— Его взяли, и он мог как сыр в масле кататься, но разве он способен это оценить, этот вшивый святоша, наживший себе геморрой?!
— Он ведет себя как вор. Пошел к нашей матери так, чтобы никто об этом не знал, и просил ее взять к себе эту беременную девицу! Если он не перестанет вмешиваться, ему натянут шляпу на глаза.
— Он уже был однажды женихом в Амдуре. Там заранее спохватились, что имеют дело с сумасшедшим, и прогнали его.
Цемах с едва заметной усмешкой смотрел на этих шутов, вообразивших, что они позорят его своей наглостью и издевками. Услыхав крики с кухни, он оставил своих двоюродных братьев и направился туда. Там стоял Лола и осыпал проклятиями Стасю. Однако та смотрела на него влюбленными и счастливыми глазами. Это был первый раз, когда Стася видела его с тех пор, как ее забрали из квартиры Наума Ступеля.
— Ты — сучка, потаскуха! — топал ногами Лола. — У тебя была в нашем доме отдельная комната, и ты водила парней с улицы. Кто знает, с кем еще ты валялась! Теперь ты говоришь, что твой живот от меня.
Цемах бросился на парня, чтобы вытолкать его с кухни. Стася подумала, что ребе хочет побить ее жениха, и задрожала:
— Не бейте его!
Тут вошли все трое приказчиков и отпихнули своего двоюродного брата с хладнокровной издевкой.
— Как ты медленно поднимаешь руку! Невозможно понять, ребеле, не прихорашивался ли ты для девицы?
— Он меня будет бить? — Лола протянул руку над головами у всех и отвесил дяде звонкую оплеуху.
Мягкая черная шляпа слетела с головы Цемаха. Он нагнулся, чтобы поднять ее. Однако, когда его пальцы нащупали фетр, он медленно отвел от нее руку, еще медленнее выпрямился и остался стоять с непокрытой головой. Его лицо стало пепельно-серым, а зрачки застыли. То, что он не произносил ни звука и выглядел таким окаменевшим, нагнало на приказчиков страх. В их сообразительных головах сразу же завертелась мысль о том, что эта история может закончиться несчастьем и что им следует убираться как можно быстрее. Однако еще до того, как они добрались до выхода, Стася дико зарыдала. Приказчики бросились назад утешать девицу, чтобы не сбежалась вся улица и весь город не узнал, что хотят скрыть Ступели. Лола, бросившийся было на нее с кулаками, сразу же раскаялся в этом и принялся уговаривать ее по-хорошему, чтобы она не кричала. Но Стася рыдала все громче, ее льняные космы растрепались и разметались по лицу. Ее жалобы пробудили в Цемахе жалость к себе самому, как будто он был заживо погребен и слышал, как его оплакивают. В дверях уже стояли Хана, Фрида и Наум.
— Что случилось? — кричали они, запыхавшиеся от бега.
Стася показала пальцем на шляпу, валявшуюся на полу, словно на оставшуюся на берегу одежду утопленника.
— Лола бил ребе! Он ребе бил!
Хана расплакалась, а Фрида заламывала руки. Наум вцепился ногтями в своего сына, прохрипев:
— Зачем ты только появился из чрева своей матери?!
Лола лепетал:
— В чем я виноват?
Наум качал головой из стороны в сторону, как будто он задыхался в дыму пожара.
— Караул, люди, спасите! Весь город сбежится! — Хана припала к Стасе, целовала и гладила ее, пока Стася не стала всхлипывать потише, подавившись собственным плачем. Хана выгнала с кухни мужчин и подала свояку его упавшую шляпу с такой мольбой в глазах, что Цемах тут же надел ее и вышел из комнаты.
Он долго сидел молча и задумчиво поглаживал мешочек для талеса, оставшийся лежать на столе, когда на него напала вошедшая компания. Он слышал, как его сердце тихо плачет. «Горе мне, ибо узрел я тебя таким![70]» Слезы склеили его ресницы. Как он дошел до этого? Как он довел себя до такого положения, что ему надо получить оплеуху по лицу, чтобы понять, что он не должен оставаться в такой семье?
На следующий день, после полудня, Слава автобусом вернулась из Белостока. Входя в дом, она наткнулась на своего брата Наума. Тот растерялся от неожиданной встречи и поспешно прошел мимо, опустив голову. В ее голове молнией пронеслась мысль: брат не хочет сообщать ей дурной вести о том, что кто-то в доме умер. Она едва смогла подняться по ступенькам, будто навстречу ей обрушивался плотный поток холодной воды. Слава вошла в переднюю и побоялась идти дальше. В квартире царила глубокая стылая печаль, только с кухни доносился какой-то шепот. Там сидела Хана и утешала Стасю. Услыхав, что кто-то вошел, Хана открыла дверь посмотреть. Стася задрожала, закрыла лицо руками и расплакалась:
— Я виновата, из-за меня Лола побил ребе. Лола вчера ударил вашего мужа.
Сперва Слава вздохнула с облегчением. Она ожидала чего-нибудь похуже. С дорожным ранцем в руке она направилась в комнату Цемаха, открыла дверь и встретилась с его мягким, печальным и смущенным взглядом. Сразу же закрыв дверь, Слава вернулась на кухню.
— Рассказывай мне все, — прошипела она служанке. Стася рассказала — с мертвенным лицом и потухшими глазами, как будто уже не только родила ребенка, но и похоронила его. Слава поняла, что без Володиного разрешения приказчики не напали бы на ее мужа.
— Мои братья дорого заплатят мне за это, — прохрипела она в лицо Хане и вышла быстрыми шагами.
Вторую половину дня она просидела в своей спальне и даже не приготовила еды для мужа, чтобы ему не показалось, что она хочет, чтобы он забыл о произошедшем. Она прилежно полировала ногти, поправляла волосы, рассматривала перед зеркалом какое-то пятнышко на щеке — не прыщик ли это? Выдвинула ящик комода и стала перебирать белье, отыскала пачку старых писем и просмотрела их, перелистала альбом с фотографиями. Ее дорожный ранец все еще валялся посреди комнаты неразобранный. Вдруг ей пришло в голову, что она позовет человека с улицы и велит ему переставить кровати, ночной столик и комод. Минуту спустя она забыла об этом и прислушалась к тиканью своих ручных часиков. Слава хотела зайти к брату как можно позже, чтобы он понял, что у нее было достаточно времени обдумать то, что она собирается ему сказать.
Хана передала мужу слова его сестры и еще добавила от себя, что за избиение раввина Ступелям не будет искупления ни на этом свете, ни на том. Володя увидел, что его жена, мягкая сельская еврейка, никогда не перечившая ему, смотрит на него с враждебностью. Однако он не понял, из-за чего здесь устраивают такой шум. Что ему такого сделали, этому праведничку? Разве ему голову оторвали? И кто он такой? Император?
Слава застала брата сидящим, как обычно, в кресле, но при этом он опирался обеими руками на подлокотники, а голову повернул к двери, будто с нетерпением ждал ее прихода. Кроме него, за столом сидела Хана с платком на плечах и печально молчала.
— Ты велел Лоле и своим людям избить моего мужа? Сами бы они на это не решились.
— Я? Я с Лолой вообще не разговаривал, я этого кабана даже не видел. И в чем я виноват, если двоюродные братья твоего мужа его ненавидят? — Володя состроил глуповатую гримасу и попытался разговаривать с сестрой на манер нагловатых уличных парней: она же сама ему сказала, что разведется с мужем, так почему ее волнует, что его погладили по щечке?
— Может быть, мой муж разведется со мной. Я с ним разводиться не буду. Никогда в жизни! — Слава обращалась к свояченице, и Володя увидел, как у его жены аж обе щеки порозовели от этой доброй вести.
— Если он тебе так сильно нравится, ну и держись за него, а я с ним под одной крышей больше жить не намерен, — раскричался Володя.
— Мы с мужем не только не будем больше с тобой жить под одной крышей, но я и не хочу больше иметь доли в одном деле с тобой, — глаза Славы потемнели от ненависти. — Отец отписал мне столько же, сколько тебе и Науму вместе. Ты выплатишь мне мои деньги. Свою квартиру и дом я продам и в глаза тебя больше не увижу.
Володя почувствовал, что его загоняют в угол. Тем не менее он рассмеялся и ответил, что этого она не сделает. Во-первых, он все время вел дела, а она никогда в них не вмешивалась. Разве она что-то понимает в торговле и в бухгалтерских книгах? В модах она разбирается, а не в счетах. В людях тоже не разбирается. Во-вторых, он содержал ее до свадьбы, а после свадьбы содержит вместе с ее мужем. А в-третьих, она просто говорит глупости. Даже чужие люди, которые долго были компаньонами, не могут так легко разделиться, а уж если они родственники… Что она ему сделает? Вызовет на суд к раввину? Пожалуется в гражданский суд?
— И туда, и туда, — ответила Слава быстро, как будто ответы были у нее заранее заготовлены. — Ты и Наум постоянно брали в два, в три раза больше, чем давали мне. Меня это не интересовало. Я знала, что вам надо содержать семьи. Теперь я с вами разделюсь, даже если буду знать, что разрушаю дело. Я хочу вас разрушить. Тогда ты поймешь, что наделал.
Торговец мукой закрутился в кресле и сказал, глядя на свои широкие жирные пальцы, покрытые густыми волосами, что пусть даже Слава реализует свой план, он все равно найдет выход лучше и быстрее нее. Его обижает только одно: он был ей и братом, и отцом, и другом, а она разговаривает с ним как с убийцей, заслуживающим повешения. И из-за кого? Из-за человека, которого еще год назад не знала и который всем доставляет сплошные неприятности.
