— Сможешь ли ты простить меня, сын?
— Ты не нуждаешься в моем прощении.
Мэбэт склонил голову, в груди его появилась боль, будто вновь вернулась стая и завыла.
— Нет, ты не можешь, — проговорил он обреченно, — не можешь простить меня.
— Поверь мне, отец, не от зла, не от старой обиды мой голос говорит эти слова. Зло и обиды остались там и уже не вернутся больше. Ни камню, ни дереву, ни птице, ни зверю нет нужды в прощении — в нем нуждается только человек. Он дальше всех от истины, он один знает, что такое страдание. Он один жаждет прощения и оправдания.
— Подожди, — крикнул Мэбэт, — не уходи! Я обещаю выдержать все, на что хватит моих сил, и на что не хватит — тоже выдержу. Скажи мне только… Правда ли, что с каждым человеком рождается мера его страданий? И если правда, то кем придумано такое зло?
Дух Хадко расплывался в воздухе, становился плоским и колыхался волнами, будто скорбный флаг войны под тяжелым ветром.
— Будь я последним из живущих на земле людей, наверное, боги открыли бы мне истину, — сказал он. — Я не последний и не знаю, но верю, что в конце времен — а может быть, и раньше — эта истина откроется нам. А сейчас главное — идти. Иди, отец. Не трать сил на преждевременные размышления. Береги себя.
Сказав это, дух Хадко исчез.
Седьмой чум: мертвое войско
Предстало пред ними истребленное войско Вайнотов. Во главе его был Няруй, который не вынес позора и сам себя убил.
Вожак сидел на снегу скрестив ноги и будто пел песню сам себе, раскачиваясь в такт словам.
— Разве может один человек противостоять войску? — спросил он как бы сам себя и сам себе ответил: — Нет, не может. Но Мэбэт, его сын и еще одна женщина победили меня — меня, от которого мой род не ведал убытка и не слышал о поражении. Может такое быть? Нет, не может. Сохатый велик, но куда ему одному против волчьей стаи? Медведь страшен, когда поднимут его из логова, но и он гибнет неминуемо, если охотников много, они храбрые и правильно расставлены на месте охоты… Я, Няруй, ходил против татуированных тунгусов, энцев, селькупов, аринов, нганасан, против других племен и родов, которые хотели нашей земли. Я водил людей с оружием, когда мы хотели чужой земли. Я выходил против войска вдвое и втрое больше собственного, и никогда род мой не слышал о поражении и не ведал убытка. Потому что бог войны любил меня и дал мне, Нярую, кроме храбрости, безошибочное знание делать засады и правильно расставлять людей перед боем соразмерно их способностям и силе. Но Мэбэт, его сын и еще одна женщина победили мое войско — целое войско храбрых людей. Почему так? Почему разум мой помутился? Почему я послал в разведку глупого мальчика, а не опытного мужа? Почему поддался страху трусливых? Почему уступил глупости глупых, жадности жадных, сам пришел в петлю и лег на ней?
Вильчатая Стрела поднял голову, будто искал в пустоте ответа и оправдания.
— Но ведь я все сделал правильно. Я послал в разведку самого незаметного человечка, похожего на бродячего дурачка. Я сам пошел на становище врага, чтобы опередить его. Я не позволял трусости и жадности, я должен был победить, ибо не нарушал законов войны, и мой бог войны должен был и в этот раз помочь мне. Но победил Мэбэт… Горько мне… Скажи, Мэбэт, почему ты, презирающий все законы и не гнушающийся пользоваться даже предательством женщины, — почему победил ты? Почему не я, от которого род мой не слышал о поражении? Почему бог войны послал мне эту странную битву и отвернулся от меня? Я поднимаю полог, гляжу в свою жизнь, как в светлый чум, в котором все на виду, и не нахожу, чем прогневил я своего бога. Может быть, ты мне скажешь?
— Боги не всесильны, — сказал Мэбэт. — Они, так же как люди, путаются в своих желаниях и ошибаются. Теперь я знаю это, Няруй. Не терзай себя, не мучайся виной. Для тебя уже все прошло.
— Нет, — ответил Няруй. — Не-ет, — повторил он с горестной твердостью. — Не прошло. Я чувствую, это только начало большой муки, бесконечной, как замерзшая тундра. Хороший воин тот, у кого душа бела, как снег, и мысли просты, и своего главного врага — сомнение — он убил еще в начале пути, когда руки его впервые коснулись оружия. Только так можно не бояться смерти. Я служил родичам и не сомневался в справедливости своего дела. Воин, верный своему роду, не виноват ни в чем. Но теперь мою душу — всего меня — точит червь: я думаю о том, прав ли я. Думаю — в чем правда? Я думаю и сомневаюсь, а это самая тяжелая пытка для воина. Лучше терпеть любую боль от железа, но только не эту муку. Куда мне спрятать свою память?
— Мне жаль тебя. Не спрашивай себя о том, чем прогневил ты своего бога. Ты не мог победить — ты был игрушкой.
— Игрушкой?
— ...
— Кем же тогда был ты?
— Так же как и ты — игрушкой, только другой.
— Другой?
— Мать Земли сделала меня своей забавой, чтобы радоваться, глядя на счастливого человека, которому все под силу и которого не коснутся горести людей. Только поэтому ты не мог победить.
— Зачем ты идешь? — спросил Вильчатая Стрела.
Он не спрашивал — куда? — потому что знал: Мэбэт хочет вернуться в мир и пожить еще.
— Мне нужно дожить до совершеннолетия внука, иначе моя семья погибнет.
— Странное дело. Тебя ведь никогда не заботили люди — ни чужие, ни свои. Вспомни Ядне.
— Я помню о Ядне. Ради нее я возвращаюсь по этой тропе.
Няруй молчал, и мертвое войско, рядами сидевшее за спиной вождя, молчало.
— Да, — сказал он наконец, — сейчас самое время поквитаться с тобой. Но ты не знаешь, какому богу я молюсь. И никто не знает, потому что его имя нельзя произносить при людях. Это бог договора, службы и справедливости. Он покровительствует доброй войне. Пусть я мертв, но остаюсь тем же воином по прозвищу Вильчатая Стрела. Позор, который поразил меня, до сих пор мучает мое сердце. Я нарушил правила и привел войско в твое становище, потому что считал, что ты не настолько безумен, чтобы идти против меня в одиночку.
— Ты поступил разумно, — сказал Мэбэт.
— Хотя, — помедлив, продолжил Няруй, — теперь я узнал, что за тобой стоял великий союзник, сильнейший любого войска. Но сейчас все иначе: за моей спиной вооруженные мужи, а ты один — теперь действительно один. Пустить против тебя войско — значит просто убить тебя. Я не хочу, чтобы мой бог думал обо мне плохо, узнав, что я отомстил тебе трусливо и бесчестно. Я знаю твою силу, которая и без помощи богов поражала многих, и, признаться, удивляюсь, почему судьба не сделала тебя вождем. Ты был бы, пожалуй, лучше меня и лучше многих. Однако это не важно: в тот раз ты отказался от поединка со мной, и думаю, все будет по чести, если теперь ты примешь мой вызов. Одолеешь — пойдешь дальше. Никто не посмеет тебя тронуть.
Мэбэт поклонился:
— Ты великодушен, Вильчатая Стрела. Слишком великодушен.
Няруй молчал некоторое время, вдумываясь в смысл сказанного, и вдруг лик его прояснился и побагровел.
Вскочил Няруй:
— Почему же слишком? Ты хочешь сказать, что победить меня — пустяковое дело?
— Нет, не об этом я хотел сказать.
— Так о чем же еще, кроме сказанного?
— Послушай меня, — сказал Мэбэт, — послушай со вниманием. Теперь мы оба во власти воинской удачи, а удача — игра богов. Особенно в поединке.
— Согласен.
— Если вдруг случится так, что твоя удача на миг отвернется, — я обязательно убью тебя. Я должен это сделать.
— Как же иначе? — возбужденно, почти весело выкрикнул Няруй. — И я поступлю так же, сделай ты хоть один неправильный выпад. Говори дальше.
— Ты не вынес позора той войны. Мне не хотелось бы убивать тебя после того, как ты убил себя сам. Ты уже мертв, я еще жив.
Вильчатая Стрела сделал шаг навстречу Мэбэту; грудь под кольчатым панцирем дышала восхищенно.
— О, — сказал вожак. — О, ты не таков, каким я представлял тебя. Ты знаешь, что такое настоящее благородство. Сядем же, поговорим о настоящем благородстве.
Вмешательство богов
Согласие — редкий гость средь людей, но и в небесах нет мира.
Пока стоял Мэбэт против мертвого войска, Нум, бог Верхнего неба, бог, созерцающий все времена, не имеющий облика и окруженный Совершенными, промолвил вдруг:
— Где Мэбэт?
Так вскрылось преступление Матери, завладевшей яркой тенью человека, до того как высшим богом была написана его судьба.
