Из висячей лампы с круглой крышечкой лился на натруженные, жилистые руки маленькой широкой Цертеле дрожащий свет. Опершись обоими локтями о стол, она стояла и прислушивалась к тому, что говорил ее Зимл. Она всегда смеялась над своим мужем — и тогда, когда он хотел стать отшельником, и тогда, когда взял себе в голову пойти по миру, уйти в изгнание. Но в одном она соглашалась со своим бездельником: в том, что их племянник не должен ссориться со своими шуринами и двоюродными братьями. Цемах посмотрел на старую мебель и домашнюю утварь, прислушался к сонному тиканью настенных часов — все здесь по-прежнему было так же, как в то время, когда он приехал из Амдура и лежал больной в холодном зале с посеревшим зеркалом.
— Вы, дядя, говорили о высоких материях. Фактически же вы, наверное, имели в виду, чтобы я не вел войны против родственников моей жены. Однако что бы вы ни имели в виду — в моей ешиве учили прямо противоположному: человек должен всю жизнь вдумываться и в свой собственный характер, и в характер ближнего. Человек должен всю жизнь требовать с себя и с других и никогда не забывать, в чем состоит долг человека в мире[69]. — И Цемах повернулся к Цертеле. — Ну, так что? Вы примете к себе эту сироту?
— Сначала ты должен похлопотать у своих шуринов, а после этого я подумаю. Могут еще сказать, чего доброго, что эта девушка беременна от кого-то из моих сыновей, — ответила тетя с дружелюбным смешком, скрывающим обиду. Дядя тоже молчал огорченно. Они обиделись на то, что племянник совсем не думает об их детях, работающих у Ступелей.
Цемах убедился, что Володя говорил правду. Евреи не хотят пускать к себе девушку, забеременевшую без бракосочетания. Однако Цемах уже искал путь, чтобы расширить разрыв между собой и окружающими, чтобы он мог вырваться. И он ушел от дяди и тети такой поступью, словно направлялся поджечь весь город. И как только он вышел из дома своих родственников, туда сразу шумно ворвались трое сыновей Цертеле.
Приказчики заметили, что Ступели в последнее время сильно взволнованы. Они приставали к единственному сыну Наума, чтобы он рассказал им, что происходит в квартирах наверху. И почему он тоже ходит какой-то помятый, пришибленный, будто купец, у которого утонули все корабли с товаром. У них есть для него одна нееврейская девица — кровь с молоком! Лола на это ответил, что любовница еще хуже жены. С женой можно развестись, а с любовницей нельзя. Он взял с троих братьев честное слово, что они будут молчать, и все им рассказал. Вместо того чтобы радоваться тому, что заставили этого дурака и обжору выболтать тайну, сыновья Цертеле просто остолбенели, а потом отправились к своей матери с криками, что это она во всем виновата. Из ее дома Ступели взяли себе в девери ее племянника. Теперь они понимают, почему хозяева в последнее время относятся к ним с отвращением, как к паукам.
Позднее приказчики увидели, что Володя уезжает куда-то якобы по делам. При этом лицо у него было как у человека, который отправляется удалять себе все без исключения зубы. Потом он поехал во второй раз и вернулся с видом связанного волка, которого крестьянин везет на телеге в местечко. Он поднялся в дом, и сразу же внизу услыхали, как он кричит в квартире Цемаха. Целый день Володя не сходил вниз, даже к крупным торговцам зерном. Вечером спустилась его жена запереть склад и забрать ключи. В то же самое время Цемах вышел из дома и стремительно зашагал через пустой рынок. Приказчики догадались, что поспешность мусарника связана с тайной верхних комнат. Они проследовали за Цемахом на расстоянии вплоть до дома своей матери. Трое братьев едва дождались на улице, пока он выйдет, и сразу же ввалились в дом.
— Мама, зачем он приходил?
Цертеле ничего не стала скрывать от детей. С минуту они стояли, онемев, сдвинув вместе головы, как полные мешки с мукой.
— Володя его послал или это ему самому в голову пришло? — спросили они.
— Самому, — вздохнула Цертеле.
Братья решили, что должны рассказать об этом хозяину, чтобы он увидел, как верно они ему служат. Цертеле трясла натруженными руками и просила детей не разжигать огня еще большей войны в семье Ступелей. Пусть лучше молчат, а она не примет сироту. Отец тоже наклонил голову и крикнул:
— Банкроты, не вмешивайтесь в это дело!
Но сыновья посмеялись над ним и назвали его «Моисеем, учителем нашим». Они видели на картинке, как Моисей стоит ногами на горе Синай, а его голова достигает облаков. Точно так же отец стоит с головой, погруженной в фантазии, рассматривая паутину на потолке. А маме они кричали:
— Женщина, из-за твоего племянника мы потеряем наш хлеб! Ты нас будешь содержать на доходы от своей селедочной лавчонки?
Утром, когда Володя спустился, чтобы открыть склад, приказчики уже ждали его. Сразу же, войдя внутрь, они рассказали ему новость. Хозяин же, вместо того чтобы быть тронутым их преданностью, запылал от гнева из-за того, что даже приказчики знают о его позоре.
— Вон отсюда! Идите и переломайте себе руки и ноги вместе с вашим двоюродным братом!
Братья заморгали, словно они спали в темной комнате, а у них перед лицами внезапно зажгли спички.
— За что приходится нам испить из этой горькой чаши? — растерялись они.
Володин гнев остыл, и он начал жаловаться приказчикам, как равным: в село Цемах отправить служанку не дает. Он отправился искать для нее еврейский дом, но евреи не хотят брать беременную девицу. Так что же он еще может сделать? Приказчики готовы были прыгнуть ради хозяина в огонь, лишь бы он не стоял такой беспомощный и растерянный. Все трое начали кипятиться: они скажут двоюродному брату, что из-за него теряют свой кусок хлеба. Только скажут? Нет, они прямо сейчас устроят ему скандал, сразу же, как он вернется с молитвы.
— Так и сделайте! — поднял Володя на них затуманенный взгляд своих припухших глаз.
Приказчики следили через окно, пока Цемах не пришел с молитвы с мешочком для талеса под мышкой.
— Вот он идет! — крикнул один из них. Володя посмотрел на деверя враждебно, закусив губы. Приказчики поняли, что хозяин ждет, чтобы они выполнили обещание. Мимо склада прошел Лола с таким тоскливым лицом, как будто сама жизнь больше не была ему в радость.
— Взять его с собой? — спросил младший и самый нахальный из трех братьев. Хозяин утвердительно покивал головой, и братья вышли на улицу, по-бандитски расправив плечи.
Они окружили единственного сына Наума и рассказали ему, что его дядя хочет, чтобы они проучили Славиного мужа. Ведь этот мусарник не дает выпроводить девицу из Ломжи, ему хочется, чтобы весь город кипел. Отец Лолы не переживет такого позора, а мать с ума сойдет. Ему самому будет еще хуже. Над ним станут смеяться в кулак. «Вы только посмотрите, что за любовницу он себе выбрал», — начнут говорить люди. «Служанка должна от него родить», — скажут. Его друзья велят ему надеть слюнявчик, как у младенца, и есть кашку, а не пить водку. Девушки станут его избегать. Какая девушка захочет иметь дело с недотепой, который не умеет уберечься?
Сынок Наума не понял, почему приказчики говорят так долго. Если бы дядя Володя не велел, чтобы он не смел даже заходить к служанке и не связывался с мужем Славы, он бы рассчитался с ними обоими еще раньше. По-бычьи наклонив голову вперед, он первым зашагал вверх по ступеням, а приказчики запрыгали за ним. Эта компания рванула дверь комнаты Цемаха с такой силой, словно та была заколочена досками.
— Ты не будешь распоряжаться в нашей семье, — прорычал Лола.
Цемах бросил на вошедших гневный взгляд, еще больше распаливший его двоюродных братьев. Он еще смотрит на них, как тогда, когда был хозяином в деле и ругал их! Чтобы он увидал, насколько он ничтожен в их глазах, они разговаривали между собой, будто Цемах при этом не присутствовал.
— Его взяли, и он мог как сыр в масле кататься, но разве он способен это оценить, этот вшивый святоша, наживший себе геморрой?!
— Он ведет себя как вор. Пошел к нашей матери так, чтобы никто об этом не знал, и просил ее взять к себе эту беременную девицу! Если он не перестанет вмешиваться, ему натянут шляпу на глаза.
— Он уже был однажды женихом в Амдуре. Там заранее спохватились, что имеют дело с сумасшедшим, и прогнали его.
Цемах с едва заметной усмешкой смотрел на этих шутов, вообразивших, что они позорят его своей наглостью и издевками. Услыхав крики с кухни, он оставил своих двоюродных братьев и направился туда. Там стоял Лола и осыпал проклятиями Стасю. Однако та смотрела на него влюбленными и счастливыми глазами. Это был первый раз, когда Стася видела его с тех пор, как ее забрали из квартиры Наума Ступеля.
— Ты — сучка, потаскуха! — топал ногами Лола. — У тебя была в нашем доме отдельная комната, и ты водила парней с улицы. Кто знает, с кем еще ты валялась! Теперь ты говоришь, что твой живот от меня.
