Вмешательство богов
Согласие — редкий гость средь людей, но и в небесах нет мира.
Пока стоял Мэбэт против мертвого войска, Нум, бог Верхнего неба, бог, созерцающий все времена, не имеющий облика и окруженный Совершенными, промолвил вдруг:
— Где Мэбэт?
Так вскрылось преступление Матери, завладевшей яркой тенью человека, до того как высшим богом была написана его судьба.
— Нум спрашивает о Мэбэте, — сказал Ульген, — о той тени, что ты забрала у меня? Что мне ответить ему?
Мать слышала голос безликого бога. Перед Ульгеном она стала невинно-прозрачной, волновалась тихо, не показывая облика.
— Я выпускаю в мир тени, которые даешь мне ты. Ты дал мне тень — я родила человека. Чего же еще хочешь от меня?
Ровным тяжелым гневом прогремел Ульген — Мать клонилась к предательству.
— Пусть Безликий покарает меня и я окажусь среди духов преисподней, но и тебе добра не будет.
— Не грози мне, — сказала вода.
— Ты ошибаешься, думая, что, когда обрушится его гнев, сможешь прикрыться слабостью и неразумием женщины. Второй раз он тебя не простит. Помни об этом.
Мать потемнела и замерла. Ульген пробудил в ней недобрую память.
Давно, еще в пору сотворения мира, она была женой бога одного из высших небес, но прельстилась Подземным Царем. Когда вскрылась измена, Мать мольбами и стонами вымаливала у мужа снисхождения. Если бы ревность небесного супруга оказалась сильнее, то быть бы ей в преисподней. Но Мать добилась своего, и в виде милости ее поместили на границе миров. Бездна времен прошла, и многое становилось иным в небесах и на земле, в пространствах, где живое и мертвое, но Мать так и не вернулась к небожителям. Она понимала, что путь ей только вниз.
Оборотилась Мать серебристой гагарой, полетела по белому небу, вдоль Тропы Громов и увидела своего любимца, сидящего напротив войска Вайнотов. Мэбэт и Няруй говорили друг с другом. Не опускаясь на землю, гагара остановилась над их головами и заговорила голосом Матери.
— Мэбэт, — позвала Мать. — Узнаешь ли ты меня?
— Это ты…— сказал Мэбэт, поднимаясь: он был удивлен.
— Помнишь свою клятву?
— Помню. Я поклялся почтить тебя самой великой жертвой за все, что ты сделала для меня. Я клянусь, что сделаю это в тот же день, когда вернусь в мир.
Взмахнув крыльями, гагара опустилась на снег.
— Ты можешь исполнить свою клятву прямо сейчас.
— Сейчас?
— Да, сейчас, Мэбэт, и как можно скорее.
Необъяснимая тревога сжала сердце человека рода Вэла.
— Не могу понять, о чем ты говоришь. Ведь еще не все чумы я прошел, и неизвестно, пройду ли...
— О том, что было, — забудь. Нет ни чумов, ни Тропы, ни подаренных тебе лет. Теперь все иначе. Случилась перемена в небесах.
— Перемена?
— Да, великая перемена. Ты должен вернуться на небо будущего, к Ульгену, и вновь стать той яркой тенью, которой ты был когда-то. У Безликого есть замысел о тебе. Это и будет та жертва мне, которой ты клялся. Сдержи клятву!
Рука Мэбэта ослабла, оружие упало в снег.
— Все к лучшему, мальчик, — продолжала Мать. — Ты родишься вновь, потом пройдут годы, ты вырастешь и станешь великим среди людей, тем, кто водит народы, приносит в мир новое знание или возглашает весть высших богов, — такова будет твоя участь. Возвращайся, мальчик, не медли. Я пришлю за тобой своего вестника, орла с белой шеей, он унесет тебя от этих духов, унесет туда, где должно быть тебе.
Упругими волнами падал на их головы ветер. Орел-вестник приближался к земле, касаясь огромными крыльями снега и поднимая белые сполохи.
Он сел в половине полета стрелы от Мэбэта и не двигался, безучастно глядя куда-то в пространство. Он был всего лишь вестник.
— Мэбэт, Мэбэт, — раздался голос, знакомый голос Матери. — Пришло время. Оставь оружие, оставь пса, забирайся на спину орла и постарайся глубже спрятаться в перьях, чтобы небесный холод не убил тебя. Спеши.
Мэбэт поднял пальму, выпрямился во весь рост и знаком позвал Войпеля — пес лег у ног хозяина.
— Слышишь меня? — крикнул Мэбэт что было сил. — Слышишь меня? Отпусти орла, пусть не утруждает крылья — я не хочу лететь.
От этих слов зазвенел воздух. Но Мать медлила с ответом, и небесный вестник не двинулся с места.
— Ты слышишь меня? — еще громче закричал любимец божий. — Я не полечу на небо, я не буду рождаться вновь ни великим ни малым, я пройду до конца все чумы и доживу свой век.
Тут вновь заговорил знакомый голос, но таким страшным он еще никогда не был:
— Пища червей, понимаешь ли ты своим жалким умом, на чьем пути встаешь?
— Ты сама говорила, что мне предстоит тяжелая война — за самого себя. Я должен закончить эту войну. Пусть улетает твоя птица.
Застонало пространство, и в этом стоне Мэбэту послышалось что-то краткое и повелевающее. Орел взмыл в небо, и через мгновение увидел любимец божий, как падает на него скала с огромными когтями.
Первый удар Мэбэт отразил пальмой. Орел сделал второй круг. Любимец божий припал к земле, и когти вестника лишь взорвали снег. Повинуясь голосу, он страшно и упорно шел на добычу. Но и в третий раз его удача лишь промелькнула — орлиный коготь зацепил малицу Мэбэта.
Снова был окрик — но уже не с неба. Няруй поднял войско, и через миг вокруг Мэбэта возник купол щитов, ощетинившийся остриями железа. Орел кружил, когти хватали людей горстями, люди сыпались на землю и через мгновение вновь становились единым железным телом. Падение не калечило их.
Ни досады, ни злобы не было в вестнике, он не приходил в ярость от неудачи и ран, но лишь, повинуясь, делал свое дело. Однако гневом исходила Мать. Скоро поняла она, что упорство не принесет пользы.
А там, в небесах, нетерпение раздирало Ульгена.
— Где Мэбэт? — спрашивал он беспрестанно, чем доводил Мать до обессиливающей ярости.
Наконец сказала богиня:
— Эта тварь не хочет снова стать яркой тенью. Он погибнет, но не пойдет в небеса.
— Тогда, — сказал Ульген, — лучше для нас, чтобы Мэбэт совсем исчез. Затерялся в мирах, сгнил, обратился прахом, будто не рождался на свет. Мы же будем упорны, и пусть Безликий сочтет Мэбэта своей ошибкой. А когда появится новая яркая тень — а это случится рано или поздно, — пусть она будет Мэбэтом.
На то было молчаливое согласие Матери. Оно стало ее последним непроизнесенным словом в судьбе человека рода Вэла.
Угадав молчание, улетел орел, орошая землю каплями серой крови, падавшей с израненных ног. В снегу кровь обращалась в куски сырого железа.
Войско духов, потрепанное, но живое — если так можно говорить о мертвецах, — собиралось вокруг своего вождя.
Последний бой
Загудело, заворочалось нутро земли, будто проснулся огромный зверь и ярость бьет в нем.
Войпель втянул воздух.
— Кинь-Ики, — сказал он, — повелитель смерти, тления, червей и змей идет против нас.
Побледнел Няруй:
— Сразиться с самой смертью… Есть ли большая удача? Благодарю тебя, мой добрый бог.
Спрятать Мэбэта и его пса, а также мертвое войско, обретшее плоть на границе миров, спрятать так, что боги, духи и тем более люди никогда не нашли бы их, было под силу только одному существу — Кинь-Ики. Мать вспомнила о страшном боге, ибо он был ее давним безмолвным слугой.
Про то не знали ни Мэбэт, ни Няруй, ни его воины.
Кинь-Ики — с тысячью пастей, тысячью оголенных глазниц вместо глаз, с шестью огромными змеями вместо рук, бог, источавший холод и смрад всех могил земли, — возник перед войском. Он стоял в нартах, скрытый до половины щитами из черепов. Нарты не двигались, и никакой упряжи при них не было.
Отрывисто крикнул Няруй, и мертвое войско, громыхая железом, беглым шагом двинулось навстречу противнику. Пока шли воины, вокруг бога смерти неизвестно откуда возникло и начало растекаться озеро, сверкающее мокрой чернотой. Скоро оно стало огромным, заходило странными волнами, которые не вздымались, но наползали друг на друга, и, вместо плеска вод, доносилось чавканье болота. Рядом с Кинь-Ики не было никого. Вайноты встали и стояли в растерянности, не видя врага. Бога смерти они считали полководцем, но не знали, где его войско.
