы, что лучше всего, если все останется так, как есть. Но он не доверяет соседу. Каждый считает, что он видит другого насквозь. Уилсон, может быть, следит за мной, а я слежу за Зигги, потому как знаю, что держал птичку в руках, да упустил. Заметьте, я не говорю, что я с ней спал. Но я уверен, что мог бы. Вот в один прекрасный день надумаю и добьюсь своего. А что толку? Я хочу быть единственным, хочу, чтобы все было мое, только мое, и догадываюсь, что все остальные чувствуют то же, что и я, и каждому из нас уже немного надоело ждать, когда же она вам кивнет. В этом вся беда, и, если так пойдет и дальше, дело кончится большим несчастьем. Потому-то я и говорю, что лучше бы она сюда не ходила, раз уж она такая баламутная. А то все мои ребята косятся друг на друга, да и среди их жен могут найтись такие, которые не задумаются пустить в ход пивную бутылку.
— Скажите, — произнес Макэлпин, охваченный смутной тревогой. — А сегодня нет здесь кого-нибудь из этих женщин?
— Дайте взглянуть, — сказал Уэгстафф. — Да вот хотя бы взгляните туда. — Он кивком указал на столик слева от эстрады. — Это Лили, жена Уилсона. Вот и он сам за тем же столиком.
Лили Уилсон, грузная негритянка в атласном платье цвета бронзы, сидела за одним столиком с трубачом и молоденькой чернокожей девушкой, кудри которой блестели, как лак. Лицо у Лили было угрюмое, безрадостное. Она сидела, застыв в одной позе, и ее тяжелая молчаливость сковала язык и мужу. Этих супругов не связывало ничего, кроме брачных уз, и они уже не находили слов, которые помогли бы им скрыть свою отчужденность, и боялись стоявшей между ними тишины.
— Вы бы подошли к ней, мистер Макэлпин, — вкрадчиво произнес Уэгстафф, — и сказали, что Пегги истинный друг нашего народа. Сам-то я уж лучше воздержусь, потому что… в общем, потому что Лили, как многие другие, считает, будто я не вылезаю из постели мисс Сандерсон и что ее муж рвется туда же, уж кто-кто, а она знает своего мужа. Дайте-ка взглянуть, кто еще из ребят сегодня привел сюда жен, — сказал он, снова обегая зал глазами.
— Не стоит беспокоиться, — сказал Макэлпин.
— Я рассказал вам без утайки, мистер Макэлпин, что я думаю сейчас о Пегги и отчего я к ней теперь так отношусь, понимаете?
Макэлпин не ответил; он ссутулился, весь как-то сник, взгляд его стал печальным.
В журчании сотни голосов его молчание повисло, как крик боли.
— Я ведь только объясняю, как обстоит дело, — виновато сказал Уэгстафф. — Видите ли, тут есть и еще одна сторона, мистер Макэлпин. Сейчас уже все, кто у нас бывает, наши завсегдатаи, знают Пегги. Она сидит тут, такая миленькая и одинокая в своей белой блузочке, и все мужчины льнут к ней, а она вроде бы царит над всеми посетителями, понимаете? Мне кажется, сейчас уже и среди них есть такие, кто с удовольствием перервал бы ей глотку. А женщины, те уверены, что она просто завлекает себе поклонников. Мне нравится этот город, мистер Макэлпин, и работа эта устраивает меня, хоть она, заметьте, и не бог весть какая денежная, но оркестр у нас дружный, это наш хлеб, и пусть уж меня лучше ни во что не впутывают.
— Да, пусть лучше ни во что не впутывают, — сказал Макэлпин. Каждое слово, которое он слышал сейчас, унижало и ранило его. Он обвел взглядом кафе. — Семья Джонсонов, — проговорил он, как бы про себя, с иронической усмешкой. — Большая и дружная семья Джонсонов.
— Что вы сказали?
— Ничего. Так, сам с собой шучу, — сказал он, грустно улыбаясь. — Я уловил основную мысль. Мне ясно, для чего вы со мной говорите. Был бы рад оказать вам услугу, но это слишком сложно.
— Не так уж сложно, если вы ее друг, мистер Макэлпин.
— Да, мистер Уэгстафф, но, если я ей скажу, чтобы она перестала тут бывать, вы сами знаете, чем она ответит. Упрямо вздернет подбородок и скажет, что я отравлен предрассудками. Да еще обвинит меня в том, что я профанирую ее и ваши благородные чувства. И что же мне на это возразить, мистер Уэгстафф?
— Но поймите, я ничего такого не имел в виду, — запротестовал Уэгстафф.
— Так почему бы вам самому не сказать ей, чтобы она перестала тут бывать?
— Потому что я не в силах оскорбить ее, — угрюмо признался руководитель оркестра. — Мне было бы больно оскорбить белого друга, ничего дурного мне не сделавшего.
— Вот это мило! — сказал Макэлпин и с такой горечью засмеялся, что Уэгстафф вздрогнул. — Девушка, которая со всеми одинакова и не умеет быть другой. Неслыханное дело, не правда ли, мистер Уэгстафф? — почти ласково спросил он. — Люди с определенным складом мыслей уверены, что ее предназначение совсем в другом и им не терпится ее развратить. И что самое забавное, мы не испытываем ненависти к этим порочным людям, а сердимся на нее же: мол, отчего она такая, а не иная?
— Забавно, да, — согласился руководитель оркестра, чувствовавший себя весьма неловко. — Но послушайте, мистер Макэлпин, если вы будете с ней говорить, не выдавайте меня, хорошо? Не рассказывайте ей, что я вам что-то говорил. Поверьте мне, я не так глуп. Вы вместе с ней можете внушить мне, что я полон предрассудков. Бог ты мой, да если так смотреть, то получается, что я отстаиваю расовую сегрегацию. Вот почему у меня не хватает духу нанести ей такое оскорбление. Я кончу тем, что сам себя возненавижу. Поверьте мне, у нас тут и без того все так и пышет ненавистью. — Он с улыбкой откинулся на спинку стула. — Ну вот, пора бы уж нам начать играть. Вам, может, что-нибудь хотелось бы послушать, друзья мои?
— Сыграйте «Мы парни тихие», попросил Роджерс с еле уловимой ноткой иронии.
— «Мы парни тихие»? О’кэй, — сказал Уэгстафф и тепло пожал руку Макэлпина. — Поймите же, мне неприятно было говорить таким образом о друге, — сказал он и, обойдя площадку для танцев, направился к эстраде.
— Что, получили? — спросил Роджерс.
— Но ведь и другие белые девушки ходят сюда, — возразил Макэлпин. — Я видел, они тоже приходят без спутников.
— Разумеется. Шлюхи. Явные шлюхи.
— Да.
— Но Пегги не явная шлюха…
— И в этом вся загвоздка, — подхватил Макэлпин. — Какого черта все тут так стараются доказать, что она шлюха? Не для того ли, чтобы почувствовать себя спокойнее и позабыть о своем собственном падении. Вам не кажется, что вы пристрастны? Разве вы не обратили внимания, Уэгстафф признается, что он с ней не спал. Он думает, что мог бы. Но я знаю, что он имеет в виду. Он считает, что она не стала бы сопротивляться. И все же не тронул ее. Он черный, я белый, но в этом стремлении оставить Пегги такой, какая она есть, мы с ним братья. Зато других мы все подозреваем. Сам Уэгстафф, например, подозревает трубача.
— Ничего этого я не знаю, — ответил Роджерс. — Зато знаю, что сюда же в клуб шлялась одна белая потаскушка, которая переспала со всеми ребятами из оркестра, и никто ее за это не порицал. Но они знают, что Пегги не имеет права быть шлюхой. Стойте-ка, послушайте, как они нынче играют. Молодчага Элтон. Я еще никогда не слышал, чтобы они так здорово играли.
Его лицо просияло восторгом. Поставив ноги на носки, он покачивал коленями в такт музыке и совершенно позабыл о существовании Пегги Сандерсон. Макэлпин же повернулся лицом к залу и сквозь пелену дыма стал всматриваться в лица, черные и белые, стараясь найти среди них хоть одно доброе, хоть одного человека, способного проявить великодушие и участие к такой девушке, как Пегги. Но к этому времени большинство посетителей уже порядком напились и громко галдели. Женщины были возбуждены, стали развязными, и ловцы-мужчины подстерегали их.
Макэлпину казалось, что все эти лица сливаются в одно — угрюмое темное лицо жены трубача. Он позабыл свою разумную непредвзятость по отношению к людям с темной кожей и свою рациональную доброжелательность, позабыл о том, что перед ним пришедшие отдохнуть и развлечься трудящиеся люди, что они ничуть не большие злодеи, нежели те белые посетители, что сидели сейчас в таких же дешевых кафе в других кварталах города. Он холодел от ужаса при мысли, что ожидает Пегги, если и в самом деле здесь возникнут какие-нибудь серьезные неприятности. Сердце бешено колотилось у него в груди. Потянувшись за стаканом, он заметил, что рука у него дрожит. Он старался не встречаться глазами с Роджерсом, боясь, как бы тот не заметил его отчаяния, с точки зрения фотографа абсолютно беспричинного.
