— Ну, Иванов в своем репертуаре, — сказала Нина Николаевна, и тут мы ее увидели. — А ну, марш в класс. Все на дополнительные занятия!
Она часто устраивала нам дополнительную математику, потому что наш класс был отстающий. Нина Николаевна выходила из себя, если кто-нибудь не понимал теорему или не мог решить уравнение.
— Я научу вас мыслить, лентяи! — кричала она тогда, и лицо ее становилось малиновым. — Я сделаю из вас математиков!..
Но вообще-то Нина Николаевна была добрая. Все это знали и совсем не боялись ее... И вот мы пошли на дополнительные занятия. Как всегда, долго искали свободную комнату, а когда нашли класс, он оказался заперт. Пока Нина Николаевна ходила за ключами, Сашка Серегин напихал в дверную скважину бумажек. Потом математичка вернулась и долго тыкала ключом в скважину, усердно вращала его. Дверь не отпиралась. И у Нины Николаевны сделалось такое растерянное лицо, что нам даже жалко ее стало.
— Вы, наверно, взяли не те ключи, — протянула длинная Томка.
Серегин насупился.
— Давайте я открою.
Выковырял все свои бумажки и легко отпер дверь.
Занятия начались. Но не прошло и четверти часа, как Нину Николаевну позвали к телефону. И мы снова собрались вокруг Иванова.
Витька небрежно уселся на учительском столе, поерзал, принял живописную позу: одну ногу свесил, другую поджал под себя, откинул голову, прокашлялся.
— Так на чем мы остановились? Ах да... И бык, значит, и-их! Как врезанется в трибуну — бух! Щепки, пыль столбом, бабы визжат, зрители с первых рядов наверх сигают — р-раз!..
Тут он как будто случайно взглянул на Маринку Гордон.
Она, единственная из всех нас, со скучающим видом смотрела в окно.
Там, в голубом морозном воздухе, поворачивалась над крышами стрела башенного крана.
Маринка сидела одна. Соседка по парте, Вера, не пришла сегодня, а из девчонок никто больше не решался подсесть к Маринке. Вообще ее считали задавакой.
— А Сантос тогда р-раз, значит, как размахнется тяжеленной стальной пикой, — продолжал Витька уже без всякого энтузиазма, — пикой, это, сверкающей как молния в его руке, — прибавил он вычитанную где-то фразу, и снова тоскливо поглядел в сторону Маришки.
Тут в дверях появилась Нина Николаевна и сообщила:
— У меня сейчас срочная конференция, так что можете идти домой. Только спускайтесь тихо.
И мы с радостными воплями выкатились в вестибюль.
Нянечка долго не давала ключей от раздевалки:
— Не, не, не имею такого права. А может, вы с урока сбегли. Не, не, без учителя не пущу. Зовите своего учителя!
— Ну, теть Маш, ну что вы, ну...
— Не, не...
Кто-то побежал за Ниной Николаевной. Ее нигде не было.
— Наша Нина сгинула! — заорал Витька Иванов и полез вверх по решетке в раздевалку.
Тетя Маша и толстая уборщица Шура начали суетливо стаскивать его оттуда. Но не тут-то было. Витька лягнулся и перемахнул внутрь. Напялил свою затасканную демисезонку, нахлобучил шерстяной колпак, стоит, ухмыляется — одна бровь выше другой. Когда Иванов улыбается, у него всегда одна бровь выше. Сам-то Иванов блондин, только брови у него темные.
Девчонки зашумели:
— Вить, достань мое пальто, во-он, синее...
— Витенька, мою шубу, черную такую...
Но Иванов только скалился и театрально раскланивался. Потом подскочил Сашка:
— Слушай, испанец, подкинь мою куртку.
Витька Иванов лишь посмотрел в сторону Марины Гордон.
Она стояла к нему лицом и, казалось, так задумалась, что ничего вокруг не замечала.
— Ишь, хитрые, вас много, а я один, — важно заявил Витька, и с обезьяньей ловкостью увернулся от швабры, которой пыталась подцепить его уборщица Шура.
— Вылазь сейчас же, хулиган, вот я дирекцию позову, — кипятилась тетя Маша.
А Иванов ловко подтянулся на вешалке и снова взглянул на Маришку. Та стояла молча, только скосила свой длинный зеленый глаз на кожаное пальто. Оно висело отдельно. И Витька вдруг просветлел лицом.
— Держи, Марин, — он просунул сквозь железные прутья коричневую кожанку.
Маришка полуулыбнулась, и стала протискиваться к зеркалу.
Тут тетя Маша открыла раздевалку и схватила Витьку за шиворот, а мы хлынули за ней и стали сдергивать с вешалок свои пальто, куртки, шубы.
Снег на солнце так искрился, что сначала мы даже растерялись. А потом разом заорали и помчались со школьного двора кто куда.
Я, Томка и Натка решили было пойти в кино. Но билетов не достали и зашли к Натке послушать битлов. Ее брат был на работе. Свой магнитофон брат каждый раз прятал от Натки в разные места. Но она сразу же вытащила его из-под дивана. По запаху она его находила, что ли?
Ну вот, мы откалывали шейк, когда заверещал телефон и Маришкин самоуверенный голос произнес:
— Наташа? Еще раз здравствуй. Я слышу, у вас весело. Кто? Одноклассницы?..
И она стала говорить о погоде, о прелестях фигурного катания, об отличном состоянии льда, так, что Натка неожиданно для себя сказала:
— А давай пойдем на каток, а?
И мы, облепившие внимательными ушами трубку, почему-то сразу согласились.
— Давай, давай пойдем!
Вообще-то, идти на каток нам совсем не хотелось, Но очень уж мы были удивлены и польщены тем, что Марина снизошла до нас. Да и любопытство разбирало: зачем это мы Маринке вдруг понадобились? А позвонила она — мы после догадались — потому, что лучшая ее подруга Вера болела.
Лед действительно был в отличном состоянии. Мы визжали, толкали друг друга в сугроб. Играли в салочки — на коньках это здорово получается. Я и Натка стали изображать танго. И вдруг Натка подмигнула своими черненькими глазами и таинственно прошептала :
— А знаешь, испанец Иванов-то втюрился в Маринку.
— Да-а? Откуда ты знаешь?
— Я видела... Тс... — она прижала палец к губам и быстро оглянулась. — Только это секрет. Ага? Стою я, вот, позавчера, в кассу в гастрономе и смотрю в бакалейном отделе...
— Ну, ну?..
— Ага. Ну, вот. Вижу-у-у — Иванов и Гордон! Ну, выбила я за сахар, вот, подхожу незаметно сзади, а Иванов-то и говорит ей, вот...
— Ну?
— Ага. Ну и вот. А он-то распина-аетея перед ней и говорит, вот, что его папа теперь в испанском посольстве работает и что он, говорит, приезжал за ним на дипломатической машине, а Маринка и говорит, что какая, говорит, машина эта из себя, ну, как выглядит, интересно?..
— А он?
— А о-о-он-то... — тут Натка нагнулась и зашептала мне в самое ухо, — а он говорит, что это такой длинный, как рыба, узкий автомобиль, ага, черного цвета, вот, и с буквами «ДА» на номере. ...
Уже вечерело. Было так хорошо, что не хотелось уходить. Оттого, что завтра воскресенье, а скоро Новый год, мы восторженно орали и толкались. Потом стали плясать шейк. Нам казалось, что получается очень здорово, только Маришка вдруг усмехнулась и сказала:
— Между прочим, «шейк» по-английски значит трястись. Так вот, у вас сейчас получается дословный перевод. Танцуют не так.
И она стала показывать, как танцуют. Это было красиво! Как в западных фильмах. Натка чуть не задохнулась от восторга. Мы сидели на сугробах и как завороженные следили за каждым Маришкиным движеньем. Потом Натка начала рассказывать какие-то глупые анекдотики. Маришка тоже рассказала пару анекдотов. Правда, мы их не совсем поняли. Вернее, совсем не поняли. Но не подали виду.
А на другом конце катка ребята колошматили клюшками шайбу. Там у них были ворота. Носились-то они по всему льду. Но около ворот сосредоточивались основные действия.
Вскоре к хоккеистам присоединились взрослые парни. Они, с неподвижными красными лицами и оловянными глазами, мчались, не разбирая дороги. И все, едва завидя их, шарахались в стороны.
Зажглись фонари. Лед стал пустеть... Марина здорово каталась. Еще бы, раньше занималась фигурным. Она, в своей белой вязаной шапочке и длинном свитере, казалась сегодня какой-то особенной. Лицо порозовело, а ресницы стали длинными и влажными от тающих снежинок. Длинные волосы веером относило вбок, иногда черные густые пряди совсем закрывали ей лицо. Марина показывала тройной переворот, когда сзади появились эти хоккеисты с отупевшими потными лицами. Мы завизжали и едва успели отскочить. Маришка не успела...
Она лежала лицом вниз. Когда мы хотели поднять ее, заехала по Натке коньком.
— Уйдите, — говорит.
Потом встала. Спиной к нам. Заковыляла к забору. Лед под ней был в крови. Начала тереть лицо снегом.
— Что с ней? — испугалась Томка.
— Мариша, что с тобой, Мариш, а? — Натка подъехала к Маринке.
Та молча, с ожесточением терла снегом лицо.
Мы стояли поодаль. В такие моменты Марина не любила, когда к ней подходят. Натка повернулась к нам и прошептала:
— Вся физиономия вспухла, страсть.
И она вдруг хихикнула.
— Жаль, Иванова нет верхом на быке, — шепотом отозвалась долговязая Тома.
